От самолета отделились две черные точки и через какие-то секунды над одной раскрылся парашют. Я видел, как один приземлился прямо на немецкие траншеи. Второй с нераскрытым парашютом так и летел камнем до самой земли.
Много раз Федор Трошенков летал в бой со своим воздушным стрелком Владимиром Ларкиным. Они давно стали друзьями. А сейчас их судьбы определило мгновение: один живым попал прямо в лапы фашистским зверям, у другого на наших глазах жизнь оборвалась. Но оба наши боевые товарищи до конца выполнили свой долг перед Родиной.

Судьбы людские

Наступили последние дни 1944 года. Наша родная земля была навсегда очищена от фашистских полчищ. В этом году 103-й авиаполк принял участие в изгнании фашистских захватчиков из Крыма, в освобождении белорусской земли, громил врага на территории Польши. За образцовое выполнение боевых заданий многие летчики были удостоены государственных наград, а меня и Георгия Коваленко товарищи поздравили с присвоением звания Героя Советского Союза. Эта высокая честь обязывала нас ко многому.
Указ Президиума Верховного Совета о присвоении звания Героя Советского Союза впервые увидел в «Комсомольской правде»: по списку я был тринадцатым, и товарищи шутили, вспоминая номер моего самолета:
– Вот тебе и «чертова дюжина»!
Восточная Пруссия. Наш очередной аэродром уже совсем недалеко от границы. И каждый с нетерпением ждал того часа, когда будет отдан приказ обрушить огневую мощь штурмовиков на фашистское логово. К наступлению усиленно готовились не только войска нашего 2-го Белорусского фронта, но и 1-го Белорусского, 1-го и 4-го Украинского. Висло-Одерская операция была одной из крупнейших стратегических наступательных операций Великой Отечественной войны.
Теперь в полку приходилось по три самолета на каждых двух летчиