— Слишком изысканно, — сказал я. — Мне прямо не по себе.
Мы оказались в огромной гостиной, обставленной в викторианском стиле — выцветший красный плюш, позолоченные канделябры, тканые обои, обилие маленьких круглых металлических столиков и стульев, вокруг них нечто вроде сцены для танцев; свет падал из-под розовых абажуров, но воздух тут был душный и застоявшийся.
— Сюда? — удивился я.
— Не беспокойся, старина. Все схвачено. Почему бы нам не присесть?
— Это что, ночной клуб?
— Был им. Владелец не смог перестроить его в соответствии с новыми противопожарными правилами, провести водопровод и все такое, так что он временно закрыт. — Он чуть заметно усмехнулся. — И мы сняли его. Как ты себя чувствуешь?
— В легкой подавленности. — Я опустился на красную бархатную кушетку.
— Из-за Кишнара?
— Да.
Он кивнул, сплетя тонкие кисти рук, и уставился в пол.
— О мертвых ничего, кроме…
Не думаю, чтобы это было смешно. Я знал, что этот подонок пришел за моей жизнью, и я знал, что у него был приказ — отрезать мне голову и доставить ее Шоде — “а вы знаете, что мы нашли в туалете пустую картонную коробку с пластиковым мешком внутри?” — и я знал, что его не посещали никакие сомнения, я был для него всего лишь очередной работой, а моя голова — очередным предметом, который надо засунуть в мешок — но все же я убил человека, а это всегда подавляло меня и заставляло задумываться, какой же все-таки образ жизни я веду.
— Когда ты здесь очутился? — спросил я Пеппериджа.
— В этом месте?
Я не ответил; он знал, что именно это я и имел в виду: чтобы арендовать этот клуб, требовалось время. После его появления рядом со мной в туалете, залитом кровью, он как-то странно себя вел, — то и дело задумывался, отводил глаза, сплетал и расплетал пальцы, словно раздумывая над чем-то. И вел он себя так не из-за судьбы, постигшей Кишнара, в чем я не сомневался — он слишком закален для таких эмоций, потому что и сам не один год работал в поле.
— Снял я его, — осторожно сказал он, — одновременно с клиникой.
Когда мы были в скорой помощи, он признался, что догадывался о моем намерении раскрыть убежище — “я знал, что ты поступишь именно так” — что удивило меня, но, когда я спросил, каким образом это ему стало известно, он ответил, что продолжим разговор попозже. И, думаю, не будь я так измотан после Кишнара, то уловил бы, куда он клонит.
— Хочешь о чем-то спросить меня? — спросил я. Хотя он предложил мне расслабиться, похоже, мне скоро понадобятся силы.
— Нет. — Он резко повернул голову и критически оглядел меня. — Скорее всего, ты хотел бы прикрыть глазки, не так ли?
— Нет. — Я не знал, сколько сейчас времени: часы слетели у меня в туалете, что я заметил только здесь, но в любом случае я не мог бы уснуть; нервы еще не успокоились, ибо находились в таком состоянии с прошлого вечера, когда я понял, что мне предстоит; а день, наполненный ожиданием, тянулся невыносимо долго.
— Значит, хочешь размять ноги? — Пепперидж по-прежнему не спускал с меня взгляда. — Боюсь, девочки все отвалили, но мы могли бы поболтать кое о чем.
— Девочки? Ах, да… — Ночной клуб, запах пота и все такое.
Он прикоснулся к моей руке.
— Слушай, старина, возможно, ты не возлюбишь меня за это, но не воспринимай ситуацию слишком серьезно. Ведь это всего лишь дело, бизнес. — Как-то странно и натянуто улыбнувшись мне, он сполз с дивана и, лавируя между столиками, направился к двери в противоположной стороне комнаты, за которой и исчез; я услышал, как он с кем-то переговорил — до меня доносились голоса. Мне показалось, что кто-то сказал “я его уломаю” или что-то подобное, и я увидел, как Пепперидж кивнул кому-то и вернулся обратно в комнату; двигался он неторопливо, засунув руки в карманы и опустив голову; на меня не глядел. Он был уже на середине комнаты, когда в дверях показался другой человек, которого я сразу не узнал; лишь чуть погодя я сообразил что ко мне приближается Ломан.
Шел он спокойно и уверенно, прокладывая себе путь между столиков, невысокий, щеголеватый и энергичный, держа руки за спиной; он миновал Пеппериджа, который остановился, пропуская его мимо себя. Цепочка мыслей у меня прервалась, и левое полушарие стало лихорадочно обрабатывать обрушившийся на меня поток данных и фактов, пытаясь воссоздать из разрозненных кусков цельную картину, в которой имели место и встречи, состоявшиеся довольно давно далеко отсюда, как, например: Пепперидж, сидящий в “Медной Лампе” над стаканом выпивки и словно высматривающий дохлого червя на дне его. “Ты, конечно, удивишься, узнав, что кто-то может предложить такому гребаному матросу с разбитого корыта такое задание, я тебя отлично понимаю.” Красные воспаленные глаза, растрепанные волосы, растерянная кривая улыбка, а потом его слова: “Я хотел найти кого-нибудь, на кого можно спихнуть это дело, потому что уж слишком оно заманчиво, и будь я проклят, если обращусь в Бюро”.
