Автострада превратилась в огненную реку, а штурмовики все шли и шли.
Но и в этих условиях одинаково опасны как ослабление бдительности, так и безоглядное увлечение атакой. В одном из боев летчик Алексей Мещеряков и воздушный стрелок Артем Вершинин, увлекшись атакой, забыли об осмотрительности. Два «мессершмитта» вывалились из облаков. Длинная очередь, и самолет Мещерякова пошел к земле. Мы видели, как один из членов экипажа выбросился с парашютом. Второй, видимо, был убит в кабине. Только через неделю узнали, что выпрыгнул Мещеряков. Немцы хотели живым взять советского летчика. Алексей дрался до последнего патрона. Он успел написать записку: «Русские летчики в плен не сдаются». Она так и осталась в сжатом левом кулаке, а правой рукой он стиснул пистолет. В обойме – ни одного патрона. Комсомолец младший лейтенант Алексей Мещеряков последний патрон оставил себе и без колебаний предпочел фашистскому плену смерть.
Воздушный стрелок Вершинин сгорел в самолете. Сколько раз я летал с ним на Кубани… На земле Артем был на редкость скромен, спокоен, даже скорее флегматичен… Угловатый, широкоплечий, он казался неповоротливым. Но это на земле. А в воздухе Вершинин все видел отлично. Я с глубоким уважением относился к Артему. Всегда был уверен, что в любой обстановке он не потеряет самообладания. Каждый раз Вершинин встречал воздушного противника с завидным хладнокровием. Но в этом вылете, видимо, и Артема застала врасплох атака немцев.

* * *

Стремительно двигаясь на запад, войска 3-го и 1-го Белорусского фронтов подошли к Минску, и 3 июля столица Советской Белоруссии стала свободной. Группировка гитлеровских войск, находившаяся перед 2-м Белорусским фронтом, была полностью окружена. Фашистское командование искало слабые места, где можно было бы вырваться из железного кольца окружения. Войска захватчиков теперь рассредоточились по лесным дорогам, пытаясь выскочить из затягивавшейся вокруг них петли. Перед штурмовиками стояла задача – уничтожать отдельные группировки окруженных гитлеровцев. Поиск противника в этих условиях требовал от летчиков, особенно ведущих групп, большого мастерства. Но сейчас не 1941 год: боевого опыта было достаточно, о чем говорит результативность действий штурмовиков. После освобождения этой территории только на участке шоссейной дороги между Заболотьем и Василевшизной комиссия по определению эффективности действий штурмовой авиации насчитала 7500 разбитых немецких автомашин, 50 танков и до 50 орудий.
Окончательно деморализованные непрерывными ударами наших наземных частей и авиации, лишенные управления, войска противника в панике метались в железном кольце окружения, ища выхода. Потеряв всякую надежду вырваться из этого кольца, немецкие солдаты, офицеры и генералы сдавались в плен большими и малыми группами.
Взломать с ходу оборону противника на левом берегу Немана не удалось. И только после того, как авиация перебазировалась на оперативные аэродромы, а наземные части подтянули свои тылы, наши войска начали бои на реке Неман в районе Гродно.
Мы сели на аэродроме километрах в тридцати восточнее Гродно и 20 июля снова вступили в бой. Когда я приземлился после второго вылета, Павел Фабричный – этот приземистый украинец с озорными глазами, – пряча улыбку, сказал:
– От, товарыш командир, николы нэ вгадаетэ, хто прыихав…
– Командующий?
– Та ни…
– Ну ладно, Павло. Хватит. Я ж тебе не гадалка.
– Идить скоришэ до зэмлянкы. – Вин там.
Еще издали возле землянки я вдруг увидел и не сразу поверил своим глазам… Кныш… Семен Кныш! Живой! Как есть живой! Объятия. Расспросы. И снова объятия.
– Живой… Живой Семен!
А он и тут не обошелся без шутки:
– Занимался самообразованием – изучал флору и фауну белорусских лесов.
Это Семен тогда оставил подбитый самолет и выбросился на парашюте в лес. Там находились немцы. Они могли в любую минуту схватить его. Голодный, в изорванной в клочья одежде, темными ночами сквозь непролазные чащи пробирался старшина Кныш на восток, навстречу нашей наступающей армии. Леонид Поликарпов, как рассказал Семен, был убит еще в кабине самолета.
В результате совместных усилий всех родов войск наши наземные части взломали немецкую оборону, форсировали реку Неман и завязали бои непосредственно за Гродно.
Город, расположенный по обеим сторонам реки Неман, представлял собой крупный узел шоссейных и грунтовых дорог. Немецкое командование отлично понимало, что с потерей Гродно открывается путь нашим войскам в пределы Польши – последнего плацдарма перед Восточной Пруссией. Поэтому оно всеми силами пыталось удержать город. Сосредоточив в Гродно большое количество артиллерии, танков и зенитных средств, немцы сопротивлялись отчаянно. Но несмотря ни на что, к исходу 16 июля врага выбили из города, и он отошел на запад. С освобождением Гродно вся территория Белоруссии была очищена от немецко-фашистских захватчиков. Нашему полку за отличные действия в этих боях присвоили почетное наименование «Гродненский».

