– Ищи его сама. Мирта! Загляни сперва к Парфенопе или к какой-нибудь другой высококлассной шлюхе! Он просто обожает давать им советы – в постели! Или сходи во дворец к Алкивиаду! Или ко всем этим молодым бездельникам, которые пользуются его умом, не платя за это ни обола, тогда как другие софисты сколачивают целые состояния, обучая знатную молодежь! Или поищи его в домах богачей вроде Критона или Аристона, которые кормят его, позволяют ему вливать в себя столько вина, сколько влезет в его бездонное брюхо, знакомят с гетерами и ничего более! Слышишь, ты, глупая маленькая ведьма!
Аристон уныло повернул назад. Коли уж Сократа не было дома, а благодаря Ксантиппе ему даже не пришлось это выяснять, то одна мудрая Афина могла знать, где он в данный момент находится. Искать его было не просто бесполезно, это было невозможно, ибо Сократ, влекомый тем демоном, что сидел в нем и заставлял его подталкивать людей к самоанализу для их же высшего блага, мог находиться где угодно, от Пирейского порта до пограничного камня Керамика, то есть того предела, которого можно достичь, не покидая территории Афин. Итак, отсюда помощи ждать не приходилось, по крайней мере сегодня.
Но он должен был с кем-нибудь поговорить. Должен! Но с кем?
Он окинул взглядом панораму Афин, раскинувшуюся перед ним. Там, далеко внизу, голубоватым серебром сверкало море, сжатое горами Аттики. Багряная тень заката уже упала на вершины этих гор, темные горбатые силуэты сосен отчетливо виднелись на фоне вечернего зарева, кипарисы черными копьями вонзались в небо, однако лучи солнца, покидающие материк, задерживались на острове Саламин как бы для последнего нежного прощания, заставляя этот пологий горб скалистой земли, увенчанный белизной домов и мягкой зеленью деревьев, светиться неясным желтоватым жемчужным светом.
Саламин! Остров, где живет Еврипид. Вот человек, которому боги открыли все тайны женского сердца! Он отправится к нему, к единственному человеку, кто иногда казался Аристону мудрее самого Сократа. Правда, сегодня было уже слишком поздно; он поедет к нему завтра. Итак, решено – завтра.
Но как только он стал спускаться с Агоры к своему дому, кто-то громко окликнул его по имени, и, обернувшись, он увидел группу молодых воинов; большинство из них сверкало доспехами его собственного изготовления. В середине ее, возвышаясь над остальными, находился сам командующий экспедицией, Алкивиад, с ним были несколько незнакомых Аристону молодых всадников и двое в гражданской одежде. Одним из этих двоих, к удивлению Аристона, оказался Автолик; удивление это было вызвано тем, что такой непревзойденный боец, как сын Ликона, должен был бы одним из первых присоединиться к экспедиции; но, подойдя поближе, он понял, почему его друг и соперник не был в доспехах: левая рука Автолика висела на перевязи, и Аристон заметил, что она привязана к деревянной дощечке. Сломанная рука для ленивого и беспечного красавца атлета была, разумеется, вполне достаточным предлогом, чтобы остаться дома. В другом Аристон узнал Перикла, сына бессмертного государственного мужа. «Он наверняка остается в Афинах по политическим соображениям, – подумал Аристон. – Жаль. Говорят, что он у нас один из лучших морских военачальников».
– Эй, Аристон! Аристон! – насмешливо крикнул Алкивиад. – Должен сказать, что ты совершенно не подходишь для роли Гефеста, которую выбрал. Кузнец богов был уродливым и хромым и женат на прекрасной Афродите, а ты…
– Ну а я достаточно уродлив, правда, пока еще не хромой, – в тон ему ответил Аристон. – Приветствую вас, калокагаты! А ты, старина Автолик, я вижу, прекрасно сыграл бы роль покалеченного Гефеста!
– Это все твой тезка, личный панкратиаст Хармида, – простонал Автолик.
– Он чем старше, тем зловреднее – и сильнее. Представляешь, сломал мне руку как тростинку. Угораздило же меня бороться со стариком Аристоном. Ну а ты, прекрасный юный Аристон, как твои любовные дела?
– Я все тебе расскажу вместо него. – Алкивиад был явно в игривом настроении. – Он разочаровывает меня. Ему бы следовало жениться и таким образом предоставить мне Афродиту, чтобы я мог сыграть для нее роль Ареса. Но он не только не дает мне никакой возможности украсить его лоб рогами, но и вообще довольствуется одним очень скучным мальчиком – я полагаю, вы все знаете Даная, сына Пандора?
– Я его знаю, – заявил Перикл, – но вот что касается того, что он сын Пандора, это весьма сомнительно. Я бы даже сказал, чрезвычайно сомнительно, если, конечно, хорошо знать Пандора!
