Что делать с переполненными ящиками? Их же не вскроешь и не запечатаешь по новой, особенно когда на участке толпится охочий до демократии народ и наблюдатели, всегда готовые растолковать любую статью закона о выборах. Кое-кто отказывался ждать – и их бюллетени просто складывали грудами. Потом принялись запечатывать, вернее, опечатывать в полиэтиленовые пакеты. Эти пластиковые пакеты выставляли как своеобразный суррогат, призванный заменить привычный деревянный ящик с замком и щелью в крышке.
– Председателю ЦИК крупно повезло, что здесь нет скандальных петербургских журналистов. А то вертеться ему карасем на сковородке.
– А я откуда? – обиделась Лизавета.
– Ты не склонна к скандалам, это видно невооруженным глазом! – ухмыльнулся Глеб. – Ты же не будешь тиранить облеченного властью человека, утомленного интригами!
– Отчего бы и нет? – Лизавета до того момента сама толком не знала, стоит ли вылезать со своими петербургскими вопросами. Глеб помог принять решение.
Она дождалась паузы, подмигнула Славику и вышла к центральному микрофону. Председательствующий начальник пресс-центра кивнул – мол, я вас заметил, подождите. Ждать пришлось довольно долго. Лизавета даже успела пожалеть, что вылезла вперед. Ответа по существу все равно не дождешься, а топтаться на виду она не любила. Наконец ей включили микрофон.
Лизавета в двух словах рассказала о нехватке бюллетеней и переполненных урнах, спросила, знают ли об этом в Центризбиркоме, а затем поинтересовалась, не намерена ли Центральная комиссия рассмотреть вопрос о признании выборов недействительными на тех участках, где были зарегистрированы нарушения процедуры. Словосочетание «признание выборов недействительными» повергло весь президиум в смятение. Никто не бросился отвечать – все смотрели на руководителя, которому и был задан вопрос. Председатель ЦИК с блеском вышел из положения. По крайней мере, его ответ был растиражирован десятком газет и журналов.
– Я не понимаю, о каких нарушениях вы говорите… Ну подумаешь – полиэтиленовые мешки! Ведь что такое, по сути, избирательная урна? Некое замкнутое пространство, в которое можно опустить свой бюллетень. Это может быть и мешок, и коробка, и что угодно еще.
Лизавета завороженно смотрела на высокопоставленного государственного служащего, не увидевшего ничего странного в том, что во втором по величине городе России демократический выбор делается при помощи картонной коробки и пластикового мешка! В зале повисла зловещая тишина – теоретические упражнения на тему формы и содержания урны произвели впечатление на многих.
– Молодец, старуха. Не ожидал. Я так прямо и озаглавлю статью: «Что есть урна и как ее наполнить?» – такими словами Глеб встретил вернувшуюся в задние ряды Лизавету.
Пресс-конференция же покатилась дальше. Вновь обрели дар речи многочисленные заместители председателя и немедленно перешли к основной части заседания – подведению итогов. К шести утра умные машины сумели подсчитать голоса, поданные тридцатью миллионами российских избирателей, явившимися на выборы. В Думу по партийным спискам прошли шесть партий. Лизавета видела внезапно осунувшееся лицо лидера «Женщин России» – по результатам голосования в Сибири и на Дальнем Востоке они смело могли рассчитывать на места в парламенте, но Европейская Россия в корне изменила ситуацию. Отныне и в течение ближайших четырех лет Государственная дума будет стоять на шести китах.
Лизавета, умевшая запоминать, а уж тем более записывать цифры, с первого раза поняла, что делать на пресс-конференции больше нечего. Одно метафизическое определение избирательной урны потянет на целый репортаж. К тому же Славик Гайский уже полчаса жалобно вздыхал и многозначительно посматривал на своего корреспондента. Он явно проголодался. Работа оператора – тяжелый физический труд, о чем мало кто подозревает. Профессиональная камера, даже современная, весит минимум семь с половиной килограммов. Бегать целый день с таким грузом на плече или в руках нелегко, а ведь еще надо следить, чтобы кадр не дрожал, то есть держать камеру твердо. Или таскать штатив, а это дополнительные килограммы. Хорошие корреспонденты знают: операторов следует кормить хорошо и регулярно, поэтому Лизавета встала.
– Ладно, двинулись…
– А как же пресс-конференция? – встрепенулся сидящий рядом Глеб.
– Никак. Ничего нового они не скажут. Повторят еще раз тридцать, что результаты исключительно предварительные, но исключительно точные, поскольку получены при помощи священной компьютерной коровы. Мы сейчас поедим, а потом я попробую отыскать вашего Валерия Леонтьевича. Он как в воду канул. Я хочу его видеть.
– Зачем он тебе?
– Пригодится. Или у вас каждый день в парламентском центре люди мрут?
