Но я очень хочу умереть в собственной постели, от старости. Ваш муж через час сожжет этот постоялый двор, а мой труп будет прикован в центре этого погребального костра, если я соглашусь на… это… Бога ради, госпожа, забирайте вашего прекрасного и приятного рыцаря и уезжайте – куда угодно. Потому что я уже лишился половины всех моих сбережений только за то, что предоставил место для этого безумства…
– Руффио прав, Ио, – сказал Пьетро.
– Тогда уедем отсюда, – прошептала Ио.
Пьетро вышел вместе с ней и остановился в темноте, ожидая, когда конюх приведет его коня.
Но это продолжалось одно мгновение. Потому что она снова схватила его и прильнула всем телом к его телу, не просто губами к губам, а грудью, всем туловищем, бедрами, которые медленно двигались, так что, когда он услышал звук копыт своего коня и отстранился, кровь в его венах стучала бешеной барабанной дробью…
– К нашему месту, Пьетро. – Ее рот коснулся его уха. – Наше место – где поют соловьи и высятся тополя, помнишь? Там мы будем в безопасности. О, дорогой мой, дорогой мой, сколько времени с тех пор прошло!
Пьетро ничего не ответил. Не мог. Его мысли сталкивались в мозгу в сумасшедшем ритме. Вот оно. Не Ио – а это. Это уродливое. Эта страсть без нежности, эта обнаженность тела со всей своей отталкивающей откровенностью, и все это идет от ненависти, от мести Энцио, а не из любви ко мне. Любовь убила нежность, это – откровенность желания, и у меня нет выхода…
Я любил эту женщину. Тогда, в былое время, наше соединение было великолепным, естественным и правильным, ибо то, что мы обрели – любовь, наши мечты, музыка наших душ, оказалось сильнее отделенности наших тел, и не было уже двух любовников, было единение крови, дыхания, плоти, огня, духа, нечто новое, возникшее в мироздании…
Они быстро скакали в темноте. Луны не было видно, звезды спрятались за тучи. И тем не менее они нашли то место, которое искали. И когда Пьетро соскочил с коня, тучи рассеялись и над холмами показался тонкий полумесяц, и он смог разглядеть ее.
Он почувствовал, как сердце его разрывается. Это лицо, красивое, любимое лицо, каждую черточку которого он помнил, смотрело на него, и глаза были такими голодными, в них светилась не только физическая страсть, но нечто большее…
Жажда утешения, успокоения.
Он почувствовал, что готов заплакать. Что же сделали с ней такое, чтобы она стала такой? Что разрушило ее ясность, ее способность подчинять себе жизнь? Она изменилась. Она по-прежнему была красива, почти прекрасна. И все-таки она изменилась.
Потом ее рот прильнул к его губам. Где-то в его сознании рухнула некая преграда, отделявшая рациональную часть мозга.
Она разрывала своими пальцами его одежду, кожу. Они словно разрушили друг друга. До конца. Но это было не сладкое разрушение, как раньше. Это была сама смерть, страшная пытка, и в тот момент, когда жизнь готова была выплеснуться из него, оставив позади себя пустоту, граничащую с ночью, со смертью, он услышал ее стон. Один только стон. Страшный.
Он медленно возвращался к жизни. Его возвращали к жизни ее острые ноготки. Ему вернул дыхание ее рот, чуть сведенный судорогой и немного соленый. От слез. От крови.
Теперь на смену всему пришла нежность.
Они не утратили ее, во всяком случае, не совсем. Они заново обретали ее. Они могли теперь целовать друг друга нежными губами. И когда страсть вновь овладела ими, она была чистой.
В серых утренних сумерках они ехали обратно к Рецци. Они уже почти доскакали до развилки, от которой одна дорога ведет к Роккабланке, а другая – к Хеллемарку, когда Энцио со своими подручными напал на них.
Пьетро успел убить двух из них, прежде чем они схватили его. Он отчетливо понимал, что остался жив только потому, что Энцио приказал не убивать его. Это было бы слишком быстро. И слишком милосердно.
