Зенобия, подумал он, женщина с головы до ног, и эта медлительная чувственность в ней совершенно естественна, чиста и прекрасна… Мужчина, которого она полюбит, погибнет из-за нее, но, умирая, он будет благословлять Бога за то, что жил. Но я не могу. Элайн никогда не узнает, никто не узнает, но я не могу, потому что это не может стать преходящим, чем-то случайным, наслаждением, которое можно купить у уличной девки на час или на ночь. Я здесь в рабстве, но ум мой и мое сердце свободны. Если же я буду обладать ею, я действительно стану рабом и никогда не избавлюсь от телесного голода. Мною будет управлять похоть, пока все, что Бог вложил в меня, мое достоинство и ощущение правоты, не умрут во мне малыми жертвами, принесенными на алтарь потребностей моего тела.
– Ну, что? – спросил шейх Ахмад.
– Пожалуйста, господин, – прошептал Пьетро. – Я человек не вашей веры. Нам запрещено иметь не одну жену или даже содержанку. Я от всего сердца благодарю тебя, ибо она так прекрасна, но…
Серо-карие глаза Зенобии расширились. В них что-то мелькнуло. Нечто похожее на боль.
– Я не стану давить на тебя, – сказал аль Муктафи. – Возможно, есть какая-нибудь другая женщина, которую ты предпочитаешь?
– Нет, – тихо ответил Пьетро. – Нет другой женщины.
Пьетро заметил, что, когда Зенобия уходила вместе с Юсуфом, она торопливо что-то сказала этому огромному негру, и тот кивнул. Однако, живя в гареме шейха, она имела весьма мало шансов тревожить Пьетро.
Но он не знал, с кем имеет дело. В ту же ночь Юсуф, главный евнух, пришел в его комнату.
– Господин, – сказал он, – госпожа Зенобия хочет поговорить с тобой.
Пьетро уставился на него.
– Где она?
– В саду, – ответил Юсуф.
– Ты… ты вывел ее из гарема? – удивленно спросил Пьетро.
– Да, господин.
– Почему, Юсуф? Во имя бороды пророка, почему?
– Она оказала мне большую услугу, господин. Я ни в чем не могу отказать ей.
Пьетро всмотрелся в его большое черное лицо.
– И тем не менее, – сухо произнес он, – ты готов был забить ее до смерти.
– А какой выбор был у меня, господин? – удивленно спросил Юсуф. – Если бы я отказался, господин Харун обрек бы меня на такую смерть, какой не позавидовал бы и шайтан.
– Понимаю. А что за услугу она тебе оказала, Юсуф? – спросил Пьетро.
– Она уговорила шейха взять моего маленького сына в пажи. И шейх относится к нему очень хорошо. Моя жена умерла. Ребенок голодал.
– Твой сын? – удивился Пьетро. – Но, Юсуф, разве это возможно?
– Я не всегда был евнухом, – грустно сказал Юсуф. – И я понимаю, что такое любовь, и сочувствую тем, кто любит…
– О Боже! – вырвалось у Пьетро. – Разве ты не знаешь, что эта глупость может стоить всем нам жизни… даже тебе?
Негр пожал плечами.
– На все воля Аллаха, – спокойно сказал он. – Разве мы можем вмешиваться в нее?
– Я не хочу умирать! – сказал Пьетро. – У меня есть жена, я хочу увидеть ее…
– И это тоже в руках Аллаха, – отозвался Юсуф. – Но, господин, не опасайся. Я буду на страже, и никто не увидит вас. Она ждет тебя, господин…
– Святой Боже! – пробормотал Пьетро и последовал за Юсуфом в сад.
Зенобия стояла там.
– Я пришла поблагодарить тебя, – прошептала она. – Ты был очень добр. Ко мне давно никто не был добр, особенно в ущерб себе. А потом…
– Да? – помог ей Пьетро.
– Сегодня днем шейх предложил тебе меня в качестве подарка. Я уже начала сердиться. Понимаешь, мой господин, если бы ты принял его предложение, то разрушил бы все, что было до этого, – даже раны, которые ты получил вместо меня… Но ты заколебался. Ты стал продумывать все в уме. Я почти слышала, как ты раздумывал. Как я могу, думал ты, отказаться от нее так, чтобы не оскорбить ее чувства?
Пьетро чуть не расхохотался, но удержался.
– Ну и что? – спросил он.
– Пока ты думал, я следила за тобой. Я еще раньше поняла, что ты человек справедливый. Я заметила это в тот день, когда шейх купил меня. Из всех, кто был с ним, только у тебя я обнаружила честное и доброе лицо. Тебе потребовалось сегодня так много времени, чтобы решиться! Прежде чем ты заговорил, сердце мое закричало: “Пусть он скажет “да”! О Боже, пусть он скажет “да”!”
Пьетро взял ее за руку.
