— Я не буду заниматься заданием, связанным с Шодой, и ничего из того, что вы скажете; не заставит меня изменить свое решение. Повторяю — ничего.
Он продолжал смотреть на меня, а я — на него. Пепперидж не шевельнулся. Затем дернулся Ломан. Он испустил один из своих вздохов, изображающих его долготерпение, взял с дивана дипломат, встал и, не глядя ни на кого из нас, двинулся между столиков к дверям; глядя ему вслед, я еле сдерживал отвращение, ибо все, чем я занимался с момента моего появления в Сингапуре, ушло впустую, испарилось, включая и шесть жизней — все впустую. Миссия окончена.
Я не представляю, сколько я стоял так, молясь, чтобы Ломан, выйдя отсюда, попал под автобус, чтобы Пепперидж, человек, который в общем-то мне нравился и которого я даже начинал уважать, не загонял бы меня в эту историю, но больше всего я мечтал забраться куда-нибудь и поспать…
— Она по-прежнему не отвечает, сэр. Появился какой-то человек. Флуд.
— Ее нет в Верховном Комиссариате?
— Нет. Они ее не видели.
Что-то, наконец, начало привлекать мое внимание, что-то важное. Но я все пропустил мимо ушей.
— Поищите ее дома. — Это Пепперидж.
— Будет сделано, сэр.
— Вы говорили о Кэти? — это уже я. Он с непроницаемым лицом посмотрел на меня, а потом на Пеппериджа.
— Да.
— Что случилось?
— Она исчезла.
28. Сделка
— Что она знает?
— Немного.
Ему явно не понравилось, как я осадил его.
— То есть, ее можно списать со счета? — Ломан замялся.
— Ну… во всяком случае, без нее можно обойтись.
— Итак, что же вы сделаете, если не разыщете ее? Оставите ее на растерзание псам?
Флуд принес нам черного кофе, что было очень кстати, поскольку я держался на пределе сил. Ломан же зевал: пробило час, и на нем сказывалась разность часовых поясов, которые он пересек на реактивном лайнере.
— Я должен, — сказал он, — получить инструкции из Лондона.
— Из Лондона. — Я тоже подумал об этом. — От кого именно в Лондоне?
— От мистера Кродера.
Ах, да, в самом деле. Шеф Службы контроля. Пепперидж в полном изнеможении опустился на диван; на нем лица не было. Последние двадцать четыре часа держали в постоянном напряжении и его, тем более он знал, что ему придется расшифроваться передо мной, когда я лицом к лицу столкнусь с Ломаном.
— Все это начал Кродер? — спросил я у Ломана. — Он был инициатором всей этой операции?
Мне было важно выяснить этот вопрос. В Бюро Кродер шел по одному ранжиру со Святым Духом.
— Да. — Ломан по-прежнему стоял передо мной, плотно сдвинув носки лакированных туфель, в правой руке у него болтался дипломат. — Но мне помнится, что вы сказали, будто вас не заинтересует ровным счетом ничего из моих слов.
Конечно, мои слова его зацепили, я предполагал, что он их мне припомнит, и он их выдал точное том же стиле, какого я и ждал: “Мне помнится”, о.. Господи!
Естественно, я не обратил на его реакцию внимания.
— Когда ее видели в последний раз?
— Она оставила офис, — Пепперидж, — утром, вскоре после десяти. То есть вчера утром. И с тех пор Я пытаюсь связаться с ней, потому что мистер Ломан хочет выслушать ее отчет.
— Какой отчет?
— Самый обычный. Рутина.
Еще лучше. Чин из Лондона свалился как снег на голову и, конечно же, ему нужен личный отчет всех полевых работников.
— Квиллер, — тут же подал он голос. — Поскольку вы готовы выслушать меня, я хотел бы задать вам пару вопросов.
— Ну?
— Вы не станете отрицать тот непреложный факт, что, скорее всего, Маккоркдейл захвачена людьми Шоды в качестве заложника, которого можно обменять на вас. И поскольку вы знаете намного больше, чем она, поскольку вы единственное препятствие на пути замысла Шоды поставить дыбом всю Юго-Восточную Азию, я хотел бы задать следующий вопрос: если противная сторона выйдет с вами на контакт и предложит освободить Маккоркдейл в обмен на вас, каково будет ваше решение?
Он склонил голову, глядя на меня сверху с напряженным вниманием, ожидая ответа. Краем глаза я видел, что Пепперидж в таком же состоянии. Откуда-то донеслось слабое журчание, и левое полушарие сразу же определило его источник: кофеварка, оставленная Флудом на мраморном столике.
— Я приму предложение, — ответил я. Пепперидж втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
— То есть, вы отдадите себя в руки противника? — хладнокровно уточнил Ломан.
У меня нет выбора. Если откажусь, они начнут пытать ее, дав мне знать об этом, и в конце концов они, не раздумывая, прикончат ее.
— Она так много значит для вас?
— Не в этом дело. Я знаком с ней всего несколько дней. Но она женщина.
Наконец в нем прорвалось нетерпение: он бросил дипломат на диван и резким движением засунул руки в карманы пиджака, выставив наружу большие пальцы.