Энцио сидел на огромном коне, его белые зубы сверкали сквозь черноту бороды.
– Ты хорошо сражался, мессир Пьетро, – сказал он. – Я очень уважаю храбрых мужчин… – Он замолчал, улыбаясь. – И все-таки порой их постигает разочарование. Зачастую они умирают не так достойно, как сражались…
Пьетро не произнес ни слова.
– Отвезите его в замок, – весело сказал Энцио. – Но обращайтесь с ним деликатно. Мы должны беречь его здоровье.
Иоланта наконец обрела голос.
– Энцио, – произнесла она. – Бога ради… Не надо… Пожалуйста, Энцио… Я буду делать все, что ты скажешь отныне и до конца моей жизни… Энцио!
Энцио не ответил ей. Он двинул коня в ее сторону, улыбка, ставшая почти неотъемлемым выражением его лица, обнажила ровные белые зубы. Он не торопился. Он подъезжал к ней медленно. И не переставал улыбаться.
Пьетро видел, как Энцио занес свою руку в железной перчатке далеко за спину и потом ударил ее с такой силой, что звук удара прокатился как взрыв.
Ио была крупной женщиной. Но этот удар вышиб ее из седла, она упала лицом вниз, рыдая.
Энцио спешился. Он склонился над ней, одним коленом уперся в ее поясницу и запустил пальцы правой руки в ее волосы. Потом медленно ткнул ее лицом в грязь.
– Ешь свою грязь, шлюха, – ласково сказал он. – Это твоя привычная еда.
– Господин Синискола, – сказал Пьетро, и голос его звучал глухо, напряженно, в нем клокотала ярость. – Вы собака и сучий сын. Мужчину, который оскорбляет женщину, следует вешать, как преступника. Но я прошу вас, пусть мне развяжут руки и дадут меч. Мы вдвоем решим наш спор. А если я одержу победу, ваши люди смогут расправиться со мной. Но имейте достоинство сразиться со мной.
Энцио медленно поднялся.
– Достоинство? – рассмеялся он. – Ты говоришь о достоинстве, мессир Пьетро? Какая будет мне честь убить сына серва? Мой отец отречется от меня, если я скрещу свой меч с сыном шлюхи. Жаль, что я не могу удовлетворить твою просьбу, ибо, как ни странно, ты проявил недюжинное умение сражаться…
Пьетро посмотрел на Ио. Она пыталась очистить от грязи глаза, ноздри. Мелкие камни оставили царапины на ее лице, оно кровоточило.
– Сир Энцио, в другое время, – продолжал Пьетро, – я не стал бы говорить вам это, потому что хвастовство не украшает мужчину. Но я был посвящен в рыцари в Бовине Филиппом, королем Франции, и еще раз, в Экс ла Шапелле, твоим законным повелителем императором Фридрихом, за заслуги перед короной. Так что, поверьте мне, вы можете сражаться со мной, не терпя бесчестия…
Он заметил, что Ио смотрит на него и глаза ее сияют. В этот миг она была прекрасна. С лицом, выпачканным грязью и кровью, она все равно была прекрасна. Как мало красота, вдруг подумал Пьетро, зависит только от внешности.
В глазах Энцио внезапно промелькнуло коварство.
– Все равно я не буду сражаться с тобой, – рассмеялся он. – Это может не понравиться моему господину, императору, если, предположим, я убью тебя, поскольку ты его любимец. Нет, мессир… простите меня, господин, сир Пьетро, наверное, будет лучше, если я задержу вас как почетного гостя лет этак на десять, пока он не забудет о твоем существовании… Конечно, если в течение этих лет с тобой не случится какого-нибудь несчастья…
Он обернулся к своим людям.
– Хватит этих глупостей! – крикнул он. – Поехали!
К величайшему удивлению Пьетро, их путь лежал не в Роккабланку, а в Хеллемарк. Еще до того, как они добрались туда, Ио удалось подъехать ближе к нему.
