— Просто невероятно. Мы можем узнать все, что нам надо. Теперь, что там относительно того “клопа” у Джонни Чена?
— Его могла поставить Сайако.
— Та женщина, которая пыталась защитить тебя?
— Да. Подслушивать Чена могли и наркодельцы из Сингапура, но, думаю, сейчас они от него отстали. Сомневаюсь, чтобы это были головорезы Шоды, тогда бы они слышали, как я просил Чена вытащить меня из джунглей, как и Кишнар, задача которого — убить меня. Но все же это могло быть делом рук Сайако, Хотя это всего лишь предположение, — потому что существует какая-то связь между ней и полковником Чоу. — Я рассказал ему о странной реакции Чоу, когда я упомянул ее имя.
— Кто она ему? Жена, любовница?
— Или, возможно, дочь.
— Он был женат на японке?
— Не обязательно.
— Какая связь… — Он поднял глаза.
— Мистер Джордан? — Ли Сианг, один из врачей; меня представили ему, когда регистрировали.
— Ах, да! — Вскочив, Пепперидж торопливо заговорил: — Доктор Сианг, почему бы вам не переговорить с администрацией относительно положения нашего друга здесь? Спросите у миссис Джи — она вам все объяснит.
— Мне надо обследовать его. — Он приподнял к свету планшетку с записями. — Вы мистер Мартин Джордан, не так ли?
— Она объяснит вам всё, что необходимо, доктор. Миссис Джи, договорились?
— О, простите. Очень хорошо. — Он расплылся в улыбке. Я был не в курсе. Прошу прощения.
Я тоже встал, и мы двинулись по дорожке, обсаженной цветущим жасмином, густой пряный запах которого висел в воздухе.
— Пока мы от них отделались, — сказал Пепперидж. — Так какая тут связь с подслушкой у Чена?
— Она может быть любого рода, но он регулярно летает на этот аэродром, а он расположен не дальше чем в сорока милях от радиостанции Чоу.
— Многое станет ясно, когда подслушаем ее разговоры. — Он опустил руку в карман. — Это тебе.
Он сунул мне в руку какой-то предмет — маленькую пластиковую коробочку черного цвета, в какой обычно хранятся пилюли. Подслушка, которая стояла у Чена.
— Спасибо.
— Чен вручал ее мисс Маккоркдейл, а она передала мне. Зачем она тебе нужна?
— Когда-нибудь мне еще придется говорить с полковником Чоу, а это — единственный способ расколоть его.
— Он говорит по-английски?
— По-французски.
— Он записывал Чена?
— Не регулярно. Время w времени он ловил его частоту; у него масса магнитофонных записей, по большей части случайных.
Я поведал все подробности о Чоу, что заняло около получаса; Пепперидж вытащил свой мини-рекордер и сменил в нем кассету.
— Единственные два перехвата, когда я слышал голос Шоды, были на камбоджийском, и Чоу переводил мне, так что информация у меня из вторых рук — она беседовала с командиром одной из своих вооруженных группировок, приказывая ему отменить мобилизацию своих сил до прибытия какого-то груза. Она подчеркивала, что для него жизненно важно поддерживать связи с остальными ее силами, чтобы избежать преждевременных действий.
— Вот оно что. — Голос у него был тихим и спокойным. — О каком грузе шла речь?
— Чоу не знает. Конечно, я задавал ему этот вопрос. Пепперидж остановился, раздумывая.
— Если поступит дополнительная информация, что-то прояснится; я проанализирую то, что у нас есть, и сообщу тебе выводы. Похоже, она говорила о “Рогатках”; я тут же свяжусь со своими людьми в Лондоне и посмотрим, смогут ли они провести небольшую изыскательскую работу — для меня. Не хочешь ли продолжить?
Я закончил рассказ картиной деревни, затерянной в джунглях и ее образом жизни. Затем, коротко подытожив весь материал, я выяснил, что в нем упустил.
— Есть еще кое-что, указывающее, что “клоп” у Чена — дело рук Сайако. Я был у него, когда он сказал, что я должен лететь на рейсе 306, а на следующий день она перехватила меня в аэропорту и отговорила от полета на нем. В то время я не мог понять, откуда она узнала о моих намерениях.
— А теперь, вроде, это удалось установить, — сказал он. — Интересно, в какой мере Сайако может быть нам полезна, если мы серьезно зададимся этим вопросом? Кстати, теперь у нас есть ее номер телефона.
— Откуда?
— Она дала его мне. — Он снова вытащил магнитофон и сменил кассету. — Сегодня она позвонила Чену, дала ему номер телефона и попросила передать его тебе. Чен не знал, где ты, поэтому позвонил Маккоркдейл, а она ухе связалась со мной. Я позвонил Сайако и записал для тебя наш с ней разговор.
Он нажал клавишу.
— Да?
— Меня зовут Пепперидж. Мистер Чен сообщил мне ваш номер, потому что я близкий друг мистера Джордана. Могу ли я передать ему ваше послание?
— Скажите, пожалуйста, где он сейчас?