– Ты напрасно сомневаешься, – с серьезным видом продолжал Алкивиад. – Дело, судя по всему, было так. Однажды ночью госпожа Текмесса в отчаянии пошла в конюшню, отрезала хвост одному жеребцу и приклеила его к подбородку с помощью муки, смешанной с козьим молоком. После чего облачила свое прекрасное тело в хитон, украденный ею у конюха, – разумеется, уже двенадцатый месяц как нестираный. И вот, когда Пандор, в стельку пьяный, пришел домой и учуял свой любимый аромат – эту выворачивающую наизнанку вонь немытой деревенщины, – он протянул руку и нащупал эту гнусную свежевыращенную бороду. Охваченный неудержимой страстью, он прыгнул на нее и…
– Алкивиад, ради Артемиды! – взмолился Аристон.
– Клянусь Эросом, это чистая правда, – серьезно сказал Алкивиад. – Эта уловка так хорошо сработала, что она повторила ее еще трижды, снабдив, таким образом, своего августейшего педераста – к вящему его неудовольствию – большой семьей. Но как бы там ни было, Данай стал причиной самого громкого скандала года. Раскройте свои уши, друзья. Из-за любви к Данаю наш друг Аристон отдал поэту Софоклу лучшую гетеру во всей Аттике!
– Я слышал об этом, – сказал Перикл, – но не поверил.
– И правильно сделал, – сказал Аристон, – поскольку здесь нет ни слова правды.
– А вот и есть! – резвился Автолик. – А теперь наша маленькая Феорис носит ребенка, которого этот старый развратник Софокл по глупости считает своим!
– Тогда он заслуживает глубочайшего восхищения, – невозмутимо произнес Перикл. – Любой, кто в возрасте Софокла имеет какие бы то ни было основания рассчитывать на нечто подобное, достоин того, чтобы быть увенчанным лавровым венком на ближайшей Дионисии.
– Счастливое дитя! – заметил Алкивиад. – Оно несомненно будет прекрасным. Ибо Феорис очаровательнейшая из женщин, а Софокл, даже на склоне лет, один из самых красивых мужчин в Аттике. Ну а если он и заблуждается на сей счет, наш Аристон уж наверняка приложил руку к его зачатию, и он…
– Вы сказали «руку», великий стратег? – сострил один из молодых всадников.
– Всего лишь оборот речи, мой юный друг, – строго сказал Алкивиад. – Прошу вас, давайте без пошлости. Ну что. Аристон, не отужинаешь ли с нами сегодня? Уверяю тебя, все будет в высшей степени чинно и благочестиво.
– Как в прошлый раз, когда я был у тебя дома? – осведомился Аристон.
Вдруг, к его удивлению, Алкивиад протянул руку и схватил его за плечо, стиснув с такой силой, что Аристону послышался хруст собственных костей. Взглянув в лицо новоизбранного стратега, Аристон понял, что Алкивиад дает ему знак замолчать.
– Благодарю за приглашение, – сказал Аристон, – но, к сожалению, я не могу его принять, Алкивиад. Я собираюсь завтра навестить Еврипида в его логове, а для этого мне надо встать пораньше.
– Ив самом деле, повидайся с ним, – неожиданно сказал Перикл. – Я был у него два дня назад, и он очень лестно отзывался о тебе. После того как твой покойный отец оплатил хор для его «Гекубы», а ты сыграл, кажется, Гектора, не так ли? С этими масками нетрудно и ошибиться.
– Да, Гектора, – подтвердил Аристон.
– Так вот, он все время сокрушался, что ты не стал профессиональным актером. Он говорит, что у тебя есть все – голос, внешность, манеры, чувствительность, чтобы преуспеть на этом поприще. А кроме того, твой визит пойдет ему на пользу. Он выгладит совершенно больным – работа над новой пьесой донельзя вымотала его. Он попытался прочесть мне кое-что из нее, но его хватило буквально на пару строк – не смог совладать с собственным голосом. И все равно то, что я услышал, – это просто чудо.
– Как она называется? – спросил Аристон.
– «Троянки», – сказал Перикл.
– Аристон, – вновь заговорил Алкивиад, и в его голосе, к вящему изумлению Аристона, ясно чувствовались тревожные нотки. – Так ты точно не придешь ко мне на ужин?
– Я не смогу, Алкивиад. Мне очень жаль, но… В этот момент Алкивиад снова схватил его за руку.
– Тогда давай отойдем на минуту. Аристон, – сказал он. – Мне нужно поговорить с тобой наедине. Прошу извинить нас, калокагаты!
Они отошли на несколько родов.
– Аристон, – прошептал Алкивиад, – я об этой дурацкой истории с переодеванием, о которой ты упомянул, – ты ведь не станешь распространяться о ней? Я хочу сказать, если она опять всплывет. А я боюсь, что так оно и случится. И тогда мне конец. Но ему понадобятся свидетели, которые сами не принимали в этом участия, и ты…
– Кому понадобятся свидетели?
– Фессалу, сыну Цимона. Я все эти годы откупался от этого жалкого сикофанта. До сих пор он держал язык за зубами, но теперь, когда я возглавил экспедицию, он из зависти…
Аристон сухо улыбнулся.
– Поскольку я не могу погубить тебя, не погубив при этом Афин, ты можешь рассчитывать на мое молчание, о великий стратег! – сказал он.
