Автомобиль прошел совсем рядом.
– Не-а, как-то в другую сторону смотрел, – обаятельно улыбнулся плотный. – Меня, кстати, Александром зовут. Маневич. – Он протянул Сункову руку, и тот ее пожал.
– Дмитрий Сунков. Ладно, поехали, потом поговорим!
– А где моя мемориальная кепка? – вдруг забеспокоился высокий. Казалось, он даже про руку забыл.
Кепка нашлась не сразу. Она лежала метрах в пяти в стороне.
– Вот она, – оживился высокий. – Между прочим, кепка самого Жириновского!
– Только без автографа, – немедленно откликнулась Лизавета.
– С вами, ребята, все хорошо, раз шутите.
Митя пошел подбирать памятную партийную кепку. Именно тут он и заметил еще одного свидетеля дорожно-транспортного происшествия. Живописный бомж в синем, разодранном на левом плече пальто и с гармоничным фингалом под правым глазом сидел, прислонив голову к гранитной плитке в арке подворотни. Сидел и смотрел строго вперед.
– Привет, мужик! Не видел, что за машина?
Бомж не повернул голову, но ответил хриплым и при этом писклявым голосом:
– Вроде красная… А так не разглядел. – Помолчал и добавил: – Совсем офигели на дорогах. Людей давят. А еще баба…
– А марка какая? Модель?
– Не наша, я их не знаю.
Митя хотел было спросить имя и адрес свидетеля, но вовремя одумался:
– Тебя как зовут?
– Вадька Бегемот. А тебе на что?
«Чтобы найти тебя, если понадобишься», – подумал оперативник, но бомжу ничего не сказал. Зачем нервировать человека? Еще откочует куда-нибудь в другой район. А так достаточно потусоваться у ларьков с пивом и портвейном, и местонахождение господина Бегемота будет определено лучше и быстрее, чем в ходе всероссийского розыска.
– Ладно, мужик, бывай!
– Пока!
Опер вернулся к потерпевшим журналистам.
– Поехали. – Все трое послушно забрались в автомобиль. Они не задавали вопросов, перестали шутить. До Троицкого моста ехали в молчании. Видно, с ними не все было в порядке. Шок есть шок.
– Куда едем? – поинтересовался Митя.
– К Лизавете домой, мы там выйдем, – ответил бывший десантник.
– Что, по-прежнему будете умничать насчет цепи случайностей? – задал вопрос Сунков. – Мол, роковое стечение обстоятельств, фатум, очередной психически неуравновешенный телезритель поджидал кого-нибудь с телевидения и дождался…
– Тоже может быть… – откликнулась, правда, не сразу, сидевшая на переднем сиденье Лизавета.
– А по-моему, не может. Не могу я понять вашу позицию – ничего не знаю, ничего не видел, ничего не понимаю! Вас давят и взрывают, а вы не в курсе! Это ж бред… – Митя говорил непринужденным тоном, но обвинение было серьезным.
Лизавета, да и все остальные очень много и часто писали нечто подобное – и про бред, и про то, что жертва не может не знать, почему на нее идет охота. Они множество раз критиковали страусиную позицию трусов, пострадавших в криминальных историях: мол, ничего не знаем, и вообще ловить преступников – работа милиционеров, вот когда поймают, будем им очень признательны. А теперь сами журналисты оказались в подобной ситуации.
И Лизавета среди них – самая большая лгунья. Потому что она еще никому, ни друзьям-коллегам, ни благородным операм из РУБОПа, которые возят ее на работу и с работы в старенькой служебной «четверке», даже словечком не обмолвилась о своих подозрениях. Не рассказала ни о том, что произошло в Лондоне, ни о происшествии в «Астории». А почему, собственно, она таится? Боится навредить Сергею? Или боится узнать, что он вовсе не компьютерный гений, а примитивный преступный элемент, сделавший деньги, что называется, «на большой дороге», с кистенем, ваучером или снайперской винтовкой в руках?
Когда Сунков остановил машину возле ее подъезда на Надеждинской, Лизавета уже устала в мыслях называть себя лгуньей.
– Ладно, поднимемся ко мне на чашку кофе. Есть разговор. Приглашаются все!
Сунков кивнул. Савва сделал большие глаза. Маневич сказал, что не откажется еще и от бутерброда. Приглашение приняли все.
Утром она опаздывала, экономила каждое движение. Первое, что увидели в ее квартире гости, был брошенный на комоде в прихожей махровый халат изумрудного цвета. На этом импровизированном ложе, вольготно вытянувшись, спал Масон. Почуяв чужих, кот проснулся и уставился на мужчин желтыми, полными презрения глазами: мол, вы тут временные, а я на законных основаниях.
– По-моему, у меня сегодня не было времени прибраться, – сказала Лизавета, заталкивая в ванную халат, закрывая дверь в спальню и собирая в резной кедровый стаканчик косметические кисточки, лежавшие живописной горкой под зеркалом на комоде. Вообще-то она прибиралась недавно. Ликвидировала хаос ожидания, когда решила взять себя в руки и не мучиться. Перемыла посуду, вытерла пыль, навела блеск на кухне.
