https://wodolei.ru/catalog/vanni/metallicheskie/
Крестоносцы ворвались туда вслед за спасавшимися. В самой церкви, Пьетро, – перед алтарем Господа Бога – они убивали их. Убили всех. А потом сожгли город. Совершил это граф Раймонд Тулузский, друг еретиков, который был отлучен от церкви, потом на него наложили епитимью, он подвергся битью кнутом, и затем он стал доказывать свою верность церкви. Потом он повел крестоносцев на Каркассон…
Пьетро выпрямился в седле.
– А Его Святейшество? – спросил он. – Что он сказал на все это?
– Он был потрясен чрезмерным усердием своих крестоносцев. Он сурово упрекнул их, но они не обратили на это никакого внимания…
– Он отлучил кого-нибудь из них от церкви? – спросил Пьетро. – Проклял кого-нибудь?
– Нет, – с несчастным видом ответил Готье.
Пьетро посмотрел ему в глаза.
– Я дал клятву служить вам, мой господин, – сказал он, – но я не буду убивать никого, кто не верит в то, во что верю я. В таком случае я скорее подвергну свою душу опасности и нарушу мою клятву, чем отягощу ее убийством.
Готье протянул руку и положил ее на плечо Пьетро.
– Ты мой оруженосец, Пьетро, – сказал он, – и тем не менее я, вопреки обычаю, всегда разрешал тебе иметь свое оружие. Сейчас, перед тем как мы примем участие в битве, я возвращаюсь к обычаю – ты будешь без шлема и без клинка…
– Спасибо, мой господин, – сказал Пьетро.
Им потребовалось немного дней, чтобы доехать до Кастре. Но, когда они добрались туда, битва почти закончилась. Они въехали в лагерь двух де Монфоров, и их тут же остановила стража.
Они предстали перед Симоном де Монфором, и он принялся сурово допрашивать их. К счастью для них, Готье разговаривал на чистейшем французском, без малейшего прованского акцента. Что же касается Пьетро, то благодаря своему положению оруженосца он вообще не принимался в расчет.
– Монтроз ведь недалеко от Парижа? – спрашивал Симон. – Тогда ты должен быть родственником барона Анри…
– Я его сын, – ответил Готье.
– Отлично! Я хорошо знаю твоего отца, сир Готье. Он смелый и преданный человек. И все-таки кажется странным, что ты едешь с юга. Вероятно, ты можешь объяснить это обстоятельство?
– Я возвращаюсь из миссии на Сицилию, – сказал Готье. – Я отвозил послание от Его Величества императору Фридриху II. Вот моя верительная грамота.
Симон пробежал ее глазами, потом глянул на Пьетро.
– А этот парень? Ты должен поручиться за него. Я имею в виду, что он не еретик.
– Он сицилиец, придворный императора, его одолжил мне на время сам Фридрих.
– Верните ему его оружие, – приказал страже Симон. Потом обратился к Готье: – Вероятно, сир Готье, ты хочешь присоединиться к нам?
– С радостью, мой господин.
– Отлично. Я зачислю тебя и твоего оруженосца в отряд сира Гая, моего брата, который завтра возглавит атаку на Сент-Марсель. Но прежде вы будете иметь удовольствие присутствовать на допросе некоторых еретиков, захваченных в Кастре…
Пьетро покрылся бледностью под загаром. Готье заметил, как изменилось его лицо.
– Пожалуйста, господин, – сказал он. – Мы едем издалека и очень устали…
– Или очень симпатизируете еретикам, сир Готье, – что из двух? В армии нашего Господа мы не знаем усталости, а стоны предателей нашей веры звучат как музыка для наших ушей. Итак, сир Готье?
– Мы будем присутствовать при допросах, господин, – сказал Готье.
– Вот это говорит сын своего отца, – заметил Симон. – Пошли…
Допросы, к великому облегчению Пьетро, длились недолго, и пытки при них не применялись. Допрошены были более сотни пленников. Под конец Гай де Монфор использовал прием, который крестоносцы считали безотказным – он приказал пригнать стадо овец, которых предстояло зарезать, чтобы кормить армию, и вложить в руки подозреваемых еретиков ножи. Поскольку основной догмат их веры запрещал убийство живых существ, это испытание давало простую возможность отделить еретиков от истинно верующих.
