культ Святой Девы мог завоевывать сердца мужчин; рыцари могли давать клятву верности какой-нибудь прекрасной даме, обожать ее издали как некую богиню; но не в Сицилии. Здесь женщины оставались изолированными от внешнего мира – игрушки и служанки, творение и рабыни своего господина…
Когда Фридрих вошел, несколько сарацинских девушек-рабынь с лицами, скрытыми под вуалями, низко ему поклонились. Он отослал их мановением руки, исполненным такого царственного презрения, что Пьетро выругался про себя. Святой Боже, подумал он, в конце концов они ведь тоже человеческие существа…
Они оказались в спальне королевы. Констанция Арагонская лежала на огромной кровати под балдахином, держа на руках ребенка. Пьетро и Готье на цыпочках подошли поближе и наклонились, чтобы рассмотреть его. Пьетро выпрямился, подыскивая слова, чтобы восславить красоту ребенка. Это было делом нелегким, ибо принц Генрих, которому была всего одна неделя, выглядел как любой ребенок, которому неделя от роду, – худенький, сморщенный, лысый и ужасно уродливый.
– Благородное дитя, – сказал наконец Пьетро. – Достойное своего отца…
– Ты плохой лжец, Пьетро, – отозвался Фридрих. – Мой отпрыск безобразен как смертный грех, но это неважно. Со временем он выправится.
Королева смотрела на него своими большими черными глазами. Ей было за тридцать, и выглядела она не моложе своего возраста. Когда-то она была красива. Пьетро мог разглядеть следы ее былой красоты. Когда глаза королевы останавливались на лице ее юного супруга, они светились…
Пьетро изучал ее лицо, следил за выражением глаз. В этих глазах, пришел он к заключению, светятся любовь, обожание, безнадежность – и даже ужас.
Он быстро перевел взгляд с королевы на Фридриха и наконец все понял. Вот он терзал себя мыслями о том, что Иоланта вышла замуж без любви. Но бывают ситуации и похуже. Вот эта, например. У Ио есть по крайней мере своеобразное утешение – ненависть к мужу. А у этой гордой испанской принцессы нет никакого утешения. Она обречена любить Фридриха Гогенштауфена, а это очень плохо по причинам, которые Пьетро начинал медленно формулировать – очень медленно, ибо для того, чтобы хотя бы мысленно сформулировать их, требовалось найти новые понятия.
Фридрих был такой… цельный. В этом все дело. Он мужчина, и этот мужчина не нуждается ни в советах, ни в утешении, ни даже в присутствии кого-то еще – священника, Бога или дьявола. И менее всего в присутствии женщины. И эта усталая, утонченная женщина должна чувствовать это. Фридрих будет временами посещать ее ложе – ради того, чтобы зачинать сыновей, – посоветовавшись с астрологами и прочими предсказателями, чтобы выбрать благоприятную ночь. Вне этого она для него не существовала. Она ему просто-напросто не нужна, даже для удовлетворения мимолетного плотского желания. Для этого годится и девушка-рабыня. Та даже лучше, потому что менее сдержанна и получает больше удовольствия.
Пьетро взглянул на короля так, словно никогда не видел его раньше. Теперь он знал, что Фридрих II страшный человек, по-своему столь же ужасный, как Его Святейшество Иннокентий III. И схватка, которая произойдет между ними, потрясет весь христианский мир. Ибо в лице этого мальчика-короля Папа Иннокентий, чья гордость своим престолом превосходит ту, за которую Бог изгнал с неба Люцифера, нашел себе равного противника. Иннокентий требовал, чтобы христианские короли целовали его туфлю, придерживали стремя его роскошно украшенного коня, когда он спешивается, чтобы они во всем подчинялись ему; он запретил церковную службу по всей Франции, отлучал, когда ему вздумается, принцев от церкви. Поначалу он препятствовал вступлению Фридриха на императорский престол, короновал вместо него Оттона, потом росчерком пера сместил Оттона, когда тот предал его, и теперь поддерживает Фридриха в обмен на клятву, которая разорит Сицилию и погубит короля.
Но гордость Фридриха была больше и страшнее. Это был человек, одержимый одной идеей, и на алтарь этой идеи он бросит друга с такой же готовностью, как и врага, будет шагать от предательства к предательству без страха и колебаний, считая, что он выше законов человеческих и даже выше тех, которые проповедуют священники от имени Бога. Но идею он никогда не предаст. За нее он готов умереть, считая, что она стоит боли, крови и слез любого человека – даже его самого.
И Пьетро внезапно понял, что Фридрих прав. Разрушение феодализма, создание современных наций принесет всем классам населения мир и безопасность. И тех, кто отдаст свои жизни за это, будущие поколения будут благословлять.
Фридрих стоял рядом, весело болтая с королевой по-испански.
– Ее Величество, – вдруг сказал Фридрих, – очень рада приветствовать вас. Она сожалеет, что не знает вашего языка и не может поговорить с вами.