– Почему в Хеллемарк? – спросил Пьетро.
– Хеллемарк теперь принадлежит ему, – прошептала Ио.
Энцио оглянулся на них.
– Как романтично! – расхохотался он. – Торопитесь наговориться, голубки. Скоро кончатся все ваши разговоры…
– Ему? – спросил Пьетро. – Но твой отец… твои братья?
– Умерли. Почти наверняка от яда. Умерли в одну неделю, в горячке, а лекарь, которого граф Синискола по доброте своей прислал лечить их, болтал о вмешательстве демонических сил!
Пьетро посмотрел на нее.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Твой отец был хороший человек, и Ганс тоже. И Марк и Вольфганг были скорее подвержены дурному влиянию, нежели сами грешили…
– У меня есть теперь кого оплакивать… больше, чем их, – прошептала Ио. – Пьетро, Пьетро, любовь моя…
Она не могла договорить.
– Не оплакивай меня, – сказал Пьетро.
– Оплакивать? Чтобы я хоронила тебя? Оплакивать – да я разорву небеса моими стенаниями, затоплю весь мир слезами и покину его еще более безумной, чем мои братья! Оплакивать? Тебя? Тебя, мой Пьетро, ради которого я с радостью буду умирать неделями в самых страшных мучениях, какие только может изобрести этот гнусный зверь, мой муж. О, любовь моя, моя погибшая любовь, я не переживу тебя и часа!
– Нет, Ио, – прошептал Пьетро, – я еще жив, а из темниц, бывало, бежали…
– Бежали? Ты когда-нибудь видел этот колодец под Хеллемарком?
– Да, – выговорил Пьетро, и голос его прозвучал безнадежно.

В подземной тюрьме было очень темно. Пьетро слышал, как где-то поблизости капала вода. Пол был склизким. От холода Пьетро все время трясло. Он сидел в этом колодце три дня и три ночи. Он определил это по тому, когда ему приносили еду. Пища была грубая и простая, но здоровая. Энцио не собирался морить его голодом.
Странно было то, что Энцио не прибег сразу же к пыткам. Неужели он на самом деле боялся вызвать неудовольствие Фридриха? Но Пьетро знал, что это не так. Даже если бы император каким-нибудь чудом оказался в Италии, он никогда не мог бы узнать, что произошло с Пьетро.
Нет, Энцио останавливало нечто другое. Нечто ужасное
Пьетро думал об этом, когда услышал над головой какой-то шум. Он напрягся, и, несмотря на холод, на лбу у него выступил пот. Он много раз смотрел смерти в лицо. Но не такой смерти. Не в таких обстоятельствах. Не в одиночестве и беспомощным. Он видел, как умирали люди под пытками, и знал, что есть грань, за которой самый мужественный человек начинает кричать и молить о пощаде. Он не был самым мужественным человеком на земле. Сейчас он испытывал страх. Чудовищный обессиливающий страх.
Он не хотел умирать. Он не хотел оставлять Ио беспомощной в руках этого зверя. Он хотел прожить достаточно долгую жизнь, чтобы исправить многое, что давно требует исправления. Только после этого он, возможно, захочет умереть. Он не знал.
Звуки, раздавшиеся у люка, были негромкими. Энцио и его подручные производили бы больше шума. В этих же звуках было что-то тайное, пугающее
Он услышал, как повернулся в замке большой ключ. Потом люк тихо подняли и вниз спустилась лестница. Пьетро выжидал. В проеме люка появился факел, осветивший лестницу. Потом стали видны приподнятые юбки и сверкающие белые ноги.
– Ио! – задохнулся Пьетро.
– Тихо! – сказала она. Потом глянула наверх. – Джулио, Бога ради, брось нам сюда факел.
В люке показалось бородатое лицо тюремщика, и он кинул им факел. Пьетро ловко поймал его.
Он стоял, глядя на нее.
Ио бросилась к нему и прильнула губами к его губам. Это был бесконечный, болезненный поцелуй.