Или людей храбрых от трусов, с горечью подумал Пьетро.
Восемьдесят пленников – большинство захваченных – отказались убивать блеющих овец. Для остальных двадцати пяти или около того оставалось еще одно испытание – исповедаться священнику и вкусить Тело Христово и вино. Совершив главное предательство своей веры, эти двадцать пять бывших еретиков согласились и на это – менее серьезное – испытание. А остальные восемьдесят подлежали смерти.
Пьетро увидел, как вперед вышли солдаты, неся на плечах вязанки хвороста. Другие вбивали в землю столбы – восемь рядов по десять столбов. Потом солдаты приволокли осужденных и привязали их к столбам железными цепями.
Пьетро неожиданно ощутил, что не может больше стоять. Интересно, сколько времени он сможет выдержать, не потеряв сознания? Потом ему пришло в голову, что его обморок почти наверняка будет истолкован Симоном как свидетельство симпатий к альбигойцам, и в результате он окажется привязанным рядом с ними, и первые струйки дыма обовьются вокруг его головы, а в ушах зазвучит потрескивание огня…
При всей своей суровости Симон де Монфор был не лишен остатков милосердия. Он встал и объявил осужденным, что, если они признают свои ошибки, их отвяжут, они понесут тяжелое наказание, а после вновь будут приняты в семью истинно верующих.
Пьетро переводил взгляд с одного лица на другое.
Никто из них не сказал ни слова.
Симон де Монфор кивнул.
Вперед вышли солдаты с факелами в руках.
Священник в полном облачении открыл требник и начал читать молитву.
И тогда одетый в черное еретик, один из посвященных, возвысил голос. Это был хороший голос, глубокий и спокойный.
– Братья, – сказал он, – именем милосердного Господа Бога, именем Иисуса, который никогда не убивал, который всегда спасал, я дарую вам соборование!
У ног осужденных показались язычки пламени.
Поднялись столбы дыма, почти вертикальные в безветренном воздухе.
Они умирали достойно и почти не издавали криков.
Пьетро не упал в обморок. Он хотел, но не мог. Он обонял этот запах. Для него было бы благодеянием, если бы он лежал без сознания. Благословением. Но он сохранял ясный ум. Его просто рвало до тех пор, пока все у него внутри не стало сырым и пустым; он содрогался от чудовищных спазм. Готье взял его за руку и повел прочь.
И тут Симон де Монфор преградил им дорогу.
– Помни, ты отвечаешь за этого парня! – прорычал он.
Не отвечая ему, Готье протянул руку и распахнул ворот рубашки Пьетро. У того на шее висела тонкая цепочка, а на цепочке серебряный крестик. Его подарила ему Ио. Только поэтому он и носил его.
А катари отрицали всякое вещественное изображение, они умерли бы, но не повесили бы на себя крест.
– Вижу, – проворчал Симон. – И все-таки странно, что…
– Что тут странного, господин, – сказал Готье, – что деликатно воспитанный мальчик, непривычный к оружию, не обладает желудком солдата?
– Странно, что вы взяли себе в оруженосцы такого юного парня, сир Готье, – заметил Симон.
– Я спас ему жизнь и потом узнал, что он сирота и вообще один на свете. Когда меня посвящали в рыцари, я поклялся защищать таких, как он. Помимо того, во французском языке и в латыни, да и в любом языке, о котором я слышал, есть такое слово – милосердие. На каком языке вы говорите, господин Монфор?
Симон встретил взгляд Готье.
– На языке правосудия, – прогремел он, – которому часто мешает это милосердие, о котором вы говорите. Но, ладно. Просто не забывайте, что я буду следить за вами, сир Готье…
Он повернулся на каблуках и зашагал прочь.
На следующий день началась атака Сент-Марселя.
Еретики сражались, как демоны. После падения Безье они знали, какова цена отказа от сопротивления. В первый же день сражения Готье рассеял сомнения Монфоров навсегда.
У обоих Монфоров были стальные нервы. Зачастую братья оказывались в сотне ярдов впереди своих солдат, в самой гуще схватки. В тот первый день Готье увидел, что Гай полностью окружен и его теснят со всех сторон. Готье любил сражаться. В пылу битвы он мог забыть, что не видит, в чем виноваты эти еретики, что они ему почти нравятся. Он привстал на стременах и зычно крикнул:
– За Бога и Монтроза!