* * *

Мы продвигались вперед. 27 июля освободили Белосток – крупный промышленный центр и важный железнодорожный узел на подступах к Варшаве.
Летом сорок четвертого инициатива полностью была в наших руках. Мы рвались в бой, и командованию, нередко приходилось сдерживать наш боевой пыл. Летали с прежним напряжением, но сейчас усталость не так чувствовалась. Наступательный порыв, сознание того, что фашистское логово – Восточная Пруссия – вот оно, рукой подать и что кому-то из нас выпадет счастье первым нанести по нему удар, окрыляло всех летчиков и воздушных стрелков. Мы готовы были летать чуть ли не круглые сутки.
29 июля. Утро выдалось безоблачное. Еще до восхода солнца полк получил задание: нанести удар по автоколоннам на дорогах западнее Белостока. Первая эскадрилья бьет по автомашинам на дороге Белосток – Варшава между населенными пунктами Менжинин – Замбрув.
Задание как задание. Для моих товарищей оно ничем не отличалось от тех, которые приходилось выполнять всем нам за три года войны. Но для меня это оказался необычный полет. Мне предстоял сотый боевой вылет – рубеж, до которого многие мои боевые друзья не дошли, пав смертью героев. Мне первому из летчиков полка повезло сделать сотый вылет. Это накладывало двойную, тройную ответственность за выполнение поставленной задачи.
На предполетной подготовке я старался быть спокойным, но голос срывался, я говорил много лишнего и не сказал того, что следовало сказать… Летчики это заметили. «Надо взять себя в руки. Как бы в бою не накуролесить от избытка чувств», – подумал я.
Перед вылетом все мне желали успешного выполнения задачи. В последнюю минуту узнаю, что с нашей группой в качестве контролирующего полетит заместитель командира дивизии полковник П. Д. Бондаренко. Что скрывать, я очень волновался. Волновались вместе со мной и воздушный стрелок Васютинский, и трудяга-механик Фабричный.
– Как мотор, Павло? – спросил я.
– Грае, як спирт, товарыш командыр! – четко ответил механик, и на душе у меня стало спокойно. До сих пор не знаю, почему он употреблял такое выражение, но я уже привык, если Фабричный сказал: «Мотор грае, як спирт», – значит все в порядке.
Мы с Васютинским уже взобрались на плоскость и надевали парашюты, когда я заметил, что на старте у посадочного «Т» стоит солдат и держит полковое знамя. Его алое полотнище слегка треплет слабый ветерок. На фоне утренней небесной голубизны оно кажется таким красным, что вот-вот вспыхнет пламенем. Спазмы сдавили горло, и слезы затуманили глаза. Ведь это в честь моего сотого вылета на старт вынесено полковое знамя!
Шесть летчиков дружно запустили моторы. Выруливаем на старт. На правом фланге линии взлета стоит полковое знамя – наша святыня! Я подруливаю прямо к нему. Рядом слева становится Акимов, за ним Брага, Бобров, Рыжов, замыкает левый фланг мой первый заместитель Корсунский.
Старт! Я еще раз взглянул на стоявшее рядом с самолетом знамя полка. Оно по-прежнему полыхало ярко-красным огнем – огонь матери-Родины, благословляющей нас на ратный подвиг. Даю газ – и самолет послушно рванулся вперед. Кажется, и он, как живое существо, делает это осмысленно, понимая всю ответственность за успешный исход вылета.
Высота 1200 метров. Справа и слева – по два истребителя сопровождения во главе с Василием Князевым. На небе ни облачка. Когда Белосток стал на траверзе, слева горизонт расплылся в дыму. Там, впереди, – линия фронта. На шоссейной дороге Белосток – Варшава сквозь дымку видны отдельные машины. На шоссе между Замбрувом и пересекающей его железной дорогой до сорока крытых автомашин, идущих с Замбрува в направлении на Менжинин.
– Князев, прикрывай, будем бить по машинам!
– Работайте, прикроем! – слышу ответ.
И самолеты один за другим идут в пикирование. Из Замбрува и леса, что восточнее дороги, заговорили зенитки.
– Володя, бей по зениткам в лесу!
Корсунский сейчас же круто поворачивает влево, и реактивные снаряды один за другим ложатся в лесу. Зенитки замолчали, от взрыва сброшенных бомб дорога окуталась дымом. В ход пошли «эрэсы», пушки и пулеметы.
Над лесом снова перехожу в пикирование. Но только сбросил последние бомбы, как страшная сила, словно щепку, швырнула мой самолет вверх и через правое крыло опрокинула на спину. Плохо соображая, что произошло, в мгновение ока вывожу самолет в нормальное положение. И только теперь вижу: под нами произошел огромной силы взрыв. Знакомый голос начальника штаба дивизии полковника Урюпина предупреждает:
– Я – «Стрела-четыре». Будьте осторожны. Не снижайтесь. Белоконь, ты взорвал большой склад с боеприпасами!
