Меня сорвал с места всего лишь звук — официант уронил металлический поднос, и, падая, тот коснулся моего левого плеча, чуть скользнув по нему, но этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы я сорвался с нарезки, мне показалось, что рядом со мной беззвучно взорвалась слепящая вспышка и все застыло, как на снимке — окружающее, качнувшись, ушло в сторону, когда, вскочив на ноги, я увидел перед собой его застывшее лицо и онемевшую фигуру — сонная артерия, висок, основание черепа, все жизненно важные точки — и моя правая рука столь стремительно взметнулась верх, что я услышал, как она со свистом рассекла воздух. Повинуясь рефлексам, я уже был готов обрушить на него всю мощь удара, но левое полушарие успело сработать, как раз вовремя послав сигнал нервным окончаниям правой руки, остановило напряженную ладонь всего в дюйме от его шеи, хотя в воображении я уже видел, что сейчас последует: ребро ладони перервет сухожилия и перерубит сонную артерию.
Все окружающее вернулось на свои места, и я увидел, что рядом валяется опрокинутый столик, на корточках сидит перепуганный китаец, уставившись мне в лицо, а я стою со вскинутой рукой, наклонившись над ним, но напряжение покидает меня, восстанавливается дыхание, возвращаются звуки — жизнь продолжается.
Краем глаза я замечаю, что на нас смотрят. Все застыли на месте: разносчик с корзиной, три женщины с разинутыми ртами застыли на полуслове в ходе болтовни, маленький ребенок, замерев, смотрит на меня снизу вверх, держа в руках игрушку.
— Прошу прощения, — сказал я.
Расслабившись, официант осторожно выпрямился, стараясь держаться от меня подальше. Я поднял поднос и вытащил бумажник. Под ногами у нас растекалась лужа из соков манго, папайи, апельсинов, а легкий бамбуковый стульчик отлетел далеко в сторону.
— Прошу прощения… я ошибся. — Я сунул ему пятидесятидолларовую купюру, и он долго смотрел на нее, прежде чем осмелился взять. — Ошибка, — повторил я ему. — Все в порядке?
Кэти тоже была на ногах: я взял ее под руку, и она повела меня между столиками и прилавками уличных торговцев, между горшков со цветами и деревцами; шли молча, не произнося ни слова. Конечно, я прокручивал все происшедшее в голове с точки зрения соблюдения мер безопасности, но, в сущности, все произошло так быстро, что никто ничего не успел заметить; окружающие увидели только, что какой-то человек вскочил со стула, случайно выбив несколько бокалов с напитками из рук официанта. Но я повиновался неизменному правилу: как можно скорее исчезнуть с места происшествия, раствориться в толпе, чтобы у зрителей скорее изгладилась из памяти эта картина. Быть участником таких сцен — далеко не лучшее прикрытие.
Мы остановились для краткого разговора под развесистой магнолией на краю парка.
— Это все, что я могу для вас сделать? — спросила неожиданно Кэти. — Только снабдить вас информацией?
— Да.
Ее глаза не отрывались от моего лица. Мне показалось, что она хочет запомнить его черты на тот случай, если никогда больше не увидит меня.
— Я смотрела на толпу, — вдруг сказала она, — у вас за спиной.
— Знаю.
— Я бы не хотела, чтобы они вас снова разыскали.
— Может быть, им это не удастся. Как раз в эту секунду я увидел женщину в чонгсаме, которую воспринял как отдаленное цветное пятно.
— Хорошим источником информации, — тут же сказала Кэти, — может быть Джонни Чен.
— Насколько я могу доверять ему?
— Полностью. — Она что-то нацарапала на клочке бумаги и протянула его мне. — Возьмите вот это. — Она надписала визитную карточку. — Это моя квартира на Виктория-стрит. По вечерам я бываю дома.
Я остановил для нее велорикшу.
— Вы не поедете со мной?
— Я пройдусь. Мне в другую сторону.
— Мартин, вы уже успели у знать, насколько опасна Марико Шода. Почему бы вам не позвонить мне днем? — Она коснулась моей руки.
— Я учту ваше пожелание:
— Понимаю, — кивнула Кэти, поджав губы. Когда велорикша снялся с места, она оглянулась еще раз, но не махнула мне на прощание.
Я двинулся пешком. Минут десять женщина в чонгсаме по-прежнему держалась за мной, а через час за мной уже шли двое; я то и дело поворачивал за подходящие углы, ввинчивался в толпу, менял машины, всячески пытаясь выиграть хоть пять секунд, чтобы оторваться от них, но мне не удавалось добиться успеха, тем более, что в конце следующего часа их уже было трое, и я понял, что дело не в моих нервах, далеко не только в нервах.
7. Джонни Чей
— Кто вы?
Я застыл на месте.
— Меня зовут Джордан.
Свет фонаря падал на грубую дощатую стенку.
— Что вам здесь надо?
Я его не видел. Он стоял у меня за спиной.
— Информация.
— Почему именно здесь? — Он ткнул мне в спину чём-то твердым.
— Меня послала Кэти.
— Послала вас?