И бросился в атаку.
Его копье пролетело рядом с Гаем де Монфором и попало рыцарю-еретику в самый центр щита. Более легкая лошадь южной породы шарахнулась назад так, что сломала себе спину. Копье Готье разломалось у него в руке на множество кусков. Он выхватил меч, и сталь сверкнула под солнцем. Готье привстал в седле, отпустил поводья и, держа меч обеими руками, начал крушить малорослых лангедокцев, нанося удары направо и налево по их шлемам, и каждый удар бросал противников на взрыхленную копытами коней землю, и они оставались лежать там.
Однако при всей его мощи противников для него одного оказалось слишком много. И тут Пьетро понял, что Готье не может вырваться из этого кольца стали, что он может погибнуть, и неожиданно для себя обнаружил, что наклонился к шее своего коня и скачет не от битвы, а в ее гущу.
Безоружный, с не покрытой шлемом головой. У него в голове пело, закипая в крови, отдаваясь в топоте копыт, восторженно ликуя: “Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь!”
Его легкий конь ударил лангедокского боевого коня в бок, но этот удар толкнул южного рыцаря, и его копье промахнулось и не попало в спину Готье. Юный норманн получил время на то, чтобы обернуться и превратить ударом меча шлем провансальца в стальной лом на расколотом черепе. Пьетро покатился по земле, пытаясь укрыться от мелькающих конских копыт, и увидел, как Симон де Монфор мчится по полю, как Божий гром, и лангедокские рыцари расступаются перед ним, а эти трое – Гай, Готье и Симон – атакуют их. Они втроем бросились на двадцать с лишним рыцарей и порубил» шестерых из них, остальные в панике поскакали к городским воротам Сент-Марселя.
Теперь Готье скакал обратно, остальные за ним, он осадил своего коня, соскочил с седла и поднял Пьетро на руки.
– Отпустите меня, – прошептал Пьетро, – я в порядке…
Готье от всей души расцеловал его.
– Теперь мы квиты, Пьетро, – сказал он. – Потому что сегодня ты спас мне жизнь.
Гай и Симон спешились рядом с ними.
Симон протянул руку в стальной перчатке.
– Я не знаю, как вас благодарить, сир Готье, за жизнь моего брата, – сказал он, и голос его срывался от волнения. – Но вы должны знать, что мы навсегда ваши должники.
– Этого мало, Симон, – сказал Гай. – Мы должны еще кое-что сказать. Я требую, брат, чтобы ты здесь и сейчас извинился перед сиром Готье за то, что подвергал сомнению его честь и веру!
– Я без всякого принуждения приношу свои извинения, – отозвался Симон.
– У вас были основания для сомнений, – сказал Готье. – Пьетро, садись сзади меня. Мы найдем тебе нового коня. Этот, я боюсь, погиб.
Симон посмотрел на Пьетро и засмеялся.
– Парень достаточно быстро оправился от своей слабости, когда вы, сир Готье, оказались в опасности, – сказал он. – Клянусь кровью Господа! Никогда я не видел ничего подобного – броситься в атаку даже без ивовой палочки в руках. Мы должны проследить, чтобы он поупражнялся с оружием.
Таким образом, до конца осады города Пьетро ежедневно занимался тренировками с оружием. Он был достаточно осторожен и не выказывал всего своего мастерства. А по ночам он молился о душе того рыцаря, причиной гибели которого он стал, спасая жизнь Готье.
Рыцари Лангедока, многие из них преданные католики, которые защищали свою землю от вторжения, а вовсе не еретики, отстаивающие свою веру, были люди храбрые и хорошие воины. А армия крестоносцев начала страдать от недостатка продовольствия. В конце концов крестоносцы отказались от осады и отступили за Тарн.
Готье от тревоги места себе не находил. Раньше он боялся столкнуться со своим дядей на поле боя. Теперь же он страшился, что никогда больше не увидит Туанетту. Симон обещал возобновить осаду, как только с севера прибудут подкрепления и припасы. Крестоносцы остановились лагерем севернее реки.
Прошла неделя, и в лагерь прибыл барон Анри Монтроз.
