https://wodolei.ru/brands/Jacob_Delafon/
Мы летели в море разрывов зенитных снарядов. Я шел последним и так увлекся танками, что, когда вышел из атаки, впереди уже не видел ни одного нашего самолета: на фоне местности в утренней дымке потерял их всех из виду. «Ну, Кузьма, – сказал я себе, – теперь крути головой на все триста шестьдесят, ты остался один».
Прижался к земле еще ниже. Под крылом самолета, словно в калейдоскопе, мелькала земля с разноцветными лоскутками полей, одни строения стремительно сменялись Другими. Вот впереди показалась серебристая полоска Дона. Намереваюсь выйти на реку и пойти вдоль нее. Вдруг, словно скользя, справа, совсем близко от фонаря кабины, пронеслась огненная трасса. Мгновенно левая нога энергично пошла вперед, а ручка управления – влево. Справа сзади меня атаковали два «месса». С силой нажал на сектор газа, самолет послушно рванулся вперед. Навстречу неслась земля, а я, казалось, стоял на месте. Фашисты-то не отстают! Вторая очередь, третья… Трассы проходили совсем рядом. Я бросал самолет то влево, то вправо. Впереди показался Батайск. И тут «мессы» вдруг отстали. Ломаю голову: «Почему?» Сделав небольшую «горку» и довернув немного влево, чтобы посмотреть заднюю полусферу, вижу: сзади вверху в каскаде фигур носятся четыре самолета – два наших истребителя связали боем преследовавших меня фашистов. «Спасибо, ребята! Выручили». И снова я вспомнил о Михаиле Рослове: дотянул ли до аэродрома?
Механик Филипп Тополя встретил меня вопросительным взглядом. В моей задержке он, конечно, обвинял себя, но я поспешил его успокоить.
– О Рослове ничего не слышно?
– Ничего, товарищ командир, пока ничего, – ответил Тополя и, помогая мне отстегнуть парашют, сказал: – Там вас комэск ждет.
Тит Кириллович был не в духе.
– Ты не имел права бросать группу ни при каких обстоятельствах, – говорил он. – Если мы все так будем поступать, то немецким истребителям совсем легко будет расправляться с нами поодиночке. Хотел на полном газу уйти от вражеских истребителей? А ты подумал, какая скорость у тебя и какая у них? Ты же создавал им лучшие условия для маневра!
Я слушал молча. Капитан говорил убедительно, говорил о тех тактических уроках, которые надо извлекать из каждого боевого вылета. Слушая командира, я не переставал думать о Рослове.
– Если ты оказался один и тебя атакует истребитель сзади, – продолжал Покровский, – убери газ, выпусти посадочные щитки, а если надо, то и шасси, чтобы до минимума погасить скорость. На такой скорости «худой» «Худой», «мессер», «месс» – так наши летчики на фронте называли немецкий истребитель «Мессершмитт-109».
удержаться не сможет. Он вынужден будет или отвалить в сторону, или проскочить вперед. Больше того, если он выскочит вперед, то неизбежно попадет под твой пушечный огонь. А немцы храбры только тогда, когда чувствуют на своей стороне численное превосходство.
Комэск замолчал, коротко взглянул на меня, потом, прищурившись, долго смотрел на запад.
– Жаль Рослова, – с горечью проговорил он, и я понял, что Покровский тоже все время думал о Михаиле.
Ко всему можно привыкнуть на войне, но к гибели товарищей… никогда.
– Разрешите идти, товарищ командир?
– Иди, – просто сказал комэск.
В этот день полетов больше не было. Многие самолеты вернулись поврежденными, и теперь техникам предстояло работать всю ночь, чтобы к утру машины ввести в строй.
А рано утром в землянку вдруг вошел Михаил Рослов… Радостные восклицания, объятия.
Вот что с ним произошло. Подбитый над целью, его самолет быстро терял высоту, стал почти неуправляем, а с земли неистово стреляли зенитки. До своих рукой подать, но земля стремительно приближалась, а там был враг. Солдаты в серых мундирах, стреляя из автоматов, бежали к предполагаемому месту посадки. Рослов пытался дотянуть до своей территории. Вдруг на какое-то мгновение мотор снова заработал и сразу же заглох. Опытному летчику и этого было достаточно: использовав совсем небольшой запас скорости, он сделал пологую «горку», снова пошел на снижение, и немцы остались позади. Едва перетянув траншеи, в которых были наши солдаты, самолет брюхом тяжело коснулся земли. И вот сейчас Рослов вместе с нами.
На следующий день снова получен приказ наносить удары по танкам в районе станции Персиановки. Первым летит звено Рослова. Мы в воздухе. Слева от ведущего – Кузнецов, справа – я. На бреющем полете Рослов точно вышел на цель, атака для немцев была неожиданной. Они в панике разбегались и прятались за танками. Но когда мы пошли в атаку вторично, гитлеровцы, видимо, опомнились и обрушили на нас шквал огня. Трассирующие снаряды танковых пушек, как метеоры, проносились рядом с кабиной. Уже горели четыре танка, взорван бензозаправщик, а мы продолжали штурмовать. Вдруг самолет Рослова резко накренился вправо и тут же врезался в скопище танков: снаряд танка отбил правое крыло штурмовика, и летчик ничего не мог сделать – не было запаса высоты, чтобы воспользоваться парашютом. С Михаилом Кузнецовым мы возвращались вдвоем, навсегда оставив на поле боя своего командира.