— Она объяснила мне, где я могу вас найти. Лестничная площадка возвышалась на тридцать футов над землей, и в любом случае я ничего не мог сделать. По его тону чувствовалось, что он настроен достаточно серьезно.
— Какое имя она вам назвала?
— Джонни Чен.
Он засвистел какую-то неразборчивую мелодию.
Лицо мое, порезанное осколком стекла, еще кровоточило.
— Откройте дверь.
Я повернул медную ручку.
В комнате стоял полумрак из-за низко опущенного колпака лампы, и в ней стоял какой-то странный запах, которого я не мог определить.
Он подтолкнул меня в спину.
— Лицом к стене.
Повсюду были навалены корзины и бухты канатов, нефритовые вазы и статуэтки Будды. Он зажег другую лампу, и стало гораздо светлее. На стенах висели; снимки самолетов и аварий.
Он крутил диск телефона.
То ли ошибся я, то ли она; я не мог доверять ни ему, ни ей. Но я имел дело не с Бюро. Мне приходилось шаг за шагом прокладывать путь в темноте.
Лицо зудело от запекшейся крови. Почти два часа, вплоть до самого заката, я старался избавиться от слежки, но тут мне на помощь пришла удача: зайдя в какое-то административное здание, я успел заскочить за угол, где и замер в ожидании. Мое исчезновение обеспокоило соглядатая, обыкновенную ищейку, и он решил проследовать за мной; резиновые подошвы его сандалий, скользившие по мраморному полу, издавали звук, напоминающий птичье чириканье, и когда я сшиб его с ног, он, скорчившись, врезался в стеклянную дверь, которая рассыпалась градом осколков, словно в нее попал снаряд. Удача заключалась в том, что у них не было времени закрыть задние двери.
— Это Джонни. Слушай, тут парень, который назвался Джорданом.
Легкий американский акцент, произношение, характерное для Востока.
— Тогда почему ты не позвонила мне и не предупредила? Мне жутко хотелось почесаться, но ему могло не понравиться, если я пошевелюсь. Пистолет no-прежнему лежал у него на колене.
— Я был в Лаосе, — Он повысил голос: — Ладно, поворачивайся.
Он сидел на бамбуковом стульчике, положив ноги в парашютных ботинках на какую-то развалюху, полустол, полукомод, но дуло пистолета по-прежнему смотрело на меня.
— Как он выглядит?
Медленно и осторожно я опустился на лежанку, заваленную тряпьем в затененном углу; она была втиснута среди корзин, бамбуковой мебели, главным образом стульев, дешевых тряпичных ковриков. Здесь было что-то среднее между складом и пещерой, всего две двери и ни одного окна.
Река текла где-то неподалеку, и ее сырые запахи смешивались с какими-то химическими ароматами. Я прикинул, что это, скорее всего, неочищенный опиум.
— О`кей, Кэти, впредь никого не присылай сюда, предварительно не переговорив со мной. Но ты прелесть. — Он бросил пистолет на стол и выпрямился. — Ясно. Ну, до встречи.
Положив трубку, он бросил мне пачку сигарет; я поймал ее и вернул ему обратно.
— Хочешь курнуть? Садись поближе, Джордан. Я придвинул стул. Он был типичным китайцем, тощим до неприличия — коротко подстриженные волосы начинали седеть на висках, лицо изрезано морщинами, а одно ухо имело какую-то странную форму. Он что-то произнес по-китайски.
Одеяло на соседнем диване слегка дернулось, с него скатилась голая женщина, и, когда она поднялась, на нее упал свет лампы — матовая кожа, маленькие груди, черный треугольник волос между ног, — неуверенно переставляя ноги, словно щенок, делающий первые шаги, она прошла к внутренним дверям и закрыла их за собой.
— Она оголодала. Подцепил ее за неимением лучшего. — Он прикурил черную сигарету с золотым фильтром, которую вытащил из пачки. — Так в чем дело, Джордан?
Я рассказал ему, что представляю “Литье Лейкера”, и о происшедшей у нас утечке.
— Давай-ка нюхнем! — Попугая.
— И какая же информация тебе нужна?
— Я хочу выяснить все, что возможно, о Марико Шоде. Оцепенев, он уставился на меня.
— Марико Шода… — От зажатой в пальцах сигареты к лампе тянулся ровный дымок. — Иисус Христос. За стеной плеснула волна от прошедшего судна.
— Кэти сказала, что ты можешь мне что-то рассказать о ней.
— Марико Шода… — Он поднялся со стула. Для китайца он был довольно высок и двигался легко, как кошка, чуть сутулясь; не отрывая взгляда от пола, он о чем-то раздумывал. — А что Кэти рассказала тебе обо мне, Джордан?
— Что ты занимаешься перебросками небольших партий грузов и знаешь все ходы и выходы на Юго-Востоке. Кивнув, он приосанился и обвел взглядом стены.