После взаимных приветствий, когда де Монфоры громогласно восхваляли храбрость Готье, он отвел отца в сторону. Пьетро по просьбе Готье пошел с ними.
– Все безрезультатно, отец, – сказал Готье. – Я не видел дядю Роже. Что же касается Туанетты…
– Ее там нет, – сказал барон Анри.
– Ее там нет? Во имя Господа Бога, отец…
– Я ошибался, сын мой, – с тяжелым вздохом произнес барон. – Понимаешь, Туанетта никогда не читала письмо моего брата.
– Но ты писал, что Гуго сказал…
– Знаю. Гуго послал ей письмо со служанкой. Туанетта сказала ей: “Я отправляюсь по Господнему делу” – и положила письмо на постель, не сломав печати…
– Тогда откуда Гуго знает его содержание? – спросил Готье.
– Когда он обнаружил письмо, печати были сломаны. Похоже, что Жанна боялась, что ее накажут за участие в этом деле, и она решила по какой-то глупой причине, что для нее будет лучше, если мы будем думать, будто Туанетта исчезла из-за этого письма, а не вопреки ему…
– Как тебе удалось выяснить это, отец? – прошептал Готье.
– Я сказал Гуго, что беспокоюсь за твою судьбу, что ты можешь погибнуть здесь, у стен Сент-Марселя, пытаясь спасти сестру. Жанна при этом присутствовала и разрыдалась. Гуго начал успокаивать ее, и она призналась…
– Тогда где же Туанетта?
– В Марселе, – вмешался Пьетро, – или около него. Где же еще, мой господин?
– Клянусь жизнью Господа! – прошептал Готье. – Это все тот дурак пастух и его крестовый поход детей!
– Мальчик прав, Готье, – сказал барон.
Готье поднялся.
– Тогда мы должны, – сказал он, – отправиться к Симону де Монфору и просить у него разрешения уехать. Боюсь, что нам даже придется рассказать ему почему… избежать этого нельзя…
Готье оказался прав. Ему пришлось рассказать Симону обо всем. Военачальник очень не хотел лишаться такого доблестного рыцаря. Но Готье поклялся на ногте Святого Аликвиуса, вложенного в большой серебряный шар на рукоятке его меча, что вернется, чтобы принять участие в осаде. После этого Симон, хотя и очень неохотно, разрешил им уехать.
Местность, по которой они ехали, была прекрасна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Пьетро выпрямился в седле.
– А Его Святейшество? – спросил он. – Что он сказал на все это?
– Он был потрясен чрезмерным усердием своих крестоносцев. Он сурово упрекнул их, но они не обратили на это никакого внимания…
– Он отлучил кого-нибудь из них от церкви? – спросил Пьетро. – Проклял кого-нибудь?
– Нет, – с несчастным видом ответил Готье.
Пьетро посмотрел ему в глаза.
– Я дал клятву служить вам, мой господин, – сказал он, – но я не буду убивать никого, кто не верит в то, во что верю я. В таком случае я скорее подвергну свою душу опасности и нарушу мою клятву, чем отягощу ее убийством.
Готье протянул руку и положил ее на плечо Пьетро.
– Ты мой оруженосец, Пьетро, – сказал он, – и тем не менее я, вопреки обычаю, всегда разрешал тебе иметь свое оружие. Сейчас, перед тем как мы примем участие в битве, я возвращаюсь к обычаю – ты будешь без шлема и без клинка…
– Спасибо, мой господин, – сказал Пьетро.
Им потребовалось немного дней, чтобы доехать до Кастре. Но, когда они добрались туда, битва почти закончилась. Они въехали в лагерь двух де Монфоров, и их тут же остановила стража.
Они предстали перед Симоном де Монфором, и он принялся сурово допрашивать их. К счастью для них, Готье разговаривал на чистейшем французском, без малейшего прованского акцента. Что же касается Пьетро, то благодаря своему положению оруженосца он вообще не принимался в расчет.
– Монтроз ведь недалеко от Парижа? – спрашивал Симон. – Тогда ты должен быть родственником барона Анри…
– Я его сын, – ответил Готье.
– Отлично! Я хорошо знаю твоего отца, сир Готье. Он смелый и преданный человек. И все-таки кажется странным, что ты едешь с юга. Вероятно, ты можешь объяснить это обстоятельство?