– Прекрасная Зенобия, – мягко сказал он, – все это прихоть, и ты это знаешь. Поскольку я был добр к тебе, ты позволила своему воображению разыграться. Подумай сама – если бы ты увидела меня на улицах Константинополя, ты даже не повернула бы головы, чтобы глянуть на меня еще раз. Я мал ростом и некрасив, и…
– Нет! Не говори о себе таких слов. Ты мал ростом, это правда, но леопард тоже не большой. У тебя удивительное лицо, спокойное и печальное, и большие темные глаза, которые, кажется, все время горюют о людской жестокости. Я думаю, что ты можешь читать в моей душе. Пьетро, дорогой, неужели ты не понимаешь? Всю мою жизнь, с самого детства, мужчины хотели меня – и брали меня – зачем мне обманывать тебя? – но брали грубо, похотливо. Я для них была вещь, которую используют. А ты посчитался с моими чувствами, я оказалась для тебя живым существом, женщиной, которая дышит, у которой есть сердце, способное испытывать боль, н ум, чтобы выбирать. Ты это понимаешь? Ты понимаешь, что это значит для меня?
– Да, – прошептал Пьетро. – Я понимаю…
– Говорят, что у меня глаза, как у сокола – дикие, полные ненависти, непримиримые. Это правда, я действительно такая. Но я могу быть нежной, Пьетро. Я могу научиться этому у тебя. Я могу научиться у тебя доброте. И я хочу быть хорошей! Я хочу любить тебя, ласкать тебя, оказывать тебе мелкие услуги, подносить тебе вино, хлеб и соль. Я могу играть тебе на лютне и даже немного петь. У меня небольшой голос, который люди называют приятным. Я могу укутывать твою голову, когда она болит, намазывать тебя благовонными маслами. За всю мою жизнь никто не делал меня счастливой. А ты можешь, мой господин. Разве не странно, что я жажду таких простых вещей, которые большинство женщин принимают как должное, хотя я никогда не испытывала их?
Пьетро держал обе ее руки в своих руках. У него было тяжело на сердце. И грустно. Ее слова тронули его. Он понимал все, что она говорила, потому что хотя говорила это она, ее слова казались ему криком его собственной души. Она говорила о простых вещах, которые большинство мужчин хотят получить от жизни – чтобы рядом была нежная и прекрасная женщина, которая может сделать его жизнь счастливой. У него были почести, слава и богатство, которые так ценит мир, и, как почти все, что ценит большинство людей, все это оказалось подделкой.
Это будет так просто. Элайн никогда не узнает, и Ио никогда не узнает, и почему считается за грех дарить и принимать простое счастье?
Он всматривался в ее лицо.
В ее глазах было так много. Была нежность. Он отвернулся от нее, и взгляд его упал на большой ятаган Юсуфа. Такой клинок может проникнуть сквозь кольца кольчуги с такой же легкостью, с какой европейский клинок разрубает дерево. Но при этом его можно согнуть вдвое, и он не сломается.
Я похож на этот клинок, внезапно подумал Пьетро, меня не раз сгибали до земли, но как только отпускали, я вновь выпрямлялся, не сломленный. Почему? Потому что, как и этот сарацинский клинок, я закален в огне. Меня выковывали и гасили мой жар в холодной воде, потом вновь раскаляли и охлаждали уже медленнее (с помощью разочарований, мелких потерь, ожиданий), пока я не стал гибким, но до сих пор я горько жаловался на такое закаливание…
Все очень просто и очень легко, и кровь в моих жилах требует, чтобы я взял эту женщину, которая может только вытянуть из меня все силы и оставит меня таким ломким, что следующий удар (а другие удары еще будут – в этом не приходится сомневаться) сломает меня. А я могу дать ей только счастье, которое по контрасту сделает предстоящую беду еще более горькой. Ибо если люди ежедневно предают эти слова, это не означает, что не существует таких понятий, как честь, справедливость, человеческое достоинство. Мы обесценили их слишком частым употреблением, тем, что прикрываем ими множество наших грехов. Но эти понятия существуют. И Бог есть. Клятва, которую я дал перед ним, беря в жены Элайн, – это святая клятва, которую даже жар в крови, даже страстное желание не могут порушить. Поэтому я страдаю. Бог дает не напрасно…
Он пытался разобраться в своих мыслях. Сначала на арабском, потом на греческом. Но его знание греческого языка оказалось недостаточным для такой задачи, а язык сарацинов совершенно по-иному трактовал такие понятия, как честь и вера, чем христиане. Народ, который оборудовал свой рай фонтанами вина н услужливыми гуриями, девственность которых восстанавливается каждый раз после того, как они удовлетворяют похоть правоверных последователей пророка, не обладал словами, которые могли бы объяснить и придать достоверность добродетели самоотречения. Сарацин может быть и мистиком, и стоиком, если это необходимо, но он не видит добродетели в самих этих понятиях.
Она ушла от него в слезах, ужасно обиженная. И у него болело сердце, и он был полон сомнений, все его высокие помыслы клочьями путались у него под ногами.