— Вам не кажется, что вы несколько старомодны в своих воззрениях?
— Нет, не кажется. — Я шагнул к этому вылощенному типу, и он невольно отступил от меня. — И придет время, когда мои взгляды займут подобающее им место.
Он внимательно посмотрел на меня, словно впервые увидел, и наконец сел в кресло, перестав маячить передо мной.
“Паршивая романтичность”, — как мне показалось, пробормотал он сквозь зубы. Подняв глаза, вслух Ломан спросил:
— А что, по вашему мнению, сделает с вами Шода, когда вы попадетесь ей в руки?
— Отвинтит голову.
— После чего ничто не помешает ей приступить к своим замыслам и разжечь войну в Юго-Восточной Азии. И вы считаете, что такое развитие событий менее важно, чем жизнь одной женщины?
— Совершенно верно. Пепперидж только развел руками.
— Ну, старина, ты… — но, увидев выражение моего лица, заткнулся и лишь пожал плечами.
— Это ваше последнее слово? — спросил Ломан.
— Да.
— Значит, если мы получим послание от Шоды через Верховный Комиссариат или через таиландское посольство, что Маккоркдейл в их руках и они предлагают обмен, мы просто передадим им вас?
— Да. Но, если удача нам улыбнется, до этого не дойдет. — Я повернулся к Пеппериджу: — Ее видели в десять часов вчерашнего утра — куда она направилась?
— Похоже, этого никто не знает.
— Она уехала на машине?
— Один из служащих сказал, что она взяла велорикшу.
— Ваши предположения?
— Вполне возможно, что она получила записку, в которой вы просите ее о встрече и предупреждаете, чтобы она никому не задавала никаких вопросов. Из-за Кишнара она очень беспокоилась о вас.
— Вы знаете, что на Сайбу-стрит у Шоды есть дом?
— Да. А откуда вы-то знаете об этом?
— Сайако сказала. Вот оттуда я и начну. Я уже был на полпути к дверям, когда меня окликнул Ломан.
— Квиллер!
В голосе его звучала резкая требовательность, которая остановила меня.
— Я хотел бы предложить вам сделку.
— Что?
— Сделку. — Он подошел ко мне. — Я отдаю должное вашим способностям, но прикиньте — сколько у вас шансов найти Маккоркдейл, вытащить ее живой и самому не попасться в руки Шоды?
— Немного.
— Согласен. Я бы даже сказал, что у вас нет ни одного шанса. Но мои возможности значительно превышают ваши, поскольку за спиной у меня Бюро.
— В этом деле не нужна массовая поддержка; с ним может справиться только один человек. Я…
— Войти в дом Шоды.
— Нет. Включиться в операцию — в этом-то все и дело.
— Мы можем окружить дом полицейскими. Мы можем…
— И что это даст?
— Как только мы выясним, что Маккоркдейл там, мы сможем…
— Ох, бросьте. Ломан. Шода неприкасаема на политическом уровне, и вы это знаете. В противном случае, мы бы давно уже с ней справились.
Он подошел ко мне вплотную.
— Если вы попытаетесь сами спасти Маккоркдейл, то мы окажемся почти на грани провала, Квиллер. Вы спасете одну жизнь — а мы расплатимся сотнями.
— Вы дали мне понять, что ее можно списать со счета…
— Говоря языком политики, дна не относится к числу незаменимых, но…
— Ради Бога, да признайтесь же наконец — вы хотите отдать ее на растерзание этим псам?
— Нет, — сразу же отреагировал он, — если мы заключим с вами сделку.
— Какую сделку?
— Для этого вам надо только выслушать меня. — Голос у него звучал хрипловато, и он отнюдь не симпатизировал мне, на что вы, наверно, уже обратили внимание. — Пока вы демонстрировали явное нежелание к сему.
Господи, дай мне терпения вынести присутствие этого чертова идиота.
— Времени у меня немного, так что валяйте, но покороче, без длинных рассусоливаний.
Стоя ко мне в пол-оборота, он размышлял несколько секунд.” С каким бы удовольствием я послал бы его, вместо того чтобы слушать.
Он повернулся ко мне.
— Если вы продолжите выполнение своей миссии, я гарантирую вам, что все наши силы немедленно будут брошены, чтобы найти и обеспечить безопасность Маккоркдейл; используем возможности Верховного Комиссариата, таиландского посольства, сингапурской полиции, всей ее тайной и явной агентуры на местах. Вот что я вам предлагаю.
Мне показалось, что я начал было что-то говорить, но передумал. Эмоции — непозволительная роскошь, когда надо принимать решение в таком деле, и мне нужно успокоиться, чтобы не выглядеть разгневанным ребенком. Ломан, конечно, дерьмо, и я с трудом выношу его присутствие, но в то же время он из элиты Бюро, и он “вел” меня в Бангкоке и Танжере, и, надо признать, в поле он практически не допускал ошибок, в силу чего я до сих пор живой. Так что успокойся, вот так, и дай ему время изложить свои соображения.
— Вам будет предоставлено право пользоваться всеми возможностями Бюро, включая контроль со стороны мистера Кродера, важность которого, вы, думаю, понимаете.