– Я возвращаюсь из миссии на Сицилию, – сказал Готье. – Я отвозил послание от Его Величества императору Фридриху II. Вот моя верительная грамота.
Симон пробежал ее глазами, потом глянул на Пьетро.
– А этот парень? Ты должен поручиться за него. Я имею в виду, что он не еретик.
– Он сицилиец, придворный императора, его одолжил мне на время сам Фридрих.
– Верните ему его оружие, – приказал страже Симон. Потом обратился к Готье: – Вероятно, сир Готье, ты хочешь присоединиться к нам?
– С радостью, мой господин.
– Отлично. Я зачислю тебя и твоего оруженосца в отряд сира Гая, моего брата, который завтра возглавит атаку на Сент-Марсель. Но прежде вы будете иметь удовольствие присутствовать на допросе некоторых еретиков, захваченных в Кастре…
Пьетро покрылся бледностью под загаром. Готье заметил, как изменилось его лицо.
– Пожалуйста, господин, – сказал он. – Мы едем издалека и очень устали…
– Или очень симпатизируете еретикам, сир Готье, – что из двух? В армии нашего Господа мы не знаем усталости, а стоны предателей нашей веры звучат как музыка для наших ушей. Итак, сир Готье?
– Мы будем присутствовать при допросах, господин, – сказал Готье.
– Вот это говорит сын своего отца, – заметил Симон. – Пошли…
Допросы, к великому облегчению Пьетро, длились недолго, и пытки при них не применялись. Допрошены были более сотни пленников. Под конец Гай де Монфор использовал прием, который крестоносцы считали безотказным – он приказал пригнать стадо овец, которых предстояло зарезать, чтобы кормить армию, и вложить в руки подозреваемых еретиков ножи. Поскольку основной догмат их веры запрещал убийство живых существ, это испытание давало простую возможность отделить еретиков от истинно верующих.
Или людей храбрых от трусов, с горечью подумал Пьетро.
Восемьдесят пленников – большинство захваченных – отказались убивать блеющих овец. Для остальных двадцати пяти или около того оставалось еще одно испытание – исповедаться священнику и вкусить Тело Христово и вино. Совершив главное предательство своей веры, эти двадцать пять бывших еретиков согласились и на это – менее серьезное – испытание. А остальные восемьдесят подлежали смерти.
Пьетро увидел, как вперед вышли солдаты, неся на плечах вязанки хвороста. Другие вбивали в землю столбы – восемь рядов по десять столбов. Потом солдаты приволокли осужденных и привязали их к столбам железными цепями.
Пьетро неожиданно ощутил, что не может больше стоять. Интересно, сколько времени он сможет выдержать, не потеряв сознания? Потом ему пришло в голову, что его обморок почти наверняка будет истолкован Симоном как свидетельство симпатий к альбигойцам, и в результате он окажется привязанным рядом с ними, и первые струйки дыма обовьются вокруг его головы, а в ушах зазвучит потрескивание огня…
При всей своей суровости Симон де Монфор был не лишен остатков милосердия. Он встал и объявил осужденным, что, если они признают свои ошибки, их отвяжут, они понесут тяжелое наказание, а после вновь будут приняты в семью истинно верующих.
Пьетро переводил взгляд с одного лица на другое.
Никто из них не сказал ни слова.
Симон де Монфор кивнул.
Вперед вышли солдаты с факелами в руках.
Священник в полном облачении открыл требник и начал читать молитву.
И тогда одетый в черное еретик, один из посвященных, возвысил голос. Это был хороший голос, глубокий и спокойный.
– Братья, – сказал он, – именем милосердного Господа Бога, именем Иисуса, который никогда не убивал, который всегда спасал, я дарую вам соборование!
У ног осужденных показались язычки пламени.
Поднялись столбы дыма, почти вертикальные в безветренном воздухе.
Они умирали достойно и почти не издавали криков.
Пьетро не упал в обморок. Он хотел, но не мог. Он обонял этот запах. Для него было бы благодеянием, если бы он лежал без сознания. Благословением. Но он сохранял ясный ум. Его просто рвало до тех пор, пока все у него внутри не стало сырым и пустым; он содрогался от чудовищных спазм. Готье взял его за руку и повел прочь.
