– Подумать только! Так и не посчастливилось нам увидеть Правду! – сетовал Андренио. – Даже теперь, когда были так близко, в самой ее области. А она, говорят, прекрасна! Прямо не могу утешиться!
– Как это – ты ее не видел? – возразил Дешифровщик (так, сказал он, зовут его). – Да, таково заблуждение большинства – в самих себе не могут распознать Правду, только в других. Прекрасно знают, что дурно в их соседе или друге, что те должны делать, говорят об этом, убеждают, а в том, что их самих касается, ничего не видят и не смыслят. Когда до их дел дело доходит, сплошь глупости совершают. В чужих делах рыси, в своих кроты; знают, как живет дочь такого-то и какие штуки вытворяет жена соседа, а что поделывает их собственная, им невдомек. Но скажи, неужто ты не видел тех дивных красавиц, которые там прогуливались?
– О да, видел многих, и очень приятных
– Так знай, то были Правды – и чем они старе, тем красивей, ибо время, от коего все тускнеет, Правду красит
– Наверно, та, в венке из листьев тополя, – сказал Критило, – где белые чередуются с темными, как дни с ночами, она-то, королева времен, и была Правда.
– Она самая.
– Я, – сказал Андренио, – поцеловал одну из ее белых рук и ощутил такую горечь, что во рту до сих пор невкусно.
– А я, – сказал Критило, – в это время поцеловал другую, и она показалась мне сахарной. О как хороша была Правда, как светла! Все тридцать три тройки совершенной красоты насчитал я в ней: три белые, три румяные, три высокие и так далее. Но среди всех ее совершенств прекраснейшим были маленькие, нежные уста, источник амбры.
– А мне, – сказал Андренио, – показалась она совсем-совсем иной, и хотя я редко испытываю отвращение, тут оно было чрезвычайно сильным.
– Сдается мне, – заметил Дешифровщик, – что вкусы у вас обоих весьма несходны: что одному нравится, другому не по нраву.
– Меня, – сказал Критило, – мало что удовлетворяет вполне.
– А мне, – сказал Андренио, – мало что не доставляет удовольствия: я во всем нахожу много хорошего и стараюсь наслаждаться вещами, как они есть, пока не встретятся другие, лучшие. Таково мое житейское правило, я, как большинство, я человек покладистый.
– И глупец, – заметил Критило.
Тут вмешался Дешифровщик:
– Я уже сказал, что все в мире скрыто под шифром, – добрый и злой, невежда и ученый. Бывает и друг зашифрованный, и родственник, и брат, даже зашифрованные родители и дети, а уж о женах и мужьях говорить нечего, тем паче о тестях и зятьях: недаром говорят: «приданое в векселях, а теща наличными». И большинство вещей – не то, чем называются. Хлеб – не хлеб, а глина; вино – не вино, а вода, чего ж удивляться людям! Думаешь, пред тобою человек с весом, а он надут ветром; с виду солидный, а по сути пустой. И только женщины кажутся тем, что они суть, и суть таковы, какими кажутся.
– Как это возможно, – возразил Андренио, – ежели все они с головы до пят – сплошная ложь и лесть?
– Очень просто. Большинство женщин дурными кажутся – и таковы они и есть. Надо быть читателем весьма искусным, надо уметь читать все наоборот. Имея под рукою шифровальный ключ, сможешь понять, не намерен ли тот, кто любезно тебе кланяется, тебя обмануть; кто целует руку – ее укусить; кто говорит тебе комплименты – сочинить про тебя куплеты; кто сулит золотые горы – оставить тебя с носом; кто предлагает свою помощь – усыпить твою бдительность и занять твое место. А читатели-то наши чаще никудышные, вместо «А» читают «Б» там, где вместо «В» надо читать «Г». Ничего в шифрах не смыслят, не изучали науку об умыслах, из всех наук труднейшую. Признаюсь чистосердечно, я сам долго был слеп, как вы, пока не посчастливилось мне ознакомиться с новейшей наукой расшифровки, – ее-то люди разумные именуют наукой размышления.
– Но скажи, – спросил Андренио, – разве люди, которых мы встречаем в мире, не люди, а скоты – не скоты?
– Славно рассуждаешь! – отвечал Дешифровщик короткой фразой, сопровождаемой долгим смехом. – Нет, не умеешь ты читать правильно. Знай, большинство тех, что кажутся людьми, вовсе не люди, но дифтонги.
– А что это – дифтонг?
– Такая странная помесь. Дифтонг – это мужчина с голосом женщины и женщина, говорящая как мужчина. Дифтонг – это муж с капризами и жена в штанах. Дифтонг – это ребенок шестидесяти лет, голоштанник в шелках. Дифтонг – это француз внутри испанца, помесь препротивная. А бывает дифтонг из хозяина и слуги.
– Как это возможно?
