Ничто не остается неизменным. Все зависит от обстоятельств. Бывают случаи, когда трусость становится добродетелью.
– Назови хоть один, – потребовал Аристон. Орхомен поразмыслил. А потом улыбнулся: за то короткое время, пока он ходил в учениках у илота. Тал его здорово вымуштровал. К примеру, Орхомен не возмутился и не потребовал назначить его пентекостом, что соответствовало бы его прежнему званию, а спокойно воспринял, когда его разжаловали и сделали обыкновенным воином, – только улыбнулся да плечами пожал.
– Будь я поэтом Еврипидом, – сказал он, – и задумай написать шедевр к следующим Дионисийским празднествам, было бы вполне оправданно, если бы я старался спасти свой труд, сохранить его для потомков, хотя бы для этого мне пришлось спасать мое бедное, бренное тело. Или – тебе это, как спартанцу, понятней – должен был бы поплатиться честью. Обладай я подобным талантом, я бы с радостью бросил щит и бежал.
Аристон смотрел на Орхомена не отрываясь.
– И все же, – молвил он, – ты здесь… и до сих пор вел себя храбро.
Орхомен пожал плечами.
– Афиняне не такие уж страшные, – сказал он.
Глаза Аристона мрачно поблескивали на юном загорелом лице, словно голубое священное пламя.
«Придется мне тебя спровоцировать, друг мой Орхомен, – подумал он. – Уж больно противно ждать. Воюя с такими врагами, как афиняне, я, пожалуй, доживу до того, что стану геронтом. А жизнь… моя жизнь – это бремя, от которого мне хотелось бы избавиться, друг».
– Орхомен! – позвал он.
– Да, Аристон?
– Приведи мне пример инцеста, который можно было бы оправдать.
Орхомен поджал губы. На его виске набухла и забилась жилка. Но, когда он заговорил, голос звучал спокойно, сдержанно.
– Ну, например, когда виновные не знали о своем родстве. Как Иокаста и Эдип, – натянуто произнес он.
– Я не говорил «объяснить», – покачал головой Аристон. – Я сказал оправдать.
Орхомен опять надолго задумался.
– Допустим, случилась катастрофа… Наводнение… Чума. И ты с сестрой…
– С матерью, – поправил Аристон.
– Ладно. Ты с матерью – единственные жители полиса, которые уцелели. Тогда, ради сохранения рода, будет оправдано, если ты с ней ляжешь. Таких примеров в истории немало…
«Значит, разозлить тебя не удастся?» – подумал Аристон.
А вслух сказал:
– Орхомен!
– Да, Аристон?
– Почему ты до сих пор не убил меня? Ты же питаешь ко мне такую ненависть!
Орхомен уставился на юношу. Однако голос его звучал так же спокойно, как и раньше.
– Потому что ты этого хочешь, – ответил он. – Смерть будет для тебя благодеянием. Вот почему я вызвался пойти на войну. Я буду с тобой рядом. И спасу тебя, если пона– добится, тысячу раз. Чтобы ты продолжал жить. Продолжал страдать. Ты можешь придумать что-нибудь хуже?
Аристон поднял голову, поглядел на высокие афинские стены. Аттический лучник выпустил в Орхомена и Аристона стрелу. Но поскольку, победив два с лишним столетия назад скифов, которые считались лучшими в мире лучниками, эллины не переняли их технику стрельбы, ибо питали безграничное презрение ко всему варварскому, – а заключалась эта техника в том, что стреляющий целился врагу в ухо, а не в живот, как греки, – афинянин, естественно, промахнулся, и стрела упала вдалеке от Орхомена и Аристона, которые напоминали в своих блестящих от дождя доспехах величественных юных богов.
– Ну, так можешь? – повторил Орхомен.
– Нет, – покачал головой Аристон.
Той же ночью из Спарты прибыл гонец. Что он сказал Теламону – спартанцы всегда передавали важные сообщения устно, и считалось, что гонец скорее умрет под пыткой, чем выдаст тайну, – стало ясно только через три дня. Похоже, Теламон поведал о донесении только своему лоча-гою, командовавшему пятью тысячами воинов. Лочагой отдал приказ пентакосту, в подчинении у которого находились тысяча двадцать пять гоплитов, а те, в свою очередь, передали его своим эномотархам, которые объявили простым солдатам:
– Снимайте шатры! Упаковывайте снаряжение! Готовьте оружие!
Все было собрано за полчаса… И вот они молча стоят и с удивлением, дрожью и болью слушают, как трубач подает сигнал, который спартанцы всегда слышали лишь на учениях: «Отход». Им приказано отступать! Однако они недаром родились спартанцами. Без единого слова воины повернулись спиной к афинским стенам и зашагали прочь.