Ломан аккуратно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о прореху в ковре.
Ломан.
Давным-давно и далеко отсюда, в Лондоне: “Мы чувствуем, что должны принести вам свои извинения, Квиллер. Мы… э-э-э… Глубоко сожалеем об обстоятельствах, которые заставили вас подать заявление об отставке и очень надеемся, что вы еще передумаете”.
Приближаясь ко мне. Ломан сбился с йоги, если можно так выразиться; уступая жаре и духоте, он был в легком альпаковом пиджаке, но в манжетах у него чернели те же запонки из ониксами тот же галстук полка гренадерской охраны; во мне вскипала глухая ярость, от которой мутилось в голове и перехватывало горло, потому что он обдурил меня, этот маленький засранец, он втравил все-таки меня в задание для Бюро — для Бюро — и теперь явился сюда, чтобы самодовольно разыгрывать из себя хозяина — пошел бы ты в свой долбаный Лондон, тоже мне, Иисус Христос.
Подняться — и я встал, когда он остановился передо мной; я встал, но отнюдь не из уважения к нему — но лишь потому, что мне хотелось врезать ему, а я не мог сделать этого сидя.
Здесь было тихо, очень тихо. Все вокруг затянуто плюшем, красные бархатные занавеси, ковры, глушившие любой звук; вокруг стояла полная тишина.
— Квиллер.
Что еще он мне выдаст?
Нет, вряд ли он осведомится, как я поживаю или “как я рад видеть вас”, или “почему бы нам не пожать руки друг другу” и тому подобное.
Я молчал, прикидывая, с каким удовольствием я сообщу ему, что, если он еще пять секунд будет торчать у меня над душой, физиономия его будет напоминать клубничное желе, или просто посоветую ему убираться к долбаной матери, но он-то уверен, что он вправе так себя вести, о. Господи, как мне хочется размазать его по стенке и удалиться — но спокойнее, парень, спокойнее.
Вот именно, спокойнее, возьми себя в руки, не выходи из себя. Просто удивительно, как быстро, только что убив человека, я уже готов к очередному убийству.
Спокойно. Просто у него гнусная рожа, вот и все. Пепперидж стоял тут же, и я посмотрел на него. В его запавших глазах застыло затравленное выражение, и все внезапно изменилось, я почувствовал себя куда лучше, потому что он сам был “духом” в поле и знал, “каково это, когда Бюро возникает у вас на пороге, и сочувствовал мне, видя, что меня собираются распинать. И, хотя я не испытывал к нему никакого сочувствия, его отношение как-то взбодрило меня.
— Так они в самом деле уволили тебя?
Вопрос к Пеппериджу, а не к Ломану. На того я не смотрел.
— Нет.
“Эти ублюдки уволили меня, — бормотал он, сидя над выпивкой в “Медной Лампе”, — и я, как ты, старина, — порой я просто отказывался повиноваться их приказам.”
— Значит, все это имело целью загнать меня в угол?
Он остался стоять в том же положении, но не отвел взгляда.
— Да.
“И должен тебе честно сказать, что не жалею об этом, понимаешь?” — Редкие волосы беспорядочными прядями облепляли череп Пеппериджа, усы под кривым углом свисали с верхней губы и руки его дрожали, когда он брал стакан.
— Актер ты просто потрясный.
— Спасибо. — Он криво усмехнулся. — Мне доводилось играть на сцене.
Я. набрал в грудь воздух, избавляясь от последних следов ярости. Но не стоит думать, что я пришел в экстаз от радости.
— Значит, ловушка, — сказал я больше себе, чем ему.
— Лишь ради задания, — тихо отозвался он. — Твоей миссии. — Еле заметная улыбка. — Я бы относился к этому куда спокойнее.
Жалкий ублюдок, его вообще ничего не беспокоило. По сути, он ничем не лучше Ломана, но я не мог презирать или ненавидеть его за это. Вот что я могу сказать о Ломане: стоит вам увидеть Ломана, и вы его сразу же возненавидите.
— Я думал, переговорить мы могли бы завтра. — Его маленькие глазки оценивающе ползали по моему лицу. — У вас был утомительный день. Но Пепперидж сказал мне, что вам не спится.
Весьма любезно с его стороны. Он явно нравился самому себе. Он всегда старался делать вид, что ему свойственна гуманность.
— Встречаться нам незачем. Ответ тот же — нет. Он попытался изобразить удивление.
— Ответ?..
— Я не собираюсь заниматься этой миссией. Тем более для Бюро.
Я заметил, что Пепперидж наблюдает за мной. Для него я бы еще стал этим заниматься: вышел бы на цель и добрался до Шоды — но только не для этих подонков из Лондона. Хотя, что я говорю? Он же и сам из Бюро. Меня пронзила одна мысль, и я взглянул на него.
— И она тоже? Маккоркдейл? — Он медленно опустил голову.
