Она, следуя за обезьянами, наблюдала, какие коренья и ягоды те едят, и питалась только ими, чтобы не отравиться. Она убила тигра.
— Каким образом?
— Найдя полумертвую от отравления обезьяну, она выяснила, что привело ее в такое состояние, и, нашпиговав животное ядовитыми ягодами, кинула с дерева рядом с остатками трапезы тигра. — Она откинула волосы. — Вот такие дела. Тебе что-нибудь пригодится, Мартин? Я хочу сказать…
— Твоя информация имеет для меня жизненно важное значение.
— Ох… — Она коснулась моей руки. — Слава Богу! — отдернув пальцы, она подозрительно присмотрелась ко мне. — И тебе ничего не рассказывал Джонни Чен?
— Нет.
— Ты знаешь, он в глубокой печали, потеряв лучшего друга. Ну, того летчика. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Ему можно доверять, Мартин. Он очень искренен. И я бы не говорила этого, если бы миллион раз не убеждалась в его надежности. Я не хочу ни говорить, ни делать ничего, что могло бы причинить тебе вред. Я уже начинаю думать, что лучше бы мне никогда не встречать тебя, откровенно говоря. Я беру на себя такую ответственность. — Склонившись, она теребила нитки в ковре, прическа ее растрепалась, и пряди волос упали на лицо. — Хотя я шучу, — тихо сказала она. — Ну, в общем, когда она выбралась из джунглей, снова напоролась на солдат Пол Пота, после чего ей досталось пять лет мучений, пыток, голода; ее несколько раз насиловали, и она выжила в эпидемию холеры. Сотням и тысячам таких, как она, не удалось выжить. Она была в том ужасном центре казней и пыток, Туол Сленге, но выбралась оттуда. Когда…
Зазвонил телефон, и она оглянулась.
— Может быть, из офиса. Или к тебе?
— Никто не знает, что я здесь.
— Тогда пусть звонит. Когда Шода добралась до лагеря беженцев на таиландской границе, от нее остались одни кости, и она не могла даже говорить — ей потребовалось не меньше года, прежде чем она обрела нормальный вид. Я знаю о ней от администрации лагеря. В нем были тысячи беженцев — да и сейчас они там — но понемногу она стала выделяться из толпы, начала помогать в организации работ — к тому времени ей уже было около четырнадцати, да и к своим восьми годам она все же получила какое-то образование как принцесса королевского дома. — Кэти досадливо покачала головой. — Этот чертов телефон, — и он тут же прекратил звонить. — Дальше идет темная полоса, но кто-то рассказал мне, что к семнадцати годам она уже помогала управлять целым лагерем. Тогда она и убила одного из офицеров за попытку ночью залезть к ней в постель. Состоялось расследование, но вменить ей ничего не удалось. Женщина, с которой я говорила, сама все видела, но отказалась давать показания — подобно Шоде, она прошла через ад и была убеждена, что любой человек, который покушается на другого, заслуживает пули в лоб. Затем через год обнаружили охранника лагеря, заколотого ножом, причем весьма профессионально. И на следующий день Шода исчезла. Теперь у тебя есть о ней полное представление… И не хочешь ли забальоне?
Мы вернулись к столу, она принесла угощение, и мы еще немного поговорили о Марико Шоде.
— Тайский инспектор полиции рассказал мне, что, насколько ему известно, ее стараниями были уничтожены пятнадцать серьезных соперников в деле торговли наркотиками, причем шестерых из них она убила лично, а остальными занимался ее личный убийца — он из Калькутты и зовут его Кишнар. — Она включила музыку и, сбросив замшевые туфельки, ритмично задвигалась. — Есть вопросы?
Я спросил имя и номер телефона того инспектора полиции, и она продиктовала их мне.
— Что-нибудь еще?
— Да. Слышала ли ты о женщине, скорее всего, японке, по имени Сайако, которая имеет отношение к организации Шоды?
— Как ее имя? Я повторил.
— Нет. Откуда она взялась?
— Это-то я и хочу выяснить.
— Буду держать ушки на макушке. — Она медленно приблизилась ко мне, легко ступая в тонких чулках-паутинках, и мне стукнуло в голову, что мы недооцениваем эффект, который производят женщины, скидывая обувь. — Мы будем говорить о Шоде, — прошептала она, — столько, сколько ты захочешь, Мартин; я притащила тебя сюда, чтобы выдать тебе всю информацию, что у меня есть. Но не хочешь ли ты сделать небольшой перерыв?
— Господи, никогда в жизни не видела столько шрамов на теле. У меня только вот этот маленький.
— Кесарево?
— Да, — она отвела глаза. — Но он умер. Еще совсем крохотным… А ведь с его помощью наш брак мог бы сохраниться, что было бы просто ужасно. Ты веришь, что такие вещи могут перевернуть всю жизнь?
— Я верю, что мы сами создаем окружающую реальность..
— Ты считаешь, что мы сами все портим? — Она снова прижалась ко мне, свесив ногу с дивана. — Откуда ты знал, что мне нравится вот так… очень медленно?