На обратном пути Теламон чуть не довел их до разрыва сердца. Он вел их быстрым шагом, пока они не начали падать с ног. В первый день они прошли от Афин до Элевсии, во второй – от Элевсии до Коринфа– После Коринфа следующим перевалочным пунктом был Аргос, находившийся по дороге в Спарту. Однако они не могли устроить там привал, поскольку, хотя Аргос принадлежал Пелопоннесскому полису, жители были союзниками Афин. Так что спартанцам пришлось миновать город. Но позже, днем, Теламон, видя, как измотано его войско, проявил мудрость и доброту, на которые он иногда оказывался способен. Он собрал воинов и прямо, откровенно объяснил, что стряслось.
Афинский флот под начальством Эвримедона и Софокла вторгся в Пелопоннес, захватил полуостров Пилус на западном побережье и оставил там воинов, которыми командовал афинский стратег Демосфен.
Не успел он договорить, как гоплиты повскакали с мест и принялись кричать:
– Вели выступать! Мы готовы!
Ночью они миновали Аргос и шли с удвоенной скоростью до рассвета. Затем отдохнули часок и вновь отправились в путь. И хотя расстояние от Аргоса до Спарты равнялось шестнадцати парасанкам, одному гиппикону и трем стадиям, они преодолели его всего за четырнадцать часов. В десять вечера они видели впереди огни Аргоса, а утром следующего дня уже входили, шатаясь от усталости, в Спарту.
В Пилус их послали не сразу, ибо Спарта уже вызвала свой флот из Корсиры. Однако Теламон напомнил эфорам о своей клятве, и его с сыном пообещали взять на борт триремы. Но, несмотря на приказание эфоров, отплытие Теламона чуть не сорвалось.
Во-первых, Теламон был гораздо выше рангом, нежели сам капитан судна, некий Бразид, который тогда был только триерархом, а впоследствии стал крупнейшим спартанским полководцем. Надо сказать, что эллины не различали рода войск. Человек мог быть навархом, а через день уже стратегом. В Афинах слово «наварх», адмирал, вообще не употреблялось, командующего флотом все равно называли полководцем. Разумеется, Бразид должен был уступить командование судном Теламону, но он твердо, хотя и вежливо, отказался это сделать, вопреки тому, что, как и все спартанцы, питал огромное уважение к старшим. Бразид понимал, что флот лакедемонян, который был еще,что называется, в пеленках, ибо его создали лишь несколько лет назад, должен сразиться с мощным флотом афинян. Мужчина возраста Теламона абсолютно ничего не смыслил в мореходстве: хуже того, он наверняка его презирал, будучи, как все знатные спартанцы, консерватором до мозга костей; они всегда презирали то, чего не видели или не делали их великие предки. Юный триерарх с горечью сознавал, что седобородый старец даже не знает морских терминов и не сможет отдавать команды. Поэтому Бразид в отчаянии воспротивился назначению Теламона, хотя знал, что по закону, обычаям, по всем правилам должен был уступить ему. Но он не знал, что Теламон был живым трупом, для которого такие мелочи, как звания и почести, уже не имели значения. Бывший стратег лишь слабо улыбнулся красивому юному триерарху. А затем с невероятным достоинством сорвал со своих доспехов регалии и швырнул их в море.
– Если хочешь, пошли меня на камбуз, – спокойно сказал он. – Я умею готовить.
Во-вторых, при виде Аристона моряки подняли страшный шум. Матросы вообще очень суеверны. Они считали, что присутствие на борту юноши, уличенного в столь жутком святотатстве, разгневает Посейдона и тот выпустит на волю все ветры на свете, вспенит трезубцем громадные волны, и их утлое суденышко разлетится в щепки, а они все потонут.
Теламон уладил это, призвав жреца, который предсказал морякам их судьбу. Или думал, что предсказал. На самом деле все уладилось благодаря Аристону. Прослышав про замысел отчима, он взял у Теламона взаймы целую мину, сказав, что собирается воздвигнуть стелу в храме Афины-всадницы, дабы она воздержалась от помощи афинянам. А на самом деле дал взятку вещуну, и мудрый старик истолковал все знаки и предзнаменования в благоприятную для Аристона сторону.
Так что они наконец пустились в путь, хотя и с задержкой на день. Однако, едва корабль отдал швартовы и си– девшие в три ряда гребцы взмахнули веслами, моряки увидели странную сцену: гоплит в полном вооружении пробежал по пристани и нырнул в море. Вынырнув на поверхность, он быстро поплыл за ними, несмотря на тяжелые доспехи. Бразид немедленно приказал гребцам остановиться.
– Такой человек мне нужен! – воскликнул он. – Бросьте ему веревку, дураки!
И они втащили Орхомена на борт корабля. Аристон тут же подошел к нему и поцеловал. Орхомен ухмыльнулся, глядя на юношу.
– Я за тобой в огонь и в воду, ослик в доспехах! – сказал бывший илиарх.
– Ты по-прежнему считаешь афинян трусливыми собаками? – спросил Орхомен.