— Пока еще точно не знаю, но скоро мы с ним увидимся. (Она замялась, и я услышал только шуршание ленты.)
— Очень хорошо. Я хотела бы переговорить с ним, если у него будет такое желание. Это очень важно для меня лично. Кроме того, он должен знать, что Марико Шода пришла в ярость из-за этой истории со взрывом машины, которая позволила мистеру Джордану избежать встречи с Кишнаром. Она приказала казнить того, кто подложил бомбу в машину. Я могу сообщить ему гораздо больше, если он захочет поговорить со мной по телефону. Передайте ему это, пожалуйста.
— Обязательно передам. Но я пользуюсь полным его доверием, мисс Сайако, так что вы можете сказать мне все, что…
— Простите? Вы сказали — доверие?
— Я хочу сказать, что мне вы можете сказать все, что хотели бы сказать ему. Это совершенно безопасно.
(Она снова помедлила, на этот раз молчание длилось, дольше.)
— Мне очень хочется поговорить с ним лично. Передайте ему, пожалуйста.”
Щелчок.
— Она положила трубку, — сказал я. — Или ты?
— Совершенно верно. Она очень осторожна.
— Ты считаешь, я должен позвонить ей?
— Да. Если у нее нет какого-то официального положения, она не может вычислить, с какого номера ты ей звонишь. Раздался шелест подошв по сырой траве и женский голос:
— Прошу прощения, но уже девять часов. Больничный распорядок.
— Благодарю вас, — кивнул ей Пепперидж. Лужайка погрузилась в темноту. Когда мы подошли к веранде, основное освещение было уже выключено и горела только дежурная лампа.
— Проводить тебя до палаты?
— Да:
— Они не позволяют посещений после отбоя, но в случае необходимости я проберусь к тебе… Дело в том, что слова Сайако по телефону скрывают в себе значительно больше, чем ты можешь себе представить. — В коридоре стояла тишина, и он понизил голос. — У нас появилось возможность найти ахиллесову пяту у Шоды, и, предполагаю, нам удастся это сделать. Думаю, миссия увенчается успехом.
— С помощью “клопа”?
— Нет. С твоей помощью.
23. Одержимость
“Мне нужна его голова.”
Дымок от тонкой сигары доктора Израэля плыл в душном воздухе, серо-голубоватым облачком клубясь вокруг настольной лампы.
“В твоем распоряжении ровно двадцать четыре часа. И мне нужна его голова, ясно?”
Моя. Моя голова.
— Расскажите мне, — попросил я доктора Израэля, — об одержимости.
Он помолчал. Позади трудный день. Вечером привезли еще двух, покушавшихся на собственную жизнь, и я видел, как санитары двадцать минут назад бежали в палату, из которой слышались крики и плач женщины.
“Здесь не дом отдыха, — успел предупредить меня Пепперидж, — а линия фронта. Но старайся ни на что не обращать внимания.”
Теперь, наконец, воцарилась тишина, и доктор Израэль слегка расслабился, что было заметно по тому, как он сидел, скрестив свои короткие ножки, распахнув белый халат; тлеющий кончик его сигары светился в полумраке комнаты.
— Одержимость… — повторил он и улыбнулся. — Что я могу вам сказать о ней? Ну, существует она в реальности. Я имею в виду… — он сделал неопределенный жест худой угловатой кистью руки, — жена может сказать о своем муже, что он одержим гольфом, понимаете? Или же он может сказать, что его жена просто помешалась на диете, одержима ею или чем-то еще. — Он покачал головой. — Но это не одержимость.
Мне захотелось спросить: как он воспринимает меня? Мою голову?
Но не спросил.
— Понимаете ли, есть бесконечное количество проявлений одержимости. Человек может страстно увлекаться множеством вещей, но реальная его одержимость сфокусирована на некой абстракции. Ненависть. Месть. Жизнь. Смерть. Секс. Болезнь.
Здоровье. — Он пожал плечами. — Я знал человека, который был уверен, что у него рак желудка, хотя он подвергся всем обследованиям, и все они дали отрицательный результат. Но он все равно не успокоился! Он был уверен, что у него рак желудка. Почему? Может быть — нам так и не удалось выяснить — может быть, потому, что его отец умер от рака желудка, а этот человек плохо относился к своему отцу, и после смерти старика он стал настолько терзаться угрызениями совести, что решил подвергнуться тем же самым страданиям — о, конечно, на подсознательном уровне. — Усталая улыбка. — А то немногое, что, нам под силу, обращено именно к сознанию. Так что, — еще одно пожатие плеч, — он позвонил из таксофона в больницу, сказал, чтобы за ним приехала скорая помощь, после чего вытащил пистолет и выстрелил себе в живот. Дело в том, что ему отказали в полостной операции, поскольку отсутствовали показания. А теперь ему обязывают ее сделать, и он не сомневался, что найдут раковую опухоль. Мягкие шаги.
— Доктор Израэль?
— Да.
— С Мэри все в порядке? Он не обернулся.