С чувством лютой ненависти готовимся к повторному вылету – туда же. До мельчайших подробностей в памяти запечатлелся недавний полет. Мы понимали – предстоящий будет намного труднее: фашисты уже знают, что со штурмовиками шутки плохи, и готовятся к встрече.
Задание получено. Вышли с Михаилом из землянки. Молча обнялись, расцеловались и так же, без единого слова, разошлись к своим самолетам. Механик Тополя все время наблюдал за нами, но так и не сказал ничего. Я вспомнил о Феде Громове. Первая эскадрилья, в которой он был, располагалась дальше от КП. Не было времени даже повидаться. Днем бои, а вечером после ужина каждый мечтал добраться поскорее до своей койки и хоть немного отдохнуть, расслабить до крайности напряженные за день нервы. Как хотелось увидеть его сейчас!
Ведущим шел Кузнецов, я – ведомым. Немцы нас ждали: как только показалась хорошо знакомая нам цель, танки открыли сильнейший огонь. На миг оглядываюсь влево и вижу, как одна бомба Кузнецова попала прямо в танк. Сильный взрыв – и танк горит. На втором заходе оба обстреливаем фашистскую технику пушечно-пулеметным огнем. Но что это? Из выхлопных патрубков самолета Кузнецова повалил дым и, чуть накренившись, он начал разворачиваться влево. Понимаю, что он подбит и спешит уйти на свою территорию.
– Дотяни, Миша, дотяни! – Я машинально налег на сектор газа, словно этим мог помочь своему другу.
Маневрируя в огненном море, я потерял его из виду. От злости и досады все кипело внутри, но я почему-то был уверен, что Кузнецов дотянет до своей территории. Наконец вырываюсь из этого пекла и, прижавшись к земле, беру курс на аэродром. Еще издали увидел посреди летного поля самолет с убранным шасси. Возле него никого не было. «Не Мишка ли?» – мелькнула надежда.
Выхожу на последнюю прямую с запада, со стороны железной дороги и планирую на посадку. Но неожиданно на железнодорожном полотне появились какие-то вспышки. Оглядываюсь, и в этот миг вижу пикирующего на меня фашистского истребителя. А я уже выпустил шасси и посадочные щитки – самолет потерял скорость и маневренность. «Вот гад, и сесть спокойно не дает!» Размышлять было некогда. Мгновенно принимаю решение: убрать щитки и шасси, и с маневром уйти из-под атаки! Но немец опередил меня. Его следующая очередь прошла по фюзеляжу. Резкий удар по бронеспинке. Теперь только садиться! Мой самолет как раз на высоте выравнивания. В это время выше меня проскакивает замасленный самолет с черным крестом на фюзеляже.
Вот и земля. Не открывая фонаря кабины, после пробега подруливаю к капониру. Выключаю мотор и, закрыв глаза, продолжаю сидеть. Наступила тишина, до звона в ушах. Только сейчас почувствовал неимоверную усталость. Ничего не хотелось, лишь бы вот так сидеть не шевелясь.
– Что с вами, товарищ командир? – застучал по фонарю кабины Тополя.
– Со мной? Ничего… Кузнецов прилетел?
– Еще не прилетел.
– А чей же это самолет на брюхе лежит?
– Кто-то из первой эскадрильи.
– Живой?
– Живой, сам вылез. А что с Кузнецовым, товарищ командир?
– Что-что! – вспыхнул я, срывая досаду на ни в чем не повинном механике. – Подбили его…
Тополя вздохнул тяжко, словно сам был виноват в этом. Уж он-то знал, что такое лететь на задание вдвоем, а возвращаться одному. Они, механики, ждут возвращения летчиков из боя так, как только матери могут ждать своих сыновей.
– У тебя есть махорка, Филипп?
– Есть, товарищ командир.
Я взглянул на своего механика, этого добродушнейшего, не очень разговорчивого человека, который не отойдет от линии старта, пока я не взлечу, и не покинет летного поля до моего возвращения.
– Знаешь, Филипп, называй меня просто Кузьмой, ну хотя бы когда мы вдвоем.
Тополя застенчиво улыбнулся:
– А я и так называю вас просто Кузьмой, правда, когда вы уже в воздухе.
– Ну, а теперь и на земле будет так… договорились?
– Хорошо, товарищ командир, – ответил Тополя.
…Михаил Кузнецов, раненый, на сильно поврежденном самолете, произвел вынужденную посадку с убранным шасси на территории, занятой немцами. Когда самолет еще полз на брюхе, оставляя за собой глубокий след, у летчика мгновенно созрела мысль, где можно скрыться до наступления темноты. Еще с воздуха он заметил овраг, который глубоко вклинился в массив ржи. Как только самолет остановился, Кузнецов освободился от парашюта, выскочил из кабины и тут же залег в небольшую канаву. Вокруг тишина. Только где-то вдали был слышен рокот танков да изредка доносилась артиллерийская стрельба.