– Еще как! – жизнерадостно закивал Глеб. – И не только в центре, а и просто в парламенте. И еще на улице. В людей стреляют из автоматов. Они, правда, с успехом отстреливаются. Им подкладывают взрывчатку, прямо в думские офисы. Или милый телохранитель сначала пропускает с охраняемым пару стаканчиков водки, потом стреляет ему в висок, а затем себе – в сердце. Я уж не говорю про пустяки и мелочи вроде автокатастроф, отравлений и примитивного мордобоя. Так что нас тут ничем не удивишь.
– Ясно. Раз не интересно, значит, не интересно. Пока!
Лизавета заторопилась – Славик уже вышел из зала. Но Глеб не отставал:
– Вы в буфет? Тогда я с вами. Здесь действительно уже все сказано. Кстати, ты напрасно поджидала Валеру-лысого в зале. Посещать открытые для всех пресс-мероприятия ниже его достоинства. Он специализируется на закулисных тайнах, вхож в высшие сферы, говорильня вроде этой – не для него.
– Тогда зачем он здесь? – обернулась Лизавета.
– Ты что, не заметила его «виповскую» карточку? – Глеб потрясающе умел удивляться. – Это мы ходим-бродим с кусками картона! – Он дотронулся до своей аккредитационной карточки, которая ничем, кроме порядкового номера, не отличалась от Лизаветиной. – Такие феньки, с точки зрения Лысого, – фиговые листки для чернорабочих. Аристократы должны появляться на тусовках вроде сегодняшней лишь как особо важные персоны или как почетные гости. Усекаешь?
Лизавета кивнула.
– Извини, мне надо догнать Славика. Так где же можно найти этого Лысого? Странная, кстати, кличка. Я что-то не заметила особой лысины, он скорее седой…
– Ага. И страшно гордится своей благородной шевелюрой. Вот его и стали дразнить «лысым». Идем, я тоже в буфет. Вполне вероятно, что Валерий Леонтьевич там, если, конечно, его не пригласили на рюмку коньяку в узком кругу избирательных начальников.
Очереди в буфете не было – пьющие, наверное, уже утомились, а едоки сидели в зале. Лизавета окинула буфет внимательным взором. Кроме них, посетителей было всего четверо – юная целующаяся парочка в джинсах и свитерах, низенький старик с дорогущим фотоаппаратом и в обсыпанном перхотью пиджаке и человек лет тридцати с непроницаемым лицом, по виду либо брокер, либо дилер.
– А кто он такой, этот Валерий Леонтьевич? – возобновила разговор Лизавета, когда все трое удобно устроились за дальним угловым столиком.
Глеб не торопясь отхлебнул пиво, слизнул пену с губ, потом недоумевающе посмотрел на соседку.
– Ты что, с луны свалилась? Он же председатель Ассоциации независимых журналистов!
Лизавета ответила равнодушно:
– Я и городское-то начальство толком в лицо не знаю, а ты… Он еще чем-нибудь знаменит?
– А как же! Валерий Леонтьевич был одним из тех, кого размазала по стенке Маргарет Тэтчер. Может, помнишь? Или ты в те времена еще в детский сад ходила?
– Я даже в детском саду следила за текущим моментом.
Теперь Лизавета поняла, почему благообразное лицо Валерия Леонтьевича показалось ей знакомым. То интервью, во время которого Железная Леди остроумно и по существу отвечала на агрессивно-бестолковые вопросы трех лучших советских журналистов-международников, интервью, доказавшее всю беспомощность отечественной репортерской традиции, забыть было попросту невозможно.
– Он действительно очень влиятельный человек, – улыбнулся Глеб. – Так что можешь гордиться его давешними комплиментами.
– Слушай, ты часом не знаешь, где могут пить коньяк лица, допущенные к телу и приближенные к дворцовым тайнам?
– Все-таки хочешь отыскать Валеру? Пустой номер, он, скорее всего, уже ушел.
– Тогда давай сами разузнаем, что случилось с тем дядькой!
– Зачем? – почти шепотом спросил Глеб.
Лизавета растерялась.
– Я даже не знаю, что сказать. У нас журналисты, может, и не готовы трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. И за сенсациями, особенно двоякими – за которые не то похвалят, не то уволят, – охотятся с ленцой. Но, по крайней мере, у нас в городе не принято открыто расписываться в том, что тебе, журналисту, начихать на сбор информации, что от скандальных происшествий и таинственных убийств тебя тошнит и что ты предпочитаешь кружку пива пенного священной пахоте на информационной делянке!
– Красиво говоришь! Прямо-таки Аркадий! – Лизавета и Глеб окончили среднюю школу, а после университет примерно в одно время и беседовали на одном языке. Неизвестно, как приняли бы представители следующего поколения цитату из Тургенева. Лизавета же поморщилась, она тоже читала произведения Ивана Сергеевича, в том числе и те, что включены в школьную программу.
– Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины проще всего отречься от всего под предлогом «не говорить красиво»! Ты как хочешь, а я попытаюсь прорваться!
– Куда?
– В медпункт. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив этот человек или нет и как его зовут. А ты допивай! Идем, Славик! – Лизавета решительно направилась к выходу из буфета.
– Минуй нас пуще всех напастей и женский гнев, и женская любовь, – пробормотал Глеб и двинулся следом.
Спустя несколько минут они добрались до входа в закрытую часть Дома парламентского политпросвета. Именно отсюда появилась бригада медиков, именно за этой дверью скрылись носилки с телом упавшего мужичка, именно тут висела сакраментальная табличка «Служебный вход».
Лизавета взялась за дверную ручку. Неожиданно рядом возник высокий комодообразный парень с мрачным, прыщеватым лицом. Привратник явился неведомо откуда. Как в сказке. И встал перед Глебом, Славиком и Лизаветой как лист перед травой.
– Это ход в служебные помещения, – решительно произнес он.
Лизавета покосилась на Славика с камерой. Над видоискателем мигнул красный огонек: Славик запустил пленку, не дожидаясь команды. Настоящий информационный волк.
– Мы хотели бы…
– Пройти в медпункт, – перебила Глеба Лизавета.
– А в чем дело? – Привратник говорил лениво, через губу, он заранее знал, что с легкостью турнет этих странных энтузиастов, вознамерившихся преодолеть границу, отделяющую чистых от нечистых.
– Предположим, я нуждаюсь в срочной медицинской помощи…
Комод уставился на болящую, оглядел ее с ног до головы.
Лизавета никак не походила на особу, измученную мигренью или коликами. Строгий серый брючный костюм мужского покроя, нежная белая блузка с нарядным кружевным жабо, изящные ботинки, как бы тоже мужские, незаметный макияж, копна рыжих волос и веселые искорки в глазах – все это делало ее похожей на тех не ведающих реальной жизни девочек, которых привратник видел только на глянцевых страницах журналов или в рекламе мыла и помады. Он не знал, что Лизавета хотя и была экранной девочкой, но девочкой с начинкой, девочкой наоборот. При всей внешней безмятежности и товарном виде она по долгу службы много знала и много помнила. Она хранила в кудрявой головке подробности всяческих скандалов и происшествий. Она умела цитировать высказывания официальных лиц трехлетней давности, причем вставляла их весьма кстати, например, когда кто-либо из них, поднявшись на две-три ступеньки по служебной лестнице, менял взгляды и спешил оповестить об этом весь мир.
К тому же слова унесенного в неизвестном направлении толстяка взбудоражили ее по-настоящему. За словосочетанием «школа двойников» ей мерещилась тайна, опасная тайна.
– Это тебе доктор нужен? – Комод держался развязно, разве что не сплюнул в угол – наверное, потому что угол был далековато.
– А если мне, то что? – Лизавета еще раз незаметно посмотрела на своего оператора. Славик молча работал. Охранник же этого не замечал. Лизавета ринулась в атаку, перешла на особый язык. Она по опыту знала, какие слова и выражения действуют на таких вот ретивых граждан «при исполнении», как красный плащ тореро на быка. Она пустила в ход «красную тряпку»:
– Я что-то не пойму, когда мы с вами перешли на «ты»?
– Чего?
– Дама просит вас держаться в рамках, – подключился Глеб. Он тоже знал и любил такого рода игры.
– Чего?
– Я спрашиваю, почему я, имея аккредитацию, не могу пройти в медпункт…
– У вас нет пропуска.
– А это что? – Глеб и Лизавета синхронно протянули комоду свои аккредитационные карточки.
– Это пропуск в парламентский пресс-центр, – солидно ответил тот.
– А здесь что?
– А здесь… – Охранник обернулся и вслух прочитал табличку: – Служебный вход. Русским же языком написано.
Он, как многие приставленные к государевой службе люди, любил высокопарно изрекать прописные истины. Хорошо не спросил, умеют ли приставшие к нему журналисты писать. Лизавете поведение охранника показалось странным. Он их не пропускал – это полбеды. У нас любят тащить и не пущать. Но он «не пущал» людей в медпункт и при этом подозревал их. Самыми черными подозрениями были наполнены все ящички огромного комода – сверху донизу. Это бросалось в глаза. А в чем он их подозревал? Ведь они просто хотели пройти в медпункт, что само по себе вовсе не предосудительно. Значит, охранник знал нечто, что делало журналистов персонами «нон грата». И очень может быть, что нежелание пропустить журналистов напрямую связано с пропавшим за этими дверьми толстяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47