– Я вижу, ты смеешься надо мной, – сказал Алкивиад. – Но я хочу кое-что сказать тебе, Аристон. И запомни хорошенько мои слова! Какие бы другие обвинения ни были выдвинуты против меня после нашего отплытия – а что-то обязательно произойдет, это так же верно, как то, что Зевс правит Олимпом, – эти обвинения будут ложными. Ты веришь мне?
– Нет, – коротко ответил Аристон.
– Клянусь могилой Гиппареты, – тихо произнес Алкивиад. – Теперь ты мне веришь?
Аристон окинул его долгим испытующим взглядом. Затем он заговорил, и в его голосе не было ни тени сомнения.
– Да, Алкивиад. Теперь я тебе верю.
Глава XVII
Когда Аристон вылез из лодки в маленьком заливе у пещеры Еврипида, навстречу ему вышел Цефизофон, секретарь великого поэта. По его мрачному темному лицу было ясно видно, что он считает данный визит крайне нежелательным и намеревается сообщить непрошеному гостю, что поэт не в настроении или слишком болен, чтобы принимать посетителей.
Затем, на глазах Аристона, выражение лица Цефизофо-на стало меняться. Его глаза сузились, придав всему его облику несколько задумчивый вид. Затем они прояснились, и секретарь склонился в низком поклоне.
– Добро пожаловать, о благородный сын Тимосфена! – торжественно произнес он.
Аристон стоял на каменистом берегу залива, разглядывая Цефизофона. Внутренний голос говорил ему, что что-то здесь было неладно. Прежде всего, приветствие прозвучало чересчур напыщенно. «Аристон, сын Тимосфена» было бы вполне достаточно. Ибо Тимосфен, усыновляя спартанского мальчика, который привлек его своей красотой и сильным сходством с его покойным сыном Феоалидом, помимо всех прочих неудобств должен был отказаться от всяких надежд передать ему свой титул. Если бы Тимосфен усыновил афинского гражданина, его новый сын автоматически стал бы эвпатридом, благородным, как сам Тимосфен. Но усыновив в своем слепом сентиментальном порыве безродного метека, он не мог сделать его эвпатридом так же, как и гражданином полиса.
И все это было прекрасно известно Цефизофону. Аристон улыбнулся темнокожему секретарю слегка насмешливо.
– Эта твоя новоявленная угодливость не украшает слугу такого господина,
– сказал он. – Кроме того, не забывай, что я давно тебя знаю и у тебя никогда не было недостатка в гордости. Ты прекрасно знаешь, что я не благородный. Я просто Аристон Оружейник, Аристон Метек, или, если угодно, любовь отца ко мне, моя любовь и преклонение перед его памятью дают мне право называться Аристоном, сыном Тимосфена. А теперь скажи мне, как поживает твой господин?
– Плохо, – грустно сказал Цефизофон. Последовала долгая пауза, во время которой он смотрел на Аристона глазами, выдававшими его душевное смятение.
– Говори, о Цефизофон! – приказал Аристон.
– О молодой господин, я… – Эфиоп запнулся. – Нет, я не смею. Но может, ты сначала поговоришь с Мнесилохом?
– Ну разумеется, – согласился Аристон.
Мнесилох был тестем Еврипида и, что гораздо важнее, его близким другом. «Куда лучшим, – мрачно подумал Аристон, – чем его жена или трое сыновей, ни один из которых не остался с ним после того как этот старый крикливый демагог Клеон привлек его к суду за богохульство. И даже несмотря на то, что Еврипид был оправдан, ни одному из его сыновей не хватило мужества на…»
Его мысли переключились на главный вопрос. Почему, о великая Афина, люди так ненавидят Еврипида? Эти слухи, что Хорила, его жена, часто наставляет ему рога, – слухи, лишенные малейшего основания, но повторяемые с каким-то злым удовлетворением всеми Афинами, – опять же, откуда это? Почему люди утверждают, что его мать якобы была зеленщицей, торговавшей горькой травой, которую едят только во время голода? А эти смехотворные обвинения, что поэт ненавидит женщин – это он-то, в чьих пьесах женские роли всегда сильнее и лучше мужских?
Все это, на первый взгляд, было совершенно необъясни– мо, но Аристон почувствовал, что он близок к разгадке. «Я сейчас поговорю с Мнесилохом, – подумал он, – а потом попробую вытащить Еврипида из его раковины, вызвать его на откровенность – его, практически никогда не рассказывающего ничего о себе, – прежде чем беспокоить его моими проблемами. Разумеется, если он не слишком болен. И если у меня хватит смелости».
Мнесилох поприветствовал Аристона с озабоченным видом теребя бороду своими кривыми пальцами, как будто пытаясь расчесать ее. Как это часто случалось в Элладе, где мужчины, как правило, женились в тридцать – тридцать пять лет и при этом выбирали себе невест, только-только достигших половой зрелости – для того, чтобы не было никаких сомнений в их девственности, как с горечью заметила как-то Феорис, – Мнесилох был несколько моложе своего зятя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65