– Бога ради, не разувайтесь!
В приличном доме гостей любят больше, чем вощеные полы, любила повторять бабушка, никогда не разрешавшая переобуваться тем, кто переступал порог ее дома.
– Сейчас я дам перекись и пластырь, а ты пока помой руки. – Лизавета разделась первая и прошла на кухню, мелькая разодранной коленкой. Сквозь темно-серую сеточку поползших «Сан-Пеллегрино» просвечивала ссадина. Ссадины, запыленные куртки и пальто да порванные колготки – вот и весь ущерб после покушения на убийство. Часто же она в последнее время рвет колготки!
Савва отказался от услуг сестры милосердия, заявив, что все сделает сам, и удалился в ванную. Лизавета принялась заботиться о других гостях. Щелкнула кнопкой электрочайника и стала резать ветчину для бутербродов. Маневич, знавший, что где стоит и что Лизавета ни за что не сядет за неправильно накрытый стол, принялся расставлять чашки. Оставшийся без дела Митя сел на диван и занялся котом. Масон любил обольщать новых гостей, а потому ласково залез на колени к рубоповцу. Проверял новичка: если скинет – значит, дрянной человек. Оперативник экзамен сдал.
Лизавета, по долгу службы просматривавшая чуть ли не все газеты, в том числе желтые, прочитала недавно статейку об исследованиях, завершенных британскими психологами. Они провели большую научно-исследовательскую работу и выяснили, что собак любят сторонники жесткой руки, а независимых кошек предпочитают натуры свободолюбивые. Если переводить на язык политический, то собаководы – скрытые сторонники тоталитаризма, а кошковладельцы – надежная опора демократии. Заодно психологи покопались в истории и определили, что все диктаторы – от Наполеона до Гитлера – кошек пинали и шпыняли. Новый гость диктатором не был, даже потенциальным.
– Значит так, господа, я пригласила вас с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие, – сказала Лизавета, когда стол был готов. – Я была свидетелем смерти брата Дагаева.
Далее, в соответствии с классической пьесой, последовала немая сцена. Только не в финале, а в самом начале.
Лизавета рассказала всю историю от начала до конца. Поведала и об инциденте в лондонском пабе, и об исчезновении приятеля в «Астории». На все хватило десяти минут.
Трое мужчин переварили мучившие Лизавету тайны довольно быстро, правда, по-разному. Вопросы и комментарии прозвучали почти одновременно.
– Я же говорю, есть такие везучие! Зашла перекусить – и убийство. Это в благопристойном-то Лондоне! – Саша Маневич уже не первый год твердил про Лизаветино счастье, благодаря которому громкие дела с убийствами и прочим добром приплывают к ней на блюдечке.
– А почему ты полгода молчала? – подозрительно поинтересовался Савва. Он не любил, когда от него что-нибудь скрывали.
Третий вопрос, уже по существу, задал Сунков:
– Как, говорите, зовут этого лондонского русского? Давыдов? Год рождения не знаете? Надо его прокачать на предмет нахождения в розыске, а заодно проверить, что там приключилось в «Астории». Паспорт у него русский?
Лизавета отвечала на вопросы в порядке поступления:
– Насчет везения я в последнее время сомневаюсь. Не нравится мне такое везение. О перестрелке я рассказывала, ты просто забыл. В декабре прошлого года Сергею исполнилось тридцать четыре. По гороскопу – Стрелец.
– Гороскоп не обязательно… В ориентировках знаки Зодиака не учитываются. – Сунков сразу заблестел голубыми глазами и достал маленький блокнотик.
– Ты не говорила, что это брат нашего Дагаева! – упрямо повторил Савва.
– Я сама не знала, мне только сегодня Сашка сказал, когда со съемок звонил.
– Это правда, – подтвердил ее слова Маневич и протянул Лизавете чашку. – Можно еще кофе? И бутербродов?
Лизавета снова полезла в холодильник. Все-таки Сашка на удивление прожорливый. Пока она возилась с хлебом, сыром и ветчиной, мужчины задавали вопросы – ей и друг другу.
– Значит, Дагаев. Что же вы молчали, ребята-демократы? И насчет медиков нам сказки рассказывали?
– Мы и сами так думали до последнего времени. Кстати, Савва к Коровину не просто так ходил. Только потом выяснилось, что «жучок» сторонний и нас никто не слушал…
– Это как же так выяснилось? – Оперативник прищурил левый глаз. – Какой-такой сторонний «жучок»?
– Мне позвонил начальник департамента по здравоохранению и сказал, что они ни при чем. – Лизавета наконец справилась с кулинарным заданием.
– Как это – позвонил? – Митя прищурил и второй глаз.
– По телефону! – вмешался в опасный разговор Савва.
– Понятно. Значит, позвонил. Говорит, «жучка» не мы вам вставили и бомбу не мы всадили.