Пьетро оторвал ее от себя.
– Ио, Бога ради…
Она плакала.
– У нас так мало времени, – всхлипывала она, – и я должна тратить его на объяснения…
– Где он? – спросил Пьетро. – О Боже, Ио, я не хочу, чтобы тебя тоже убили. Скажи мне…
Она прижала свою мягкую руку к его губам.
– Уехал. В Перуджу. У него там женщина. Видит Бог, у него женщины в каждом городе Италии.
Пьетро уставился на нее. В том, что она говорила, не было никакого смысла.
Она заулыбалась, хотя слезы все еще лились из ее глаз. Она взяла из его рук факел и воткнула его в расщелину в стене.
– Ты не умрешь! – шептала она. – О, любовь моя, любовь моя, ты будешь жить! Он собирается отпустить тебя!
Пьетро отступил на шаг и смотрел на нее.
– Какой ценой, Ио?
– Я… я напомнила ему, что Исаак оставил тебе на Сицилии состояние. Ты знаешь об этом?
– Нет, – ответил Пьетро.
– Нам сказал об этом Абрахам перед тем, как Энцио отпустил его. Он, вероятно, думал, что Энцио держит тебя пленником. Так что теперь Энцио послал гонцов к Абрахаму за твоим выкупом. После этого ты останешься нищим, Пьетро… но ты будешь свободен!
Но было еще нечто. Пьетро понимал, что Энцио алчный зверь, но какова должна была быть цена, ради которой такой гордый человек, как Синискола, смирился с ролью обманутого мужа?
– А что еще? – спокойно спросил он.
– О чем ты? – переспросила Ио, но взгляд ее сместился в сторону.
– Об остальной цене, – сказал Пьетро.
– Частично я уже заплатила, – прошептала она, – а остальную цену он получит… после того, как освободит тебя…
– Какова эта цена, Ио?
– Пьетро, пожалуйста!
– Какова цена? – повторил Пьетро.
Ио сбросила накидку с плеч, обнажив тело до пояса. Потом она повернулась к нему спиной.
– Это была часть цены, – прошептала она. – Но это больше не повторится, любовь моя…
Пьетро прислонился к стене, ему стало нехороша
– Святой Боже! – вырвалось у него.
– Не огорчайся, – сказала Ио. – Это не такая уж высокая цена за твою жизнь. И он больше не будет делать это, или…
Пьетро выпрямился. Ио сказала больше, чем намеревалась. Одно только слово “или”.
– Или – что? – прошептал Пьетро.
– Пьетро, Пьетро, не заставляй меня говорить тебе… Ради Бога, Пьетро…
– Нет, даже ради Него. Говори, Ио…
– Остальная цена, – всхлипывала Ио, – я перестану прибегать к таким приемам, благодаря которым я не зачинаю ему сына…
Пьетро уставился на нее.
– И ты думаешь, что я соглашусь спасти себе жизнь такой ценой?
– Нет. Но я думала, что сумею скрыть это от тебя. Но тебе уже не приходится выбирать, любовь моя. Посланцы уже уехали на Сицилию. И я дала слово… О, любимый, у нас так мало времени. Половина уже прошла. Пожалуйста, Пьетро, я так хочу тебя… Пока его нет, Джулио каждую ночь на один час будет пускать меня сюда. Ты не должен, ты не можешь отнимать у нас время этими разговорами о цене и о чести! Я всего этого не понимаю… Я знаю только одно – что я больна, так я хочу тебя, мое тело изнывает от желания, а ты стоишь и терзаешь меня!
Пьетро протянул руки и нежно прижал ее к себе.
– Но если у Джулио есть ключ, – сказал он, – почему мне не…
– Только от этой темницы, – ответила Ио. – А там еще много дверей, ворот н башен, и подъемных мостов, арбалетчиков и солдат… Если я выведу тебя из этой башни, ты через несколько минут будешь мертв… Пьетро, хватит разговаривать, Бога ради!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55