Аристон посмотрел на него и перевел взгляд на море. Вопрос не требовал ответа. Ведь все пошло наперекосяк с самого начала. И теперь уже не оставалось никакой надежды.
Когда на сорока трех триремах под предводительством наварха Фразимелида они величественно вплывали в бухту Буфрас, это казалось увеселительной прогулкой. Будто слона послали прибить муху. Но на полуострове Пилус афинян, которыми командовал Демосфен, было в десять, двадцать, даже в пятьдесят раз больше. Они выстроились на берегу одного-единственного узкого пролива, по которому могли подойти к берегу лодки с трирем, и лакедемоняне не сумели высадить на берег столько гоплитов, сколько требовалось, чтобы чувствовать себя на равных с афинянами. А те сражались, словно загнанные в угол львы.
Бразид в первый же час упал, обливаясь кровью: ему нанесли целую дюжину ран. Когда он падал, у него вырвали щит, и лакедемоняне сразу приуныли. Впервые в их истории афиняне отобрали щит у живого спартанца!
Аристон не видел ни первой атаки, ни двух других, столь же безуспешных. Они с Орхоменом оказались среди четырехсот двадцати воинов во главе с лочагоем Эпитадом и его помощником пентекостом Иппагретом, которым выпал жребий захватывать остров Сфактерия. Эта операция затевалась, чтобы защитить спартанский флот, дабы он не оказался в бухте как в мышеловке, когда появятся афинские корабли. А они наверняка должны были появиться с минуты на минуту, поскольку Демосфену удалось провести две из пяти трирем мимо спартанских судов и вывести их в открытое море.
Теламона в числе отобранных не оказалось, но он просил даровать ему право сопровождать сына в самоубийственной миссии по удержанию абсолютно незащищенного острова. Не отличаясь особой прозорливостью в быту, Теламон в военном деле был совсем не так глуп, как считали окружающие. Ему не хватало лишь воображения. Однако местность он всегда оценивал превосходно. Теламон сразу сообразил, что ни четыреста двадцать человек, ни четыреста двадцать тысяч – если бы удалось разместить столько народу на каменистом островке длиной не больше двадцати стадий и шириной не больше пяти, причем в самом широком месте, – не смогут воспрепятствовать продвижению афинских трирем. Спартанцы остановили бы врагов, лишь полностью перегородив своими судами оба входа в бухту Буфрас: узкий пролив на севере между Сфактерией и Пилусом и широкий цроход между южным берегом Сфактерии и материком. Таким образом они лишили бы афинян их главного преимущества – свободы маневра.
– Если этого не сделать, – сказал он по секрету Аристону (отказавшись от своего звания, Теламон тщательно остерегался отдавать приказания и выступать в роли советчика) , – у спартанского флота нет ни малейшей надежды.
И дело было не в том, считал Теламон, что спартанцы утратили свою знаменитую храбрость. И не в численном превосходстве противника, ведь весь афинский флот, вместе взятый, насчитывал пятьдесят кораблей. Просто спартанцы были пехотинцами, а афиняне – моряками, и никакая храбрость не в состоянии восполнить недостаток умения, когда приходится сражаться с решительно настроенным противником в его родной стихии.
«Теламон совершенно прав, – думал Аристон. – Эври-медон за один день выгнал нас из открытого моря, и теперь афиняне свободны, а мы в осаде».
– Ты думаешь, из этого перемирия что-нибудь выйдет? – спросил он Орхомена.
– Нет, – покачал головой Орхомен.
– Почему? – спросил Аристон.
– Потому что в Афинах власть в руках народа. Один из правителей Афин – кожевник по имени Клеон. А что делаем мы, завоевав какой-нибудь полис? Свергаем власть демоса и устанавливаем правление олигархов. Мы реакционеры по природе, мой мальчик. Так что потные, провонявшие чесноком толпы афинян вряд ли проявят к нам милосердие… Слушай, ты этих еще сегодня не видел?
Орхомен имел в виду илотов, которые привозили спартанцам на своих утлых суденышках сыр, хлеб и вино с материка. За определенную мзду. В обмен они получали свободу. Прежде чем отдать скудные запасы провизии, спасавшие гарнизон Сфактерии от голодной смерти, илоты требовали, чтобы спартанцы подписали бумагу об их освобождении. Но афиняне наловчились пробивать лодки илотов своими тридцативесельными триаконтами или пятидесятивесельными пентеконтами, легкими быстрыми судами, которые стремительно неслись по волнам. Поэтому илотам приходилось плыть под водой, таща за собой шкуры, наполненные смесью мака, меда и льняного семени.
Конечно, теперь, после страшного поражения, которое афиняне нанесли спартанскому флоту, спартанцам больше не нужно было тайком привозить себе пищу. В условиях перемирия специально обговаривалось, что лакедемонянам будет позволено ежедневно поставлять освобожденному гарнизону острова две меры овса, одну пинту вина и кусок мяса для каждого солдата; илоты получали половину дневного рациона спартанского воина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65