— Да. Если она не предпримет еще одной попытки. Не спускайте с нее глаз.
Шорох халатика — медсестра ушла.
— Так нашли у него рак? — спросил я доктора Израэля.
— У него нашли только пулю. Вот это и есть одержимость. — Смертельное заболевание.
— Порой в самом деле. И часто. Один из моих пациентов мучился тем, что, как он считал, не нравится женщинам. Он отнюдь не был уродом, с ними он был мягок и добр, раскован в общении и богат — разве этого мало, чтобы привлечь внимание женщин? Но нет — кто-то в детстве сказал ему, что он маленький уродец-коротышка, и он жил с этим приговором — ведь дети порой бывают очень жестоки по отношению друг к другу. И этот человек тратил огромные деньги, укладывая в постель одну женщину за другой, дабы убедиться в собственной неотразимости, в результате чего он, в конце концов, получил СПИД и повесился. Вот это и есть одержимость, мания.
Вдали мелькнул белый халат и раздался тихий детский смех. Господи, как только кто-то может смеяться в таком месте?
— И вы ничего не можете с этим сделать.
— Да. — Он изменил положение ног. — Одержимость начинает постепенно овладевать человеком на скорости десять миль в час, потом доходит до пятидесяти, а затем до девяноста, и остановить эту гонку невозможно. И человек — вдребезги.
Двадцать четыре часа. Ее голос был записан на пленку три часа назад. То есть двадцать один час.
— Но, скажем, человек, обладающий силой воли, — сказал я, — достаточно умный, сообразительный, интеллигентный — неужели, попав под власть одержимости, он в конце концов теряет над собой контроль и гибнет?
— Вы слышали об Адольфе Гитлере?
“Принимал ли в этом деле участие и Гантер?” Голос на пленке был не ее собственный; я слушал в переводе на английском с акцентом.
— В той группе, что следила за “Краской Орхидеей”, — вспомнил я, — был европеец, типично тевтонского вида. Может быть, он и подложил бомбу. Звали его Гантер.
Включив запись снова, Пепперидж лишь молча кивнул, слушая голос.
“Где Кишнар? Я хочу, чтобы вы мне сообщили, где он. Передайте, что я даю ему всего двадцать четыре часа. Мне нужна голова этого человека.”
(Переводчик сделал ударение на последних словах.)
“Мы не обнаружили тело третьего агента, но его голова в картонной коробке была доставлена в мой офис.”
(Генерал-майор Васуратна. Из тайской военной разведки.)
— Часть их культуры, — сказал мне Пепперидж, пытаясь, как я понял, как-то прояснить ситуацию.
— Когда тебя прихлопнут, тебе уже плевать, как она выглядит.
Он выключил магнитофон и погнал опенку обратно
— Тесноватая комнатенка, не так ли? — В ней были кровать, покосившийся шкаф, стул с прямой спинкой, циновка, лампа, небольшое зеркало — и это вся обстановка. — Хочешь, чтобы я договорился о другой?
— Я не собираюсь торчать тут все время. Его желтоватые глаза остановились на мне.
— Я хочу тебе сказать, что мы нашли ее ахиллесову пяту — и это ты. Согласен?
— Ты хочешь сказать, что она одержима?
— Да. Именно так.
— Мне тоже начинает так казаться. (Вот почему я и оказался вечером рядом с доктором Израэлем — чтобы получить от него какую-то информацию.)
— Как я тебе говорил, — продолжил Пепперидж, — мне уже удалось немало что выяснить; кое-что у Китьякары — мы говорили с ним с глазу на глаз, опасаясь, что где-то рядом может быть крот. Он согласился, что для Шоды не было абсолютно никакого смысла подкидывать тела агентов ко дворцу и к штаб-квартире полиции. Но она восприняла слежку как личный вызов. Он сказал, что корни такого поведения кроются в ее детстве — она очень болезненно относится к вызову любого рода.
Тут еще были часы, небольшие часики у кровати, которые невыносимо громко тикали, действуя мне на нервы. Я старался не обращать на них внимания.
— И понимаешь, она была дико оскорблена твоим появлением в храме, что, как тут говорят, лишило ее лица. — Он поднял голову. — Но почему ты на это пошел, в самом деле?
— Я подумал, что это было бы полезно для… — я остановился, осознавая свои слова; щеголяя подчеркнутым рационализмом и вроде бы руководствуясь им, наш брат предпочитает полагаться на истину, которую трудно выразить словами. Я начал снова: — Я подумал, что будет полезно переговорить с генералом Дхармнуном, потому что именно этому человеку Лафардж писал относительно “Рогаток”, и именно по этой причине я и полез в пекло.
Я поймал себя на том, что мне не хочется много распространяться. Пепперидж терпеливо ждал продолжения.
— И я хотел увидеть Шоду, — наконец признался я. Снова воцарилось молчание.
— Значит, увидеть ее.
Я стал выкручиваться, чувствуя, что сам себя загнал в угол.
— Готов допустить, что с моей стороны этот поступок был довольно непродуман. В нем было что-то личное, какой-то личностный подход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42