Какой это был взрыв, мы почувствовали на себе: он едва не стоил нам с Васютинским жизни.
Домой мы возвращались довольные. На старте по-прежнему полыхало красное знамя полка. Сердце переполняла радость: вылет оказался очень эффективным. Результаты мы видели сами. Петр Демьянович Бондаренко еще в воздухе по радио передал хорошую оценку нашей работе. Я не сразу пошел на посадку. Третий разворот сделал дальше расчетного, а, выйдя на прямую после четвертого разворота, так снизился, что Васютинский не выдержал:
– Товарищ капитан, смотрите не столкнитесь с шариком!
А я держу знамя по левому борту капота мотора. У самого знамени делаю боевой разворот и вхожу в круг для захода на посадку. Но настоящее волнение меня охватило на земле, когда на рулении после посадки я увидел возле капонира моего самолета очень много людей. Среди них девушки – наши боевые помощники – с букетами полевых цветов.
Я подрулил к капониру, выключил мотор, отстегнул привязные ремни, освободился от парашютных лямок – делал все автоматически, а потом продолжал сидеть в кабине, пока меня не окликнула одна из девушек.
– Товарищ капитан, вылезайте, самолет уже на земле! Вылезайте же!
Она еще что-то сказала, но ее слова потонули в дружном смехе окруживших самолет товарищей. Мы с Васютинским, наконец, вылезли на плоскость. И вдруг замерли от удивления, увидев сверху, как техник звена Геннадий Кот, вежливо расталкивая товарищей, пробирается к самолету, а в руках у него бутылка шампанского и алюминиевая кружка. Все ахнули.
– Где взял? Откуда?
Но он, как ни в чем не бывало, открывает бутылку. Пробка, выстрелив, с силой вылетает вверх, сопровождаемая множеством взглядов, а Кот уже наполняет кружку невесть откуда взятым шампанским.
Так, стоя на плоскости, я бережно принял драгоценный «бокал», выпил один глоток и передал его Николаю Васютинскому. Мы не сговаривались, но Николай выпил тоже всего один глоток, словно догадавшись о моем намерении, возвратил «бокал» опять мне.
– Наливай полную! – прошу техника звена.
– Держите! – он лукаво посмотрел на меня, будто хотел сказать: «Не многовато ли тебе, хоть ты именинник?»
А когда кружка наполнилась до края, я взял ее и тут же отдал стоявшему рядом у самой плоскости Павлу Фабричному. Он торжественно отпил глоток, передал следующему. И пошла видавшая виды кружка из рук в руки, пока не попала к Кнышу.
– Тише, товарищи! – озорно крикнул Кныш, и сразу все затихли. – Беда случилась! Пока чарка дошла до меня, она оказалась пустой! – Под общий смех он передал кружку технику. – Есть предложение продолжить! Ты, Кот, ей-богу, придумал лучше Иисуса Христа, – продолжал Семен. – Тот одной буханкой хлеба, говорят, ухитрился накормить не одну сотню людей, а ты бутылкой шампанского весь полк споишь!
И снова взрыв смеха.
Мы с Васютинским, наконец, соскочили с плоскости. И тут же к нам потянулись загрубелые, выпачканные в авиационном масле девичьи руки с букетами полевых цветов. Эти руки для нас в те незабываемые минуты были самыми нежными, самыми дорогими…
Мне вручили поздравительные телеграммы из штаба дивизии и из штаба армии. А вечером в летной столовой был праздничный ужин. Так отметили в полку мой сотый боевой вылет.
Противник цеплялся за каждую пядь польской земли, бросая в бой все новые и новые резервы. Нам приходилось летать с предельной нагрузкой.
В душе я был доволен, что такую физическую и психологическую нагрузку переносит и Трошенков. Три месяца прошло с тех пор, как в Крыму я поговорил с ним начистоту. Федя нашел в себе силы преодолеть барьер страха – в бою он действует смело и решительно. Четвертого августа я получил задание шестеркой нанести удар по автомашинам и пехоте в районе польского населенного пункта Опенхово. В этот день это был уже третий вылет, ребята изрядно устали.
– Федя, сейчас ты не полетишь, а в следующий вылет включу и тебя в боевой расчет, – предлагаю Трошенкову.
– Я совсем не устал, товарищ капитан, включайте и меня в группу. Пожалуйста. С фашистами покончим и отдохнем. Уже меньше осталось.
И вот мы над целью. С пикирования уже дважды атаковали вражеские траншеи. Завожу группу третий раз. Я успел увидеть, как во время пикирования под самолетом Трошенкова почти одновременно разорвались два снаряда, тотчас отвалилась правая плоскость и машина стала разрушаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42