Прощайте, господа! Вас никто больше не потревожит.
– Но… но, – заикался Каллиб, – он ведь ударил меня! Он швырнул меня на землю! Он…
– Замолчи, Каллиб! Ты понятия не имеешь, как должно обращаться со свободными людьми, – сказал Лизандр.
– Ну и куда ты теперь? – спросил Автолик у Аристона, когда они спустились с холма, на котором стоял Акрополь.
– Домой, – коротко сказал Аристон.
– А потом?
– Сегодня никуда. Послезавтра – в Булевтерий, – заявил Аристон.
Автолик остановился и недовольно нахмурился.
– Опять требовать, чтобы тебе предоставили гражданство, – горячо зашептал он ему на ухо, – в чем тебе уже дважды было отказано? И все для того, чтобы жениться на ней?! Жениться на этой грязной противной маленькой пор-не…
– Автолик! – оборвал его Аристон.
– Извини! Во мне говорит только моя любовь к тебе, Аристон. Ну и кому же теперь ты намерен подать прошение, мой бедный друг?
– Критию. Или Ферамену. Или обоим сразу. Это мой последний шанс, – сказал Аристон.
– Раз так, считай, что у тебя его вовсе нет, – заявил Автолик. – Подумать только, Критий, благородный отпрыск благороднейшего рода. Правнук самого Дропида…
– Педераст. Женоненавистник. Богохульник. Атеист. Убийца многих достойных людей. Предводитель Тридцати. Кстати, ты знаешь, Автолик, как их теперь называют?
– Знаю. Тридцать Тиранов. И с чего же ты взял, что Критий пойдет тебе навстречу? Или если не он, так «Котурн» Ферамен?
– Вообще-то я не особо на это надеюсь, хотя Критий когда-то… Я ему нравился, скажем так. Но в любом случае стоит попробовать.
– Да спасет нас Гера! Неужели ты опустишься до такого? Ты готов лечь в постель с этим, этим…
– Любителем минетов, мужеложества и прочих отбор– ных извращений? Нет. Кроме того, ты упускаешь из виду одну вещь или даже две, Автолик…
– А именно? – осведомился Автолик.
– Мне уже почти сорок, это не тот возраст, что обычно нравится педерастам. К тому же когда-то я швырнул Крития в грязь точно так же, как ты сегодня поступил с гармостом.
– Ну да! Я это прекрасно помню. А эта кровожадная свинья… Ты знаешь, скольких людей он уже обрек на смерть, Аристон?
– Более трехсот, – сказал Аристон.
– А ведь он никогда не прощает обид. И тем не менее, зная все это, ты продолжаешь упорствовать?
– У меня нет другого выхода. Я принес священную клятву Данаю, – сказал Аристон.
– Понимаю. И я сочувствую тебе. Ты даже не представляешь, как я тебе сочувствую, – сказал Автолик.
Когда Аристон подошел к Булевтерию, он увидел Сократа, который как раз выходил из него. Старый философ приложил палец к губам и состроил гримасу, призванную придать всему его облику чрезвычайно заговорщицкий вид. Получилось очень смешно.
– Скажи мне, Аристон, – прошептал он, – тебе уже исполнилось тридцать?
– Да уже девять лет назад, – сказал Аристон. – А что?
– А то, что мне строжайше запрещено разговаривать с кем-либо моложе тридцати, чтобы его не развратить. Это мне запретил Критий. И Харикл тоже. Вот ты мне скажи: я развращал тебя, когда ты был молод?
– Да еще как, – заявил Аристон. – Ведь ты учил меня думать. Что может быть хуже?!
– Боюсь, что ты прав, – вздохнул Сократ. – Ведь среди тех, кого я также учил думать, были и Алкивиад, и сам Критий! И посмотри, что из этого вышло! Прощай, Аристон: я, пожалуй, пойду, фаэдон ждет меня со своими друзьями. Кстати, а почему бы тебе не присоединиться к нам?
– Сегодня я никак не смогу. Может быть, в другой раз.
Но я хотел бы кое-что передать твоему прекрасному Фаэдо-ну,учитель.
– Что именно? – спросил Сократ.
– Что я не более ответствен за то, о чем ему напоминаю, чем он – за то, о чем напоминает мне. Не беспокойся, он поймет. И еще скажи, что я хотел бы быть его другом. Больше ничего. Прощай, Сократ!
Поднимаясь по ступенькам, ведущим ко входу в Булев-терий, он размышлял о том, почему Сократ так до сих пор и не понял, где именно его учение, так сказать, не сработало. А не сработало оно в области политики. Ибо философ всю свою жизнь высмеивал основополагающую идею демократии, а именно: во главе государства должны стоять непрофессионалы. Сколько раз ему приходилось слышать от Сократа буквально следующее: «Я полагаю, ты не станешь нанимать флейтиста, чтобы изваять статую? Так как же можно путем простого подсчета голосов доверять власть тем, кто не имеет ни малейшего представления об искусстве управления другими людьми?»