Поднялся. Нигде никого. Сориентировался, в какой стороне овраг. Он оказался примерно в трехстах метрах. Самолет дарить немцу не стал. Вернулся к машине. Отрезал от оставленного в кабине парашюта два куска шелка, окунул их в бензин, положил один на распущенный парашют, а второй – на горловину бензобака. Еще раз оглянулся вокруг. Затем поджег шелк и бросился в сторону оврага. И как раз вовремя. Не успел прийти в себя и подумать, что делать дальше, как услышал звук автомашин. Приподнялся. На большой скорости к самолету ехали два грузовика с автоматчиками. Вот машины резко затормозили, но автоматчики, соскочив на землю, не решались подойти к объятому пламенем самолету. Видимо, они были уверены, что летчик остался в кабине. Когда взорвались бензобаки, они сели в машины и уехали восвояси. За всем этим Кузнецов наблюдал на ходу. Он выбрался из оврага, прополз во ржи, по открытой местности перебежал к небольшому участку вспаханной земли и залег в борозде. Двигаться дальше не было сил и он лежал, пока стемнело. Вдали пылало зарево – горел Ростов. Избегая дорог, Кузнецов пошел в направлении зарева. Изредка он останавливался, напрягая слух, и снова шел. До рассвета во что бы то ни стало надо было попасть к своим. Летняя ночь так коротка! Мучила жажда, подкашивались ноги, хотелось сесть и передохнуть хоть несколько минут. «Не садиться! – приказывал он себе. – Времени мало!»
Вдруг нога попала во что-то мокрое. Кузнецов с трудом нагнулся – так и есть, лужа. Потрескавшимися, сухими губами он припал к ней, торопливо сделал несколько глотков, и только тогда ощутил зловонный запах гнили. Он встал, но его затошнило, земля уходила из-под ног. Стоял, широко расставив ноги. Сколько прошло времени? Минута?.. Час? Он не знал. Пришел в себя и снова побрел.
– Стой! Стрелять буду! – вдруг услышал Кузнецов, словно во сне, русскую речь.
– Свой я, советский летчик!
– Вы все свои. Руки вверх!
Кузнецов поднял обессиленные руки. К нему подошли два человека с винтовками, на пилотках у них были звездочки…
Вскоре он сидел в землянке и с жадностью ел мясные консервы, запивая их холодной водой из алюминиевой кружки.
Через три дня мы вновь с ним встретились.
Пожалуй, нет на фронте большей радости, чем снова вдруг увидеть своего боевого Друга, которого мысленно ты уже похоронил.
Взлет под вражеским огнем
Раннее утро 24 июля. Я стою возле своего самолета. Ростов по-прежнему окутан густым дымом. Но странное дело, немецкой авиации нет. Еще вчера почти непрерывно над городом «висели» фашистские истребители и летели одна за другой группы бомбардировщиков. А сейчас почему-то в небе спокойно.
«Спокойно», – подумал я с необъяснимой тревогой. Достал из кабины самолета футляр из-под патефона, служивший мне чемоданом, вынул бритвенный прибор, чистый подворотничок и, усевшись под плоскостью, начал приводить себя в порядок. Война войной, но и в бой не хочется идти неопрятным.
Подошли Громов и Александр Марченко.
– О, да тебя хоть к королевскому столу приглашай! Или, может, все-таки с нами пойдешь в столовую завтракать? – засмеялся Марченко.
Сержант Марченко был замечательным летчиком и удивительным весельчаком. Он никогда, ни при каких условиях не унывал, его лицо всегда сияло веселой улыбкой. В полку он приобрел доброе имя «Саша – золотые руки». Однажды, прилетев с задания, он трижды заходил на посадку и каждый раз неудачно. Наблюдавшие с земли удивились: у Марченко такого не бывало, значит, что-то случилось. После посадки увидели, что весь самолет в пробоинах. Но Марченко, как ни в чем не бывало, вылез из кабины и улыбнулся:
– Спасибо Сергею Владимировичу за то, что спас мне жизнь!
– А кто это? – спросил один из летчиков.
– Ай-я-яй! Что же ты за штурмовик, если не знаешь конструктора своего самолета? – покачал головой Марченко. – Соображай: если бы не Ильюшин, прилетел бы я на самолете с сотней пробоин?
Когда механик подсчитал пробоины, их оказалось, действительно, не меньше сотни.
– Ну, так идешь с нами завтракать или на свадьбу собираешься? – продолжал шутить Александр. – Пошли подкрепимся сначала.
Землянка, в которой была столовая летного и технического состава, находилась за КП. Мы шли мимо капониров, рассуждая о неожиданном затишье. Солнце уже поднялось над горизонтом, воздух был неподвижен, подступала жара. Вдруг сзади послышался свист, переходящий в вой; два фашистских истребителя пикировали на стоянку самолетов, мимо которой мы шли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42