– Точно. – Лизавета судорожно придумывала более или менее удобоваримую версию. Рассказывать о признании репортера Маневича отчаянно не хотелось. Все трое в этой истории выглядели придурковато. Один играет в шпионов, всаживает у себя же микрофон и, наигравшись, про него забывает. Двое других игрушку находят и бегут ябедничать.
– Хотите коньяку? – Лизавета вдруг вспомнила про недопитую бутылку испанского бренди «Дон Карлос» и сняла ее с полки.
– Это можно! – почти хором согласились мужчины, включая приехавшего на машине Сункова. Маневич метнулся к другой полке, за рюмками. Савва принялся рассуждать о недостатках иностранных коньяков – разумеется, в сравнении с отечественными.
Но сбить Алешу Поповича с курса, заданного Лизаветиными признаниями, оказалось не просто.
– За что пить будем? За чудесное спасение или за дивное откровение? – спросил он, когда рюмки были наполнены. Савва вздохнул и поднял глаза горе – ох уж эти вопросы с подковырками!
– Можно и за то, и за другое! – жизнерадостно хохотнул Маневич и одним глотком опустошил стопочку. Он опять был веселым, прожорливым и беспечным. С него, как шелуха с лука, слетели все неприятные воспоминания – и о том, как он подставил ребят с «жучком», и о том, как их чуть не переехал взбесившийся идиот.
Впрочем, Савва и Лизавета тоже не выглядели слишком растерянными и беззащитными жертвами. И коньяку выпили с удовольствием. Митя даже удивился:
– Что-то вы больно бойкие! Не похожи на запуганных неизвестно кем зайчиков.
– Вероятно, иммунитет. – Лизавета поставила рюмку на стол. – Что такое этот наезд? Стресс. А у нас на работе постоянный стресс. Привыкаешь.
«Привыкаешь» – эту формулу Митя понимал хорошо. Когда Дмитрий Сунков первый раз приехал на убийство, он тоже не выглядел молодцом. Дело было зимой, труп попался лежалый, полусгнивший, дотронешься – брызнет. И запах. Вот тогда ему поплохело, чуть не до рвоты. Напарник, старик предпенсионного милицейского возраста, лет сорока, принес водички, велел выйти на воздух. Потом бросил: «Привыкнешь». Митя ему не поверил, а через полгода они с ребятами пили водку, обнаруженную в сапоге утонувшего рыбака. И ничего…
– Этот стресс сегодня не первый. Так… дембельский аккорд, – продолжала Лизавета. – Меня и от эфира отстранили.
– За что? Ты… вы же сегодня работали!
– А теперь отстранили. Говорят, не вернут в кадр, пока я не перестану быть новостью.
– И ведь складно так излагает, козел! Мол, необъективность, пристальное внимание, надо разобраться с угрозами, со взрывами. Получается – до окончания следствия, а это значит навсегда. – В сердцах бросил Маневич и наполнил рюмки во второй раз.
Теперь тост произнес Савва. Свой любимый:
– Все за нас, даже приметы. Даже число тринадцать!
Эта присказка появилась у него, когда Ярослав пытался снять с эфира репортаж о школе двойников. Как раз тринадцатого числа. А репортаж все равно вышел в эфир, пусть и на месяц позже.
– Так что я теперь по вашей милости безработная, навсегда уволенная из кадра, – улыбнулась Лизавета Сункову.
– Не навсегда. Мы их найдем…
– Это я знаю, на каждом брифинге только об этом и речь, причем время обязательно будущее.
– Почему, иногда и задерживаем. Вон…
– Кресты переполнены, – перебил милиционера Маневич. – Это мы слышали. Ты вот этого, который нас сбивал, видел? Видел. На «хвосте» у него сидел? Сидел. И не задержал.
Митя хотел возразить, но не успел. Языкастый репортер не унимался:
– Знаем, знаем, и про техническую базу, и про плохие автомобили, и про то, что техника и оружие у них лучше, чем у вас, – тараторил репортер. – Все, все знаем. У тебя машинка действительно не важнец, но и на «мерсах» вы их не делаете.
– «Мерседесов» в нашем ведомстве нет.
– Это я преувеличил для художественности. Но ведь не догоняете?
– Не догоняем.
– Даже вот это дело со взрывом. Бабахнула машинка, поговорили вы с Лизаветой один разок – и дело в архив. Не так, что ли?
– Не так! Я же приехал!
– Ты и твой начальник, который меня утром встретил, удивительно приятные исключения. Я даже поражаюсь вашей добросовестности, – миролюбиво улыбнулась Лизавета.
– Это потому что у них парня порезали и вообще труп есть. Тяжкое преступление. А возиться с незначительным взрывчиком при отсутствии жертв – морока! Мне так мои опера и сказали, что особо искать не будут, раз все благополучно обошлось, – продолжал гнуть свою линию Маневич.
– В общем, мне надо куда-нибудь секретаршей пристраиваться. Слово нашего Ярослава тверже гороха. Пойду на биржу труда, раз тех, кто подложил пластит под мою бедную «Герду», не могут поймать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46