Так вот почему она такая толковая, такая знающая и сообразительная, не говоря уж о том, на что она пошла ради меня. И Чен. Джонни Чен.
— Сайако?
— Нет.
— Кто еще?
— Больше никого. — Повернувшись, он крикнул: — Вы там, Флуд?
Появившийся в дверях человек ловко скользнул меж столиков и остановился, переводя взгляд с Ломана на Пеппериджа и на меня.
— Квиллер, это Джордж Флуд, наш основной контакт здесь. Среднего роста, под отлично сшитым костюмом чувствуются мышцы, глаза ничего не выражают; чувствуется, что профессионал. Он слегка склонил голову.
— Сэр.
Я поклонился в ответ.
— Он руководит нашей базой здесь, — пояснил Пепперидж. Я не ответил. Это не мое дело. Теперь я вышел из игры. Человек, ни на кого не глядя, шагнул назад. Прохладный прием, готов согласиться, но тут уж я ничем не мог помочь.
— Станция работает двадцать четыре часа в… — начал было Ломан.
— Засунь ее себе… знаешь, куда. Даже здесь слова мои отдались эхом. Скривившись, Ломан проглотил оскорбление. Пепперидж взглянул на Флуда.
— Идите и попробуйте еще раз.
— Да, сэр.
Он оставил нас, прокашлявшись, чтобы как-то заполнить смущенное молчание. Я понимал, что его смущало: я был ужасно вульгарен, не в силах справиться со своим настроением; но, послушайте, я провел весь этот чертов день; сидя в какой-то дыре, ожидая появления головореза, который охотится за моей головой, и дважды, прогуливаясь по газону, я дергался из-за ложной тревоги, потом мне пришлось драться за свою жизнь, катаясь по полу в туалете, и, что хуже всего, в завершение меня встречает этот сукин сын, вы понимаете, кого я имею в виду, и начинает крутить мне голову, уговаривая продолжать миссию, а я уже сыт ею по горло, неужели это не понятно?
— Давайте присядем на минутку, вы не против?
Ломан.
Я не столько сел, сколько плюхнулся на диван, не в силах справиться с усталостью — как раз в ту секунду, когда мистер Ломан со столь изысканной вежливостью обратился ко мне. Я слышал, как у Пеппериджа вырвался вздох, полный облегчения, как я прикинул — он-то хотел, чтобы миссия продолжалась, потому что он стоял у самых ее истоков и по-прежнему вел меня, когда я был в поле, и, доведись нам успешно завершить это дело, его акции заметно выросли бы.
Сев на другой конец дивана, он обнаружил какой-то розовый клочок в щели у спинки и вытащил оттуда пару розовых панталончиков; бегло глянув на них, он засунул панталоны себе в карман. “Тот еще клуб”, — смущенно хмыкнул он. Ломан сидел напротив в бархатном кресле с невозмутимой физиономией — как вывеска почтового отделения — и скорее всего, он даже и не подозревал, что мы находимся в бывшем бардаке; и если вам удастся представить Ломана наедине с женщиной, вы, должно быть, окончательно съехали с катушек.
Он начал было говорить, но я не обращал на него внимания, ибо никакие его слова не могли заставить меня изменить решение: просто я испытывал искреннее блаженство, когда сидел вот так, развалившись, вот и все, хотя отдельные части тела еще давали о себе знать, особенно ныла рука, но я предполагал, что в больнице знали, что делали, когда накладывали швы, так что риска инфекции не было, даже учитывая, в какой нестерильной обстановке нам пришлось вести схватку.
— …и в любом случае я хотел, чтобы вы знали, — голос Ломана то возникал, то снова уплывал, — что это место находится под круглосуточным наблюдением офицеров сингапурской полиции, и у них есть приказ арестовывать любого бродягу, который будет тут болтаться. Так что это не просто убежище, а настоящая крепость.
Очень внушительно. Я был бы просто потрясен, если бы мне в самом деле было нужно убежище, не говоря уж о крепости.
— Во-вторых, если вас что-то беспокоит из-за смерти Кишнара, можете все выкинуть из головы. — Он вбивал мне свои мысли в голову очень настойчиво, подчеркнутой артикуляцией стараясь, чтобы до меня дошло каждое слово. Да, было не деться от того, что меня они не интересовали, просто мне было приятно сидеть, вместо того чтобы стоять, и мне пришла в голову мысль, что лежать на мягкой постели еще приятнее.
— Ломан.
Он осекся. Я встал, глядя на него сверху вниз, и даже тот факт, что я смертельно устал, не мог лишить меня удовольствия при мысли, что произойдет в ближайшие пять секунд, потому что в следующие пять секунд я собирался к чертям собачьим вышибить из этого надутого маленького подонка его самоуверенность. Я попробовал передразнить его изысканную артикуляцию, но не знаю, дошли ли до него мои намеки или нет; во всяком случае, меня это не очень интересовало.
— Я не собираюсь тратить ваше драгоценное время, так как у меня нет ни малейшего интереса к тому, что вы мне собираетесь поведать. — Он таращился на меня снизу верх, и я видел его выпученные белки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42