– Очень… непросто – хозяин услужает своему же слуге. Есть даже дифтонги из ангела и демона – лицом херувим, душою бес. Бывают дифтонги из солнца и луны – красота и изменчивость Часто встретишь дифтонг из «да» и «нет». Дифтонгом назову рясу, подбитую щетиной. Большинство людей – дифтонги: одни из зверей и людей, другие из людей и скотов; там политик-лиса, здесь жадюга-волк, храбрецы из мужчины да курицы; а сколько неродных тетушек-гиппогрифов , сколько их племянниц-курочек; малорослые – помесь человека с уистити , а рослые – с большой скотиной. У большинства людей никакого содержания – одно самомнение, и разговаривать с таким глупцом все равно, что битый вечер из стога по соломинке вытаскивать. Напыщенные невежды – что пончики без начинки, а педанты – что галерные сухари. Вон тот, чопорный и нудный, – дифтонг из человека и истукана; таких встретите немало. Другой по виду Геркулес с палицей, а на деле – с прялкой; обабившихся дифтонгов не оберешься. Самые же мерзкие – это сложноликие, из добродетели и порока сложенные, они позор мира – нет у правды худшего врага, чем правдоподобие! – например, лицемерный дифтонг из любезности и злобы. Увидите людей заурядных, привитых к выдающимся, и подлецов, сросшихся с благородными. Многих встретите с золотым руном , но знайте, что это простой баран и что Корнелии умолкли, стали Тацитами , а Луции – Золотыми ослами. Но чего удивляться, если и среди фруктов есть дифтонги: купишь груши, окажутся яблоки, видишь яблоки, тебе говорят – груши. А что сказать о вводных предложениях, ни с чем не согласованных, о людях из сорта «ни рыба, ни мясо»? Мир они не заселяют, но засоряют. Поглядишь, в знаменитых фамилиях «четвертый граф», «пятый герцог» – растет количество, не качество, ибо и в доблести бывают паузы, и в славе – фигуры умолчания. О, сколько людей явилось на свет некстати, а другие – не вовремя!
– Знаете, – сказал Критило, – наука расшифровки мне начинает нравиться, готов согласиться, что без нее шагу не ступишь.
– И сколько же шифров в мире? – спросил Андренио.
– Несметное множество, притом очень трудных. Я, пожалуй, объясню вам самые употребительные, а все узнать невозможно. Наиболее всеобъемлющий из них, полмира покроет – «это самое».
– Да, мне случалось слышать это выражение, – сказал Андренио, – но я как-то не обращал внимания, не вникал в его смысл.
– О, оно весьма многозначно и неудобообъяснимо! Вот, например, беседуют двое, а мимо проходит кто-то третий. «Кто он?» – «Кто? Такой-то». – «Не понимаю вас». – «О, господи! – говорит собеседник. – Да это тот, который… это самое». – «Ах, да, теперь я понял». – «А вон та женщина, кто она?» – «Как? Вы ее не знаете? Да это та, которая… это самое». – «Да, да, понимаю». – «А вон тот, это человек, чья сестра… это самое». – «Можете не продолжать, все ясно». Вот как употребляется «это самое». Рассердится человек на кого-то и говорит: «Убирайтесь отсюда прочь, вы… это самое. Ступайте ко всем… это самое». Тысячи смыслов имеет и все важные. Поглядите на того урода, женатого на ангеле. Вы думаете, он ей муж?
– Кем же еще ему быть?
– О, наивный человек! Знайте, он ей не муж.
– А кто?
– И сказать неудобно, он… это самое.
– Вот так шифр, голову сломаешь!
– А вон та, что именует себя тетушкой, она вовсе не тетка.
– А кто?
– Она… это самое. Другая выдает себя за девицу, тот – за кузена кузины, тот за друга супруга. Какое там! Ничего похожего! Они все… это самое. Думаете, он племянник своего дяди, ан нет… он – это самое, племянник своего брата, что ли. Есть сотни вещей, которые иначе не объяснить; мы вставляем «это самое», когда хотим, чтобы нас поняли, а определенно высказаться не решаемся. И, уверяю вас, выражение это гораздо больше выражает, чем другие слова. Люди пересыпают речь «этим самым», наполняют им письма, но когда шифр этот не чреват значением, он бессмыслен, он тогда просто глупость. Знавал я человека, которого звали «лиценциат этого самого», как другого величали «лиценциат сплетен». Примечайте, примечайте – увидите, что почти весь мир – «это самое».
– Чудный шифр, – говорил Андренио, – аббревиатура всего дурного и дрянного. Боже избави, чтобы им и нас не пометили! Как насыщен смыслом, как богат намеками! Сколько историй за ним скрыто, и все удивительные! Постараюсь вызубрить его на зубок.
– Пошли дальше, – сказал Дешифровщик, – теперь я растолкую вам другой шифр, потрудней, не столь универсальный и потому не столь популярный, но тоже очень важный.
– А как звучит?
– «Титло». Большая проницательность нужна, чтобы его понять, – в нем заключены премногие и препротивные виды чванства, расшифровывается он как дурацкая напыщенность. Слышите того оратора, что упивается эхом бессмысленных своих слов.
– Слышу, он даже кажется мне человеком разумным.