И тут Симон де Монфор преградил им дорогу.
– Помни, ты отвечаешь за этого парня! – прорычал он.
Не отвечая ему, Готье протянул руку и распахнул ворот рубашки Пьетро. У того на шее висела тонкая цепочка, а на цепочке серебряный крестик. Его подарила ему Ио. Только поэтому он и носил его.
А катари отрицали всякое вещественное изображение, они умерли бы, но не повесили бы на себя крест.
– Вижу, – проворчал Симон. – И все-таки странно, что…
– Что тут странного, господин, – сказал Готье, – что деликатно воспитанный мальчик, непривычный к оружию, не обладает желудком солдата?
– Странно, что вы взяли себе в оруженосцы такого юного парня, сир Готье, – заметил Симон.
– Я спас ему жизнь и потом узнал, что он сирота и вообще один на свете. Когда меня посвящали в рыцари, я поклялся защищать таких, как он. Помимо того, во французском языке и в латыни, да и в любом языке, о котором я слышал, есть такое слово – милосердие. На каком языке вы говорите, господин Монфор?
Симон встретил взгляд Готье.
– На языке правосудия, – прогремел он, – которому часто мешает это милосердие, о котором вы говорите. Но, ладно. Просто не забывайте, что я буду следить за вами, сир Готье…
Он повернулся на каблуках и зашагал прочь.
На следующий день началась атака Сент-Марселя.
Еретики сражались, как демоны. После падения Безье они знали, какова цена отказа от сопротивления. В первый же день сражения Готье рассеял сомнения Монфоров навсегда.
У обоих Монфоров были стальные нервы. Зачастую братья оказывались в сотне ярдов впереди своих солдат, в самой гуще схватки. В тот первый день Готье увидел, что Гай полностью окружен и его теснят со всех сторон. Готье любил сражаться. В пылу битвы он мог забыть, что не видит, в чем виноваты эти еретики, что они ему почти нравятся. Он привстал на стременах и зычно крикнул:
– За Бога и Монтроза!
И бросился в атаку.
Его копье пролетело рядом с Гаем де Монфором и попало рыцарю-еретику в самый центр щита. Более легкая лошадь южной породы шарахнулась назад так, что сломала себе спину. Копье Готье разломалось у него в руке на множество кусков. Он выхватил меч, и сталь сверкнула под солнцем. Готье привстал в седле, отпустил поводья и, держа меч обеими руками, начал крушить малорослых лангедокцев, нанося удары направо и налево по их шлемам, и каждый удар бросал противников на взрыхленную копытами коней землю, и они оставались лежать там.
Однако при всей его мощи противников для него одного оказалось слишком много. И тут Пьетро понял, что Готье не может вырваться из этого кольца стали, что он может погибнуть, и неожиданно для себя обнаружил, что наклонился к шее своего коня и скачет не от битвы, а в ее гущу.
Безоружный, с не покрытой шлемом головой. У него в голове пело, закипая в крови, отдаваясь в топоте копыт, восторженно ликуя: “Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь!”
Его легкий конь ударил лангедокского боевого коня в бок, но этот удар толкнул южного рыцаря, и его копье промахнулось и не попало в спину Готье. Юный норманн получил время на то, чтобы обернуться и превратить ударом меча шлем провансальца в стальной лом на расколотом черепе. Пьетро покатился по земле, пытаясь укрыться от мелькающих конских копыт, и увидел, как Симон де Монфор мчится по полю, как Божий гром, и лангедокские рыцари расступаются перед ним, а эти трое – Гай, Готье и Симон – атакуют их. Они втроем бросились на двадцать с лишним рыцарей и порубил» шестерых из них, остальные в панике поскакали к городским воротам Сент-Марселя.
Теперь Готье скакал обратно, остальные за ним, он осадил своего коня, соскочил с седла и поднял Пьетро на руки.
– Отпустите меня, – прошептал Пьетро, – я в порядке…
Готье от всей души расцеловал его.
– Теперь мы квиты, Пьетро, – сказал он. – Потому что сегодня ты спас мне жизнь.
Гай и Симон спешились рядом с ними.
Симон протянул руку в стальной перчатке.