— Так и есть. Я летал где угодно. Я летал с янки во Вьетнаме, там мне хорошо платили — вот он я, глянь-ка, тут вся история моей жизни. — Он продолжал болтать, показывая мне снимки: на четырех из них были изображены последствия аварий легкого самолета, и на груде обломков которого стоял Чен с улыбкой до ушей, с рукой на перевязи и парой костылей под мышкой. — Сегодня мне приходится куда хуже, чем во Вьетнаме, потому что полагаться можешь только на самого себя, а играть приходится в русскую рулетку, когда нацеливаешься на какой-нибудь тайный аэродром здесь или в джунглях Бирмы или, может, Лаоса, и стоит ночь, и они могут выставить тебе лишь пару факелов в конце полосы, а вокруг джунгли, о Иисусе, а ты уже высосал всю горючку до последней капли даже из дополнительных баков, часто это всего лишь канистры, которые ты приматываешь за бортом кабины, и, если потерпишь аварию, они сразу же взрываются, — а порой, идя на посадку, не знаешь, в чьих руках взлетная полоса и не хлестнут ли по тебе перекрестным огнем из пулеметов, что случалось со мной дважды — взгляни только на эту старую развалину, видишь дырки? Но если даже на полосе тебя ждут друзья, у тебя могут подломиться стойки шасси, или ты не заметишь посадочных огней и уйдешь в сторону, и есть джентльменское соглашение — если до медицинской помощи чертовски далеко, а ты пострадал так, что не можешь передвигаться, тебе просто пускают пулю в лоб как охромевшей кобыле.
Мы расселись за столом.
— Хочешь выпить?
— Не сейчас.
— Что у тебе с физиономией?
— Новое лезвие.
Он от души посмеялся.
— Хочешь помыться?
— Подожду.
— Ее уже нет в ванной. Значит, тебе нужна информация о…
Зазвонил телефон, и он снял трубку.
— С рассветом. Конечно, если сможешь. Да что случится! если ты пойдешь на предельной высоте над берегом? — Послушав, он сказал: — Да нет, черт побери, снижаться не надо, ты что, не понял? — Снова помолчав, он спросил о месте Я времени встречи и отключился. — Понимаешь, сам я больше не веду никаких торговых операций, а только перебрасываю грузы и большей частью стараюсь иметь дело не столько с наркотиками, сколько с оружием. — Он встал. — Вот глянь-ка. — Подцепив ногтями, он откинул крышку одной из корзин и показал мне уложенные в ней ровные ряды обойм, сталь и медь которых маслянисто блестели в свете лампы, — 7,62 и 9 миллиметров. Но самое интересное добро находится в других корзинах, только я не хочу возиться с ними. Полуавтоматическое и автоматическое оружие 50-го калибра, большей частью бельгийского производства и несколько прекрасных прицелов из Венгрии. Тут же, — он ткнул в одну из корзин рифленой резиновой подошвой ботинка, — несколько дробовиков, для которых подходят патроны по 9 миллиметров, излюбленное оружие антикоммунистических повстанцев к северу от Пномпеня или Саравана. Если знаешь, где найти покупателей, эти штуки прямо нарасхват и на той, и на другой стороне. — Он вернулся за стол. — Есть и другой товар на продажу, которым стоит торговать — золото, камни и все такое дают неплохой доход, если знаешь, как вести дела. Хочешь кофе, Джордан?
— Нет, спасибо.
— Господи, должно быть, у тебя какие-то интересные тайные пороки. — Он прикурил очередную сигарету. — Значит, тебе нужна информация о Малышке Стальной Поцелуй. Может, ее у меня не так уж и много, но побольше, чем у кого другого. — Он выпустил дым. — Говорят, ей двадцать один год, уроженка Камбоджи, не выше той девчонки, которую ты тут видел, потребности у нее довольно скромные, но она контролирует дело с ежегодным доходом, может, в сорок, а может, в пятьдесят миллионов долларов США, половина которых поступает от продажи наркотиков, а половина — от торговли оружием. Люди, которых она числит своими друзьями, преподносят ей подарки — апартаменты в Лондоне, Париже, Нью-Йорке или Токио, или дворец в Рангуне, или, скажем, яхту или набор алмазных украшений из Южной Африки. Люди же, которых она числит среди своих врагов, тоже подносят ей подарки, чтобы заслужить ее расположение — постоянный номер в манильском отеле “Мандарин”, золотые безделушки из Пакистана с выгравированным на них ее именем или автомобили. Путешествует она сама по себе на собственном “Боинге-727”, в аэропортах пользуется проходом для “очень важных лиц”, через который проходит, не снимая темных очков и в окружении дюжины телохранителей, которые всех оттесняют от нее, потому что она не любит фотографироваться.
Он снова встал и, открыв ящик массивного лакированного японского комода по другую сторону комнаты, вынул из него снимок размером восемь на десять дюймов и протянул его мне.
— Бумага крупнозернистая, но это лучшее, что мне удалось сделать. — Я поднес его к свету.
— Марико Шода?
— Марико Шода. — С его сигареты упал столбик пепла, и он сел, положив руки на колени. — Я был проездом в Сайгоне, где мне довелось узнать, что она прилетает, так что я воспользовался этой возможностью, пока заправляли горючим мою развалину — и мне повезло, если можно так выразиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42