На какое-то время его спасло то, что аль Муктафи почти тут же послал его в Индию. Это путешествие отняло у него более двух лет. Когда в 1224 году он вернулся, то в ночь приезда, прежде чем провести Пьетро в его покои, рабы увлекли его в бани. Пьетро чувствовал себя слишком усталым, чтобы чему-нибудь удивляться. Но когда он вошел в свою комнату, он почуял запах благовоний… Она натерла свое тело амброй и мускусом, накрасила губы ярко-красной помадой. Кроме рта, накрасила и некоторые другие части тела. Впечатление было потрясающее.
Пьетро слишком долго не был дома. У его стойкости оказался предел. И этот предел он перешагнул. В эту ночь Пьетро узнал, что такое рай пророка, понял, что европейцы просто дети. Зенобия была артисткой. Великой артисткой. Только спустя несколько недель он с чувством боли понял, как она обрела свое дьявольское искусство.
Они встречались, но редко. Из-за Харуна. Притом что к его услугам были сотни женщин, Харун все еще преследовал Зенобию – только потому, что она отвергла его, пользуясь поддержкой его отца.
Пьетро очень скоро убедился, что служанка в его покоях шпионит за ним. Да и Юсуф советовал быть осторожными.
То, что происходило теперь между ним и Зенобией, было очень нежным и хрупким: торопливые слова, сказанные во время вроде бы случайной встречи в саду, записки, совсем по-детски оставлямые в пустой урне около женской половины дворца, и – от случая к случаю, с помощью Юсуфа – встречи в снятой в городе комнате, ночи украденного блаженства.
Потом Пьетро опять уезжал – в Яздигир и Самарканд, в Дамаск и Багдад.
А между этими поездками – торопливое пожатие руки в ночном саду, теплые губы, прижавшиеся к его губам, потом звук убегающих шагов. И в урне обрывки пергамента с прелестной арабской вязью:
О, мой господин, более прекрасный, чем горный олень! Такой быстрый, быстрее леопарда, который преследует газель… Мое сердце, о Пьетро, как газель, слабеет при виде тебя. Мой повелитель, солнце моего услаждения, как долго еще?
Как долго? У Пьетро начинало болеть сердце, когда он думал об этом. В их безрассудных отношениях таилась опасность. Конечно, Ахмад предлагал ему эту женщину. Но он отказался от нее. И теперь, если его когда-нибудь поймают на том, что он тайно пользуется тем, от чего публично отказался, честь обяжет шейха казнить его.
Помимо этой опасности существовало еще одно обстоятельство. Он уехал от Элайн, чтобы дать ей возможность принять его в свое сердце. Теперь он нарушал самую святую из всех клятв. Хоть он и был вольнодумцем, Пьетро не так далеко ушел от своих современников. Он любил Элайн. Но Зенобия поработила его. Он никогда не знал, что искусство сластолюбия может достигать таких высот утонченности. Его ночи с Зенобией походили на пытку, она, единственная из женщин, которых он знал, умела сохранить страсть от спада. В тот момент, когда она удовлетворяла его потребность, и прежде, чем та страсть успевала остыть, она разжигала в нем новое желание. Потом его охватывал стыд, и он наказывал свое тело.
Этот стыд разрастался и смущал его днем и ночью. Особенно поскольку шейх постоянно удивлялся его предполагаемому целомудрию. Для Ахмада было предметом изумления и насмешек то, что его сагиб аль Хараи, управляющий финансами – таков был внушительный титул Пьетро – отказывается от любой красивой рабыни, которую ему предлагают в наложницы. А когда кто-то намекал, что вкусы франка лежат в другой плоскости, Ахмад мог ответить, что Пьетро отказывается и от накрашенных и надушенных гильмани, прекрасно вышколенных хорошеньких мальчиков, столь популярных среди арабской знати.
– Я говорю вам, это чудо! – смеялся Ахмад. – В погоне за дичью он как лев, не хуже нас научился охотиться с леопардом. Соколиную охоту он знал раньше, поскольку она давно известна франкам. На скачках он не уступает моим лучшим наездникам. Я видел, как он выиграл пари в тысячу динаров в скачке с сотником моей кавалерии. Он играет в молл с моими старшими сыновьями и побеждает их, прогоняя мяч через ворота так, словно он и его лошадь единое целое. И тем не менее – он не хочет иметь женщину…
Пьетро, конечно, не разубеждал его.
Жизнь Пьетро в промежутках между путешествиями протекала в странном взвешенном состоянии. Он развлекался с Зенобией, балансируя над пропастью. Вместе с сыновьями хозяина он сиживал у ног хаджи, знакомясь с мудростью Корана. Тренировался в обращении с кривым ятаганом. Защищаться от него можно было только встречным ударом. Европейцы с их тяжелыми мечами, которые держат двумя руками, почти всегда проигрывали дуэль с сарацинскими воинами, чье проворство и хитрость в схватке сводили на нет силу могучих ударов франков. Он учился у сарацин искусству верховой езды, учился скакать без узды на прекрасных кобылах, ибо в этом деле, как и во многих других, европейцы и сарацины придерживались совершенно противоположных точек зрения: европейцы считали недостойным мужчины ездить на кобылах, а арабы предпочитали чуткость и быстроту кобылы, которой можно управлять, слегка сжимая ее бока коленями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55