Готье поклонился и сказал по-латыни:
– Ваше Величество, я привез вам приветствия от Его Величества короля Франции…
Бедная Констанция была малообразованна. Она знала латынь в пределах катехизиса, требника и торжественной литургии, но не больше. Но, поскольку все европейские языки являлись детьми языка, на котором говорили римляне, она без особого труда поняла, что говорил Готье. Она тронула Фридриха за рукав.
– Сир! – прошептала она. – Вероятно, это и есть французский рыцарь, для которого месяц назад пришло послание…
Фридрих повернулся и посмотрел на Готье:
– Монтроз! Конечно-конечно! Простите меня, сир Готье, но за радостью от сведений, которые вы мне привезли, я забыл о деле, касающемся вас лично… – Он хлопнул в ладоши, и вошла одна из арабских девушек. Он приказал ей что-то на ее родном языке, перекатывая его гортанные звуки, и она выбежала. Готье смотрел ей вслед в полном недоумении.
– Король, – объяснил ему тихо Пьетро, – приказал ей принести вам одно письмо…
Хотя Пьетро и говорил шепотом, Фридрих услышал его слова.
– Какого черта, как ты это понял? – потребовал он ответа.
Пьетро улыбнулся.
– Во имя милосердного и сострадающего Бога, – цитировал он, заменяя гортанные звуки музыкальной тональностью собственного языка. – О, ты, погруженный! Вставай ночью, немного, наполовину, или вычти, или добавь к этому, и читай нараспев Коран! Воистину мы обязаны тебе языком!
– Вот дьявол! – воскликнул Фридрих. – Есть ли пределы власти твоего разума?
– Есть, сир, – грустно сказал Пьетро. – В меня часто вселяются джинны и демоны, а в присутствии прекрасных девушек я теряю разум и речь…
– Вот в это я верю, – рассмеялся король. – Сир Готье, вот ваше письмо.
Готье взял в руки пергамент и сломал печати. Потом остановился.
– С вашего позволения, сир? – спросил он.
– Конечно. Оставьте эти церемонии, сир Готье.
Готье вскрыл письмо и стал читать. Пьетро увидел, что, когда он дошел до середины, лицо его побледнело. Он даже взялся за столбик кровати, чтобы не пошатнуться. В конце концов он дочитал и поднял голову.
– Плохие новости? – поинтересовался король.
– Самые плохие, – простонал Готье. – Сир, я должен просить вас освободить меня от моего обещания сопровождать вас в вашем путешествии. Мне совершенно необходимо вернуться во Францию.
– Почему? – спросил король.
Готье какую-то минуту колебался.
– У меня, ваше величество, есть дядя, у него владение в Лангедоке. Он человек благочестивый, добрый и очень ученый. Как и многие другие такие люди, сир, он примкнул к альбигойцам…
– Впал в ересь? – спросил Фридрих. – Это плохо…
– Мой отец умоляет, чтобы я вернулся и спас его от этого заблуждения. Мой дядя очень меня любит, сир. Он прислушается к моим словам.
– Спасти для церкви человеческую душу – дело стоящее, – серьезно сказал Фридрих. – Я разрешаю вам уехать.
– А Пьетро? – спросил Готье. – Я поклялся, что добьюсь, чтобы он получил рыцарское звание.
Фридрих нахмурился.
– Я думал придержать этого малыша около себя. Но ничего. Он будет мне более полезен, когда я вернусь из Германии, нежели сейчас. Берите его, если хотите.
Королева внимательно прислушивалась к этому разговору. Она многое поняла и начала быстро говорить что-то на родном языке.
Фридрих перевел:
– Ее величество говорит, что, если вы отправитесь в Лангедок, найдите там благочестивого монаха Доминика и попросите его молиться за королеву.
– Испанский монах? – сказал Готье. – Действительно, вся Франция знает о нем.
– Я тоже, – заметил Фридрих. – А теперь скажите мне, как вы намереваетесь совершать путешествие на север?
– По морю, – уверенно ответил Готье. – Я проехал верхом всю Италию и знаю, как задержат нас горы. А мы должны торопиться.
– Вы правы, – сказал Фридрих. – В гавани много быстроходных кораблей. Я советую вам нанять генуэзский корабль, поскольку Генуя лояльна по отношению к нам, а пизанцам доверять нельзя. Корабли уходят из Кастельмаре каждый день. Наверняка найдется не один корабль, отплывающий во Францию завтра с утренним приливом. Если хотите, я пошлю человека, чтобы он сегодня вечером договорился о месте для вас на одном из них.
Через час королевский посыльный вернулся с сообщением, что он договорился – корабль возьмет их и их коней. Готье дал ему тяжелый кошелек с таренами.