– Никакой он не разумный, а просто притворщик, воображала, одним словом «титло». Посмотрите на другого, что напустил на себя важность, играет роль человека положительного, степенного, и на того, что с таинственной миной сыплет клятвами и все сообщает шепотом по секрету.
– Похоже, они люди незаурядные.
– Ничего подобного, они только хотят казаться такими. Не персоны, но персонажи – и под шифром «титло». Поглядите на того красавчика – как поглаживает себе грудь, приговаривая: «Здесь зреет великий человек, прелат, а может, и президент!» И вон тот другой, весьма довольный уже тем, что соизволил родиться, – тоже «титло». Итак, пустой титул, фанфарон, жеманник с пискливым голоском, будто поющий фальцетом; церемонник, спесивец, ученый сухарь и многие другие из этой противной породы – все они расшифровываются как «титла».
– А сколько учености выказывает вон тот! – сказал Андренио. – Как ловко продает свои знания!
– Оттого, что наука у него купленная, не трудом приобретенная. И заметь, он вовсе не учен, в нем больше титлов, чем букв. Все титла тщатся чем-то слыть, а на деле – ничто. И ежели их расшифровать, видишь, что они всего лишь роли под шифром «титло».
– Погоди, а вон те, – сказал Андренио, – такие рослые да статные, что, видимо, сама природа как бы поставила их на ходули, либо они судьбою вознесены над прочими; недаром поглядывают на других смертных через плечо и говорят: «Эй, там, внизу, кто там копошится в грязи?» Вот это уж точно люди настоящие, в каждом по три-четыре обычных человека уместится,
– Ох, и плохо ты читаешь! – сказал Дешифровщик. – Знай, они-то менее всего люди. Особы чересчур высокие редко бывают возвышенными и, хоть поднялись на удивленье, личностями не стали. Они тоже не буквы, нет в них никакого значения – по пословице: «У верзилы ума мало».
– Но тогда – для чего они нужны в мире?
– Длячего? Засорять. Они отмечены шифром «ногастик»: о человеке, понимаешь, надо судить не по ногам, а по голове – природа, обычно подкинув лишку ногам, столько же недодает мозгам; тела избыток – души недостаток. У долговязых длинные их ноги возносят тело, не дух: потому он, дух, и застревает где-то пониже шеи, никак наверх не пробьется, редко-редко до уст дойдет, что и видно из того, как мало смысла в речах долгоногов. Глядите, как здорово скачет тот голенастый, – через улицы и площади перемахивает, в хожденье силен, в сужденье слабоват.
– А тот, другой, сколько земли исходил! – восхищался Андренио.
– Земли много, а неба и не видал, высокий, как говорится, до неба, а с неба звезд не хватает. Ногастиков этих встретите в мире немало и, имея к ним ключ, оцените их по достоинству. Правда, чернь ими восторгается, и чем они дебелей, тем восторгов более. Ведь народ полагает, что толщина придает человеку вес, мерит качество по количеству, судит по виду – собою видный, дородный, значит, благородный. Большое дело – важная наружность! Как ни далеко еще до духа, а все же человек кажется вдвое лучше; особенно, ежели высоко поставлен. Но, повторяю, коль расшифровать, часто они – всего лишь ногастики.
– – Ежели ты прав, – сказал Андренио, – тогда их антиподы – малыши, а по-другому, сморчки, ибо из них редко кто не морочит, людьми притворяются, потому что не люди, а этакое марионеточное племя; чтоб людьми казаться, без устали суетятся, ни себе, ни другим покоя не дают, будто на ртути замешаны, кривляются как дергунчики, вспыльчивы как порох, жгучи как перец. Один, глядишь, вверх тянется, потому что душа в футлярчике не умещается; другой пыжится, тщится прослыть личностью, да так и остается личинкой; от малости через край переполняются – в трубе низкой и узкой всегда полно дыму. Неужто они-то полные буквы?
– Ни в коем случае, верь мне.
– – Что ж они такое?
– Приложения к буквам: точка над «i», кратка над «й». Потому-то с ними надо быть сугубо почтительным, у каждого из них своя точка, свой пунктик. Не следует ни верить, ни доверять этим гордунам и тем, кто с ними рифмуется, – горбунам. Крохотные, мелконькие. малипусенькие, недаром каталонцы говорят: «роса cosa para forsa» . Знавал я мудрого министра, который никогда не удостаивал беседы людей ничтожного роста, таковых даже не выслушивал. Они – точно души неприкаянные: при ходьбе едва земли касаются, вверх тянутся, а сядут – повисли между небом и землей. Злость в них сгущена, и потому сердчишко полно яду. Они из породы кусачих мошек – как ужалят, едва не убьют. Короче, они – аббревиатура личности, их шифр – «личинка». Да, чуть не позабыл еще об одном шифре, весьма для вас важном, – самый распространенный, он и наименее известный. Тысячи смыслов имеет и все отличаются от того, что изображается, – читай наоборот. Видите вон того, кривошеего? Думаете, его намерения прямые?
– Мне это совершенно ясно, – ответил Андренио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98