«Все дело в том, о Сократ, – думал в эту минуту Аристон, – что те, кто имеет об этом представление, слишком опасны. Ибо ум, склонный к управлению людьми, к распоряжению их судьбами, почти всегда сочетается с честолюбием более ненасытным, чем голодный волк. На одного Солона или Перикла приходится тысяча Критиев. А кто причинил полису больше зла – Алкивиад или Клеон? Что бы ни говорил ты, учитель, как бы ни изощрялся в остроумии этот насмешник Аристофан, но кожевники, изготовители светильников и прочие подобные им правили нами куда лучше, чем ваши хваленые специалисты. Ну а твоя аналогия с флейтистом, исполняющим работу скульптора, не годится, ибо основана на логической посылке. А какое отношение, о всемогущие боги, может иметь логика к людям и их делам? Страсти, предрассудки, безумие, страх, даже похоть, не говоря уж о жадности – вот что правит нами, мой учитель. Твое благородство и возвышенность твоих мыслей ослепили тебя. Ты забыл, что имеешь дело со свиньями!»
– О да, – сказал Ферамен Критик». – Без всякого сомнения, он совершил все те подвиги, о которых говорит. Я был тому свидетелем. Так же как и Фрасибул из Стирии, хотя он, благодаря тебе, и не может сегодня дать показания в пользу Аристона. Триера, которую Аристон оснастил…
– И которой я командовал, – резко прервал его Аристон.
– Ну полно, Аристон! Ведь твоим помощником был этот старый пират Алет, не так ли? – вкрадчиво осведомился Ферамен.
Аристон посмотрел на бывшего триерарха. Он рассчитывал на его поддержку, ибо все знали, что в последнее время Ферамен неоднократно выступал против неограниченной и кровавой власти Крития. Соответственно у него была маленькая надежда, что Ферамен поможет ему приобрести гражданство, чтобы заполучить сторонника, который может ему пригодиться, когда вспыхнет давно всеми ожидаемая ссора между главарями этой шайки. Но теперь Аристон видел, что он просчитался. «Котурн» снова, в который раз, «сменил ногу».
– Верно, – спокойно сказал он. – Но я не только оснастил триеру, но и, хотя ты, кажется, не склонен этому верить, командовал ею в бою. По правде говоря, Алет был вне себя от моих действий. Именно потому, что он был гораздо опытнее меня, он и не одобрял чрезмерного риска и советовал мне быть осторожней.
Критий улыбнулся.
– Для метека ты мастерски владеешь диалектикой, – сказал он. – Можно даже подумать, что ты в юности частенько захаживал к Сократу.
– И захаживаю до сих пор, в чем и заключается разница между нами, Критий!
– Очень упрямый старик, Аристон, я бы даже сказал, чересчур упрямый, – сказал Критий. – Ты бы посоветовал ему отказаться от кое-каких привычек, иначе…
– Что иначе? – спросил Аристон.
– Иначе может случиться так, что я буду вынужден каким-то образом ограничить его деятельность, – ловко сформулировал Критий.
– С твоей стороны было бы умнее, – сказал Аристон, прекрасно понимая, что все уже Глава XXV
Аристон сидел у огня в маленькой харчевне, пытаясь согреть руки о большую чашу нагретого медового вина. Харчевня находилась в Беотии, у самой границы между этим государством и Пла-теей, так что здесь, естественно, было гораздо холоднее, чем на юге, на Аттическом полуострове.
Он повернул голову и окинул взглядом людей, битком набивших харчевню. Он сразу определил, что почти все они были афинянами, хотя никогда прежде ему не приходилось видеть жителей своего приемного полиса столь молчаливыми, запыленными, усталыми, забитыми, запуганными…
Он подозвал хозяина харчевни и спросил, кто эти люди.
– Кто они? – переспросил этот славный беотиец. – Ну разумеется беженцы, мой господин, бегущие от Тридцати Тиранов. Такое впечатление, что афиняне изобрели для себя новый закон: любой бедолага, чье имя не внесено в список Трех Тысяч Олигархов, сколь бы знатным и благородным он ни был, может быть в мгновение ока отправлен в тюрьму, где ему тут же предоставят возможность промочить горло глотком отборного яда. И все это без ненужной траты времени на такие глупости, как суд.
– И что, все эти люди были осуждены на смерть? – спросил Аристон.
– Нет, мой господин. Иначе они не были бы здесь.
Просто у них появились некоторые основания считать, что следующая порция яда предназначается для них. Как я слышал, теперь в Афинах заработать ее можно безо всякого труда. Может, их вина состоит в том, что они прилюдно подали милостыню нищему, или ни разу не забили до смерти своего раба, или, страшно подумать, ни разу даже не столкнули с дороги в грязь какого-нибудь фета…
– Словом, им так или иначе не удалось соответствовать высоким аристократическим принципам и в полной мере проявить надлежащие благородные чувства? – подытожат Аристон.
– Вот именно. Ну а ты, мой добрый господин, осмелюсь спросить, что привело тебя в наши края?