Это дело было улажено, и они просидели с королем допоздна в большом зале. Пьетро чувствовал, что у него под веками словно песок насыпан. Раз или два он клюнул носом. А Готье, казалось, и не собирался спать. Он сидел с лицом, напряженным от горестных мыслей. Что же касается Фридриха, то безграничная энергия его семнадцати лет, безудержное честолюбие, непрерывные искания ослепительного ума возмещали земные потребности тела в отдыхе. Уже под утро он прервал поток своего красноречия и заметил, что Пьетро заснул в кресле.
– Бедный малыш, – сказал он. – Уложите его в постель, сир Готье.
Готье взял легонького Пьетро на руки и отнес в комнату, которую ему указал слуга Фридриха. Пьетро не проснулся, даже когда Готье с помощью слуги раздел его.
Готье улегся рядом с Пьетро, но уснуть он не мог.
– Туанетт, – шептал он, – дорогая моя сестренка, как ты могла…
Сам Фридрих и его небольшая свита из германских рыцарей провожали их в гавань. Король поцеловал Готье и Пьетро с искренней привязанностью.
– Возвращайся на Сицилию, Пьетро, – сказал он, – тебя здесь ожидают высокие почести…
– Благодарю вас, сир, – прошептал Пьетро. – И пусть Бог оберегает вас в путешествии, которое вы должны совершить.
Фридрих посмотрел на него.
– Твои слова, Пьетро, удивляют меня, – сказал он. – Разве уже не доказано, что я избранник Бога? Разве переход власти ко мне в последний момент от гвельфа не был чудом? А мое избрание императором, когда уже не было никакой надежды?
– Вы правы, сир, – отозвался Пьетро. – И все-таки во имя любви, которую я испытываю к вам, умоляю вас, будьте осторожны…
– Ты такой нежный, как девушка, – рассмеялся Фридрих. – А я верну тебе твое напутствие. Вы оба – будьте осторожны во время вашего путешествия.
Он еще раз расцеловал их обоих, и они поднялись на борт корабля под звуки трубы личного трубача короля.
Капитан приветствовал их в некоторой растерянности. Не каждый день пассажиров, поднимающихся на борт его корабля, провожает король.
– Надеюсь, вам будет здесь удобно, мессиры, – сказал он. – Нам предстоит долгое плавание до Генуи.
– До Генуи? – взревел Готье. – Мы плывем во Францию!
– Через Геную, – с тревогой в голосе произнес капитан. – Я должен срочно доложить кое-что моим хозяевам и доставить туда некоторые грузы…
Готье достал из своего пояса такой тяжелый кошелек, что у капитана глаза полезли на лоб.
– Во Францию, – сказал Готье. – Меня устроит высадка в любом месте западнее Роны…
– Аргументы моего господина очень убедительны. Мы плывем во Францию.
Вспоминая тот день, проведенный с Фридрихом, Пьетро подумал, что иногда бывает полезно помолчать. Все то, что говорил им Фридрих, то, что срывалось с его уст без всякой последовательности и порядка, в этом следовало разобраться, разложить по полочкам. Человек не может ясно понять совершенно новую концепцию общества, пока у него не будет достаточно времени, чтобы поразмышлять над ней. Для Пьетро возможность думать была одной из самых больших радостей жизни. Но сегодня путешествия по прекрасному царству собственного ума заводили его слишком далеко: если в конечном счете короли и принцы распоряжаются нациями и воюют против других стран, то не придет ли такое время, когда страны станут не чем иным, как владениями высшего правления, охватывающего весь мир? Но какой король окажется достаточно могущественным, чтобы контролировать такую необъятную территорию?
Он обдумывал эту проблему добрых полдня, пока корабль плыл по искрящимся под солнцем волнам. Потом он кое-что вспомнил – нечто, читанное им с большим трудом, потому что текст этот был на древнегреческом языке, на языке, который даже Исаак не знал, а ему удалось усвоить его при некотором содействии греческого патриарха, чей сын был его приятелем. В Древней Греции, как и в Риме, вначале не было королей, а были республики. Республика! Само это слово звучало для Пьетро опьяняюще. Венеция была республикой. И хотя ее дож в действительности был аристократом и более могущественным правителем, чем большинство королей, тем не менее он избирался и высшим слоем граждан…
Значит, мировое государство, которое мерещилось Пьетро, должно быть республикой. А его дож должен избираться собранием всех граждан – не только знатью и богатыми торговцами, чтобы интересы других – скажем, кузнецов, кожевенников, крестьян – были в равной степени обеспечены.
Эта мысль ему понравилась. Тогда, подумал он, прекратятся войны и не будет больше голода или чумы, и каждый ребенок будет иметь доступ к знаниям…
Он крепко обхватил свои худые колени и стал раскачиваться взад и вперед, радуясь, что придумал такое. Потом он заметил удрученное лицо Готье.
– Не беспокойтесь, мой господин, – сказал Пьетро, – мы спасем вашего благородного дядю…
– Моего дядю! – вырвалось у Готье – Когда-то я его любил, но сейчас мне его судьба безразлична.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55