– Я не знаю, как вас благодарить, сир Готье, за жизнь моего брата, – сказал он, и голос его срывался от волнения. – Но вы должны знать, что мы навсегда ваши должники.
– Этого мало, Симон, – сказал Гай. – Мы должны еще кое-что сказать. Я требую, брат, чтобы ты здесь и сейчас извинился перед сиром Готье за то, что подвергал сомнению его честь и веру!
– Я без всякого принуждения приношу свои извинения, – отозвался Симон.
– У вас были основания для сомнений, – сказал Готье. – Пьетро, садись сзади меня. Мы найдем тебе нового коня. Этот, я боюсь, погиб.
Симон посмотрел на Пьетро и засмеялся.
– Парень достаточно быстро оправился от своей слабости, когда вы, сир Готье, оказались в опасности, – сказал он. – Клянусь кровью Господа! Никогда я не видел ничего подобного – броситься в атаку даже без ивовой палочки в руках. Мы должны проследить, чтобы он поупражнялся с оружием.
Таким образом, до конца осады города Пьетро ежедневно занимался тренировками с оружием. Он был достаточно осторожен и не выказывал всего своего мастерства. А по ночам он молился о душе того рыцаря, причиной гибели которого он стал, спасая жизнь Готье.
Рыцари Лангедока, многие из них преданные католики, которые защищали свою землю от вторжения, а вовсе не еретики, отстаивающие свою веру, были люди храбрые и хорошие воины. А армия крестоносцев начала страдать от недостатка продовольствия. В конце концов крестоносцы отказались от осады и отступили за Тарн.
Готье от тревоги места себе не находил. Раньше он боялся столкнуться со своим дядей на поле боя. Теперь же он страшился, что никогда больше не увидит Туанетту. Симон обещал возобновить осаду, как только с севера прибудут подкрепления и припасы. Крестоносцы остановились лагерем севернее реки.
Прошла неделя, и в лагерь прибыл барон Анри Монтроз.
После взаимных приветствий, когда де Монфоры громогласно восхваляли храбрость Готье, он отвел отца в сторону. Пьетро по просьбе Готье пошел с ними.
– Все безрезультатно, отец, – сказал Готье. – Я не видел дядю Роже. Что же касается Туанетты…
– Ее там нет, – сказал барон Анри.
– Ее там нет? Во имя Господа Бога, отец…
– Я ошибался, сын мой, – с тяжелым вздохом произнес барон. – Понимаешь, Туанетта никогда не читала письмо моего брата.
– Но ты писал, что Гуго сказал…
– Знаю. Гуго послал ей письмо со служанкой. Туанетта сказала ей: “Я отправляюсь по Господнему делу” – и положила письмо на постель, не сломав печати…
– Тогда откуда Гуго знает его содержание? – спросил Готье.
– Когда он обнаружил письмо, печати были сломаны. Похоже, что Жанна боялась, что ее накажут за участие в этом деле, и она решила по какой-то глупой причине, что для нее будет лучше, если мы будем думать, будто Туанетта исчезла из-за этого письма, а не вопреки ему…
– Как тебе удалось выяснить это, отец? – прошептал Готье.
– Я сказал Гуго, что беспокоюсь за твою судьбу, что ты можешь погибнуть здесь, у стен Сент-Марселя, пытаясь спасти сестру. Жанна при этом присутствовала и разрыдалась. Гуго начал успокаивать ее, и она призналась…
– Тогда где же Туанетта?
– В Марселе, – вмешался Пьетро, – или около него. Где же еще, мой господин?
– Клянусь жизнью Господа! – прошептал Готье. – Это все тот дурак пастух и его крестовый поход детей!
– Мальчик прав, Готье, – сказал барон.
Готье поднялся.
– Тогда мы должны, – сказал он, – отправиться к Симону де Монфору и просить у него разрешения уехать. Боюсь, что нам даже придется рассказать ему почему… избежать этого нельзя…
Готье оказался прав. Ему пришлось рассказать Симону обо всем. Военачальник очень не хотел лишаться такого доблестного рыцаря. Но Готье поклялся на ногте Святого Аликвиуса, вложенного в большой серебряный шар на рукоятке его меча, что вернется, чтобы принять участие в осаде. После этого Симон, хотя и очень неохотно, разрешил им уехать.
Местность, по которой они ехали, была прекрасна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55