– Да то же, что и их. Только мне удалось выбраться оттуда немного раньше, еще до вступления в силу того закона, о котором ты говорил, друг мой. Однако судя по твоим словам, ты придерживаешься либеральных взглядов, невзирая на твой цветущий вид и весьма почтенное брюхо. Весьма редкий случай. Тем не менее, мне думается, ты мог бы мне помочь. Допустим, я хотел бы кое-что изменить в Афинах…
В глазах хозяина промелькнуло внезапное подозрение.
– Господин столь благородного вида, как ты? – осведомился он.
– Благодарю тебя за лестные слова. Но я не всадник и даже не калокагат. Я простой метек. Правда, богатый метек – точнее, был им до того, как они отобрали у меня мои мастерские и к тому же убили моего лучшего друга.
– А кто был твоим лучшим другом, мой господин? – спросил беотиец.
– Ты когда-либо присутствовал на играх? – спросил Аристон. – На Истмийских или Олимпийских?
– И на тех, и на других, – с гордостью заявил хозяин.
– Тогда ты должен знать – или, по крайней мере, должен был видеть – атлета Автолика.
– Автолика? Великого панкратиаста? Который сломал руку Промития, как тростинку, а затем зашвырнул его так далеко, что… Неужели ты хочешь сказать, что они…
– …убили его? Да, – подтвердил Аристон.
Пламя ярости вспыхнуло в глазах хозяина харчевни. Он, как и многие простые люди, всегда восхищался спортивными подвигами и боготворил могучих, бесподобно сложенных атлетов, которые их совершали.
– Я бы на твоем месте, мой господин, – сказал он, – отправился в Фивы. Там обосновался фрасибул Стирий-ский. Я слыхал, что он собрал вокруг себя немало отличных воинов.
Аристон, разинув рот, уставился на хозяина, буквально остолбенев от изумления. Подумать только, Фрасибул, молчаливый соучастник Ферамена во время позорной судебной расправы над шестью стратегами! Каким образом подобный тип мог найти в себе мужество, чтобы?..
Но он тут же спохватился и направил свои мысли в иное русло, вспомнив, уже без всякой насмешки, о более ранних событиях. Ибо шесть лет назад Фрасибул приобрел заслуженную славу, одержав, вместе с Алкивиадом, блестящую победу в морском сражении под Кизиком; опять же, через три года он с тридцатью триерами подчинил себе все фракийские города, восставшие против Афин. И даже при Ар-гинусах, несмотря на то что его самолюбию был нанесен болезненный удар, когда афиняне безо всяких видимых причин понизили его до должности триерарха – скорее всего за давние и близкие отношения с Алкивиадом, – фрасибул тем не менее проявил себя по меньшей мере достойно. Так можно ли считать трусом человека только за то, что он один-единственный раз потерял самообладание? Ибо одно дело смотреть в лицо смерти во время боя, когда кровь кипит в жилах и у тебя нет времени думать о ней. И совсем другое – встретить ее в мрачном и сыром подземелье, держа в руках чашу с ядом. Во всяком случае, мысль о такой смерти должна казаться невыносимой. Ну а теперь…
«А теперь попробуем себя в роли сикофанта, – с усмешкой подумал Аристон. – Я заставлю того, кто когда-то был блестящим и отважным полководцем и кем ныне, несомненно, движет чувство стыда, предоставить мне командную должность в рядах его войска за мое молчание, за то, что я не стану вспоминать о его прегрешениях. Да будет так! Вперед, в Фивы!»
– Благодарю тебя, мой добрый хозяин, – произнес он вслух. Он кинул монету на скамью, расплачиваясь за еду и питье, и вышел во двор, чтобы разыскать свою лошадь.
– Ты хочешь занять командную должность? – переспросил Фрасибул. – Ты, метек?
– Неужели Афины еще недостаточно пострадали от деления людей на сословия? – возразил Аристон. – Я мог бы заступиться за свой род – к слову, весьма знатный, Фрасибул, можешь мне поверить, – и объяснить, каким образом я стал метеком в Афинах, вместо того чтобы занять приличествующее мне положение в моем родном полисе. Но я не стану этого делать. Яне обязан что-либо тебе объяснять. Сейчас котурн на другой ноге, стратег! Ибо где ты был, благородный Фрасибул, когда триеру, оснащенную мною за собственный счет, протаранили и потопили у Аргинус четыре сиракузских корабля после того, как она совершила подвиги, которые моя скромность не позволяет мне даже назвать, чтобы не прослыть хвастуном? Где ты был, когда я всю ночь цеплялся за обломки моего корабля, слушая предсмертные стоны гибнущих товарищей?
– Ты был у Аргинус? Ты командовал триерой?
– Спроси у Ферамена! – заявил Аристон.
– Ты, стало быть, отправляешь меня прямо в Тартар. Ибо Ферамен мертв. Но я, кажется, припоминаю, что он рассказывал мне о доблести, проявленной неким метеком. Арестед – Аристокл – Арис…
– Аристон – это я и есть. Ибо среди всех триерархов флота я был единственным метеком. Так что же, ты принимаешь меня в свое войско, Фрасибул? Уверяю тебя, ты быстро убедишься, что я умею сражаться.
Полководец задумчиво посмотрел на высокого человека, стоящего перед ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65