Я ничего не сказал. Выкладывай-ка все, что у тебя есть, дай-ка мне полное представление, но если ты ляпнешь хоть одно не то слово, меня ты больше не увидишь.
— Официально вы по-прежнему работаете на таиландское правительство и вам не возбраняется получить от него вознаграждение, о котором вы договорились. Это нас не касается. — Он не сводил с меня глаз, надеясь увидеть какую-то реакцию, но не учел, что у умного хорька всегда блестящие темные глаза, которые ровным счетом ничего не выражают — такова уж у него работа.
— Должен сказать вам, Квиллер, что я прибыл сюда лишь потому, что у нас осталось всего лишь три дня. Марико Шода готова начать планируемый переворот — через три дня. И учитывая такое положение дел, я хочу надеяться, что вы не бросите свою миссию в столь критический момент.
Он ждал. Я не мешал ему.
Три дня. Какого черта, откуда он это взял?
Спрашивать я не “обирался. Пока еще не время.
— Что еще?
Вынув из кармана конверт, он вытянул оттуда письмо, развернул и положил его на маленький металлический столик рядом и повернулся ко мне.
— Может быть, вас заинтересует его текст. Словно выкинул из рукава козырного туза. Я взял листик. Очень белая, очень плотная хрустящая бумага с официальной печатью премьер-министра.
“Ввиду крайне критического положения дел, угрожающего миру и геополитической стабильности в Юго-Восточной Азии, разрешаются любые действия, направленные на улучшение ситуации. Я выражаю самую серьезную надежду, что тайный агент, чьи данные хорошо известны мне, позволит убедить себя и продолжит выполнение взятой на себя миссии, доведя ее до успешного завершения. Если желаете, можете передать ему мои наилучшие пожелания.”
Когда я поднял глаза, Ломан смотрел на меня с невозмутимыми благодушием, которое снисходило на него, когда он считал, что одержал верх. Я бросил письмо обратно на столик.
— Дешевый шантаж чистейшей воды.
— Очень жаль, что вы восприняли его именно так.
— С чего вы взяли, что меня надо “убеждать”?
— Я понимал, что в тот момент, как вы меня тут увидите, от вас начнутся одни неприятности. — Он подтянул к себе письмо. — Значит, вы отказываетесь от продолжения своей миссии?
— Нет.
Нервы внезапно дали сбой, скорее всего, из-за облегчения, что я наконец как-то определился.
— То есть вы хотите сказать, что остаетесь в деле и будете подчиняться Бюро?
— Да. Я сделаю то, что смогу. Это все.
Я не смотрел на него, но слышал его голос, в котором не было триумфа; на этот раз он говорил очень тихо и очень сдержанно.
— Это все, что нам надо.
Сработал он отменно. Зверя высшего полета загнал в яму, даже не притронувшись к нему, чего никак не ожидал, что не могло не произвести на него соответствующего впечатления.
— Надо найти ее, — сказал я. — В этом суть нашей сделки. — Конечно. Мы немедленно же начинаем. — Он пересек комнату по направлению к двустворчатым полированным дверям, и я услышал, как, подозвав Флуда, он начал договариваться с ним о системе условных сигналов или о чем-то еще. Пепперидж устало поднялся с места.
— Отменное шоу. Я знаю, что в делах они сущие подонки, но есть у тебя на примете что-то получше?
— В общем-то, нет.
— Их гениальность, — продолжил он, — в том, что они знают свою тайную агентуру от и до, — Говорил он тихо, и я слышал голос Ломана, который по телефону упомянул имя Кродера. — Ты работал под их руководством с первого же дня, как ты тут очутился. Теперь ты это знаешь. Но вот что мне нравится — они давали тебе лишь наводки и позволяли действовать, как тебе заблагорассудится. В таких условиях ты работаешь с наибольшей эффективностью, что им и надо. Взять, например, ситуацию с Кишнаром.
Я не хотел даже думать о ситуации с Кишнаром, потому что еще не отошел от нее, но левое полушарие уловило какой-то намек, и я в упор посмотрел на него. — Боже праведный. Она была предусмотрена.
Кривая усмешка.
— Да, старина.
Отлично. Высший класс. Оперативное руководство высшего класса — и не Пеппериджа, не Ломана, а лично шефа Службы контроля в Лондоне, Кродера, потому что только у него есть право подставить оперативника, выполняющего задание, на крав гибели и бросить его в таком положении.
“Разве что ты найдешь более действенный; более быстрый путь.”
Это слова Пеппериджа в больнице.
И прошлым вечером он почти точно знал: я сделаю то единственное, что можно сделать на этом этапе миссии, потому что какое бы новое направление они не нашли бы для меня, я не сдвинулся бы с места, пока за спиной у меня маячит Кишнар, не давая мне ступить ни шагу. Из всех мыслимых поступков мой был самым предпочтительным, и им было известно, что я это понимаю, почему они и оставили меня буквально на краю гибели самому выпутываться и вот почему Пепперидж заранее позаботился о еще одном убежище для меня и посадил тут ждать Ломана, пока не придет время раскрыть все карты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42