— Я не знал.
— То есть я никогда не подозревала, что… что вступление может быть таким головокружительным. — Легкими движениями рук она старалась осушить влажную кожу. — Я чувствую себя просто божественно. Ты всегда… — запнулась она.
В комнате стоял мягкий полумрак; проигрыватель заткнулся уже пару часов назад. Дважды звонил телефон, но она не подошла к нему. Над головой лениво вращались лопасти вентилятора, гоняя теплый влажный воздух. Оставаться я не собирался; оглядываясь назад, я понимал, что причина нежелания заключалась в том, что мне не хотелось возвращаться в ту реальность, которая была создана моими стараниями. “Он из Калькутты и зовут его Кишнар…”
— Мне бы хотелось, — медленно произнесла она, — чтобы мы встретились раньше. — Я снова стал ласкать ее, медленно и нежно: ей нравился способ любви, называвшийся “карецца”. — Но, мне кажется, что у нас ничего бы не получилось, то есть наши… — Помолчав, она вздохнула: — О, Господи… Ты хоть понимаешь, что ты со мной делаешь?
Сквозь полуоткрытую дверь кухни я слышал, как бормотал холодильник; других звуков в квартире, кроме наших, не было. Она была на удивление нежна и открыта, чего я не ожидал от нее.
— Мартин, ты останешься на ночь? — От нее уже немного осталось.
— Я бы не отказался.
— Побудь до рассвета. Ты можешь это себе позволить? Кажется, мы все же немного поспали, пока нас не разбудили розовые полосы света в жалюзи; она сварила кофе, и мы уселись, закусывая, на полу друг против друга, деля радость взаимного узнавания.
— Я была абсолютно неправа, — заявила она, — не говоря уж о том, что он не представлял собой в постели ничего фантастического. Он ровно ничего не понимал. — Она засмеялась хрипловатым сосна голосом. — А тебе было хорошо со мной, ну, хоть немножко?
— Просто потрясающе.
За спущенными жалюзи разгорался день, бросая серебряные отсветы на потолок, под которым крутились лопасти вентилятора; Кэти сделала нам яичницу с тостами, и теперь она почти не улыбалась и стала немногословной.
— Я понимаю, что тебе сейчас нужно больше всего, — наконец бросила она. — Ты хочешь выяснить, где у нее ахиллесова пята. У Шоды.
— Это мне очень пригодилось бы.
Когда я уходил, диванные подушки по-прежнему были разбросаны по всей комнате, и Кэти провожала меня в тоненькой ночной рубашке; нежная, маленькая и босоногая, она походила на ребенка.
— Мартин, ты заметил, что порой я бываю настоящим телепатом? Я улавливаю волны. — Проводив меня до самых дверей, она вскинула тонкие руки, чтобы обнять меня, и поцеловала. Затем она спросила: — Тебя ждут большие опасности, да?
Не помню толком, что я ей ответил — мол, удача меня не покинет, нечто в этом роде.
— Сделай кое-что для меня. — Она смотрела на меня остановившимся взглядом, и в зрачках ее сгустилась тьма. — Умоляю, ради Бога, если и когда у тебя появится такая возможность, сними телефонную трубку и позвони мне, чтобы я знала — пока у тебя все в порядке.
Было уже слишком поздно ложиться “на грунт”, потому что когда через час я явился в “Красную Орхидею”, то увидел, что они обложили отель, и понял, что попался в ловушку.
14. Отсчет времени
Я позвонил Пеппериджу, но его на месте не оказалось.
Работал автоответчик. Я оставил послание.
“Я у красной черты. Звони мне.”
На часах 10.03.
Когда ловушка захлопывается, первым делом вы должны взглянуть на часы, потому что позже это может спасти вам жизнь.
В 10.03 снаружи находилось пять человек, и я еще раз убедился в их присутствии, приоткрыв штору и используя зеркало ванной свободного номера в конце коридора третьего этажа, я осмотрел и задний двор, осторожно выглянув из кухни. На это ушло около часа.
11.14.
Как мне нужен звонок от Пеппериджа.
“Вот это мой номер. По нему всегда будет включен автоответчик. Ты можешь оставить на нем сообщение, если я, скажем, выскочил перекусить в паб.”
Он не мог быть в пабе в три утра.
Так где же он?
“Прости, это не тот уровень работы, к которому ты привык.”
У меня еще была возможность ускользнуть от слежки, если бы я мог переговорить с Пеппериджем и продержаться до наступления темноты, но в любом случае я должен исходить из. предположения, что Кишнар уже здесь.
За ним, конечно же, послали.
Сайако сказала, что послезавтра он вылетает из Бангкока, и его план заключался в том, что люди Шоды прочешут город, пока не найдут меня, после чего им останется загнать меня в угол и преподнести ему. Именно так они и действовали, им повезло, я был приговорен к смерти, и они послали за ним — а уж он-то не будет терять времени. Шода, скорее всего, отправила за ним один из своих личных реактивных самолетов, а для него тут всего три часа лета.
В полдень я позвонил Тхонгсвасди, тайскому инспектору полиции, о котором мне рассказала Кэти. Пепперидж сообщил обо мне их службе разведки, и они приняли сообщение обо мне без тени сомнения, но это не означало, что в посольстве не может быть агента Шоды. Если я попрошу предоставить мне информацию о Манифе Кишнаре, он получит предостережение, что я осведомлен о его существовании, чего мне не хотелось.
— Чем я могу вам помочь? Тхонгсвасди.
— Вы недавно говорили с мисс Маккоркдейл относительно Манифа Кишнара.
— Совершенно верно.
Сквозь постоянно открывающиеся двери вместе с утренним солнцем в помещение проникали запахи с улицы, на которую я не мог выйти, разве что мне удастся дожить до сумерек.
— Можете ли вы его мне описать?
Описание оказалось совершенно бесполезным для меня: типичный индус, пяти футов девяти дюймов, десять стоунов веса, черные волосы, карие глаза, никаких шрамов, никаких особых примет.
— Какими он пользуется методами?
— Прошу прощения?
Его было плохо слышно на линии.
— Как он убивает?
— Исключительно с помощью удавки. Туг-дуашгешь.
— Использует ли он чью-либо помощь?
— Нет. Он всегда работает в одиночку. И очень гордится эффективностью своих действий.
— Как предпочитает он работать — при свете дня или в темноте?
— Убивает он только по ночам. — Что вполне понятно, ибо он предпочитает убивать жертву со спины. Именно Кишнар убрал одного из агентов, которого таиландская разведка направила против Марико Шоды.
С улицы вошли два человека, и я наблюдал за ними сквозь арку.
— Есть ли у вас на памяти еще что-нибудь, инспектор, что может мне пригодиться?
Наступила краткая пауза.
— Мисс Маккоркдейл упомянула, что вам, возможно, угрожает опасность со стороны этого человека. Это верно?
— Да.
— Если хотите, я могу переслать вам копию его досье.
— В этом нет необходимости. Думаю, вы выложили мне все, в чем я нуждался.
Вошедшие уже стояли у стойки, беседуя с Лили Линг; я уловил несколько итальянских фраз. Никто из них не имел отношения к команде, следившей за мной.
— Если позволите дать вам совет, — Тхонгсвасди, — вам стоило бы приложить максимум усилий, чтобы избежать встречи с Манифом Кишнаром.
— Что я и сделаю.
Поблагодарив его, я повесил трубку и вышел в холл, прислушиваясь к разговору итальянцев, заказывавших номер: они были представителями небольшой обувной компании из Неаполя. Поднимаясь наверх, я внимательно осмотрелся.
Я заметил женщину, которая была в той группе, которая выслеживала меня, когда я направлялся к Джонни Чену; узнал я ее потому, что у меня ушло два часа, пока оторвался от них. Приметил я и молодого китайца, стоящего ярдах в пятидесяти от гостиницы рядом с рыбным лотком и то и дело разминавшего ноги; он тоже был из той команды, и его выдавала приметная походка каратиста. С задней стороны гостиницы располагались двое мужчин и женщина: один из них на балконе магазинчика, выходящего к реке, а двое других, стараясь не выделяться из толпы, фланировали по улице: доходя до перекрестка, они тут же поворачивали назад и шли себе, не поднимая глаз на гостиницу, потому что мой номер выходил на другую сторону, и они держали под контролем только выход с заднего двора и низкий беленый забор, окружавший его.
13.15.
Пепперидж все не звонит. Время от времени я выходил на площадку лестницы, где меня могли бы увидеть Ал или Лили Линг, если бы возникла необходимость подозвать меня к телефону. Время, подходившее к полудню, тянулось невыносимо долго, и я предпринял еще один обход здания, на этот раз обозревая его более критическим взглядом.
Скорее всего, он постарается подобраться ко мне босиком. Нервные окончания и мышцы на ступнях обладают исключительной чувствительностью, контролируя и равновесие верхней части тела, равно как и ног. Обувь же перекрывает доступ информации от ступней, ощупывающих поверхность, так что, когда в работу включено все тело, единственным органом, контролирующим его равновесие, остается внутреннее ухо. Кроме того, обувь поскрипывает при ходьбе, а ему необходимо приблизиться ко мне совершенно бесшумно.
Если он войдет в гостиницу, первым делом он будет искать меня в номере; что можно скинуть со счета, поскольку я не собирался там торчать. Все внимание я сосредоточил на местах, где он мог бы ко мне подобраться: коридоры, площадки и лестницы. Начав осмотр с крыши, я постепенно скользил взглядом сверху вниз, отмечая все, что могло мне пригодиться. Крыша для меня опасна в силу трех причин: выбраться на нее трудно из-за узких световых люков и единственной двери, ведущей к ней. Если я воспользуюсь ею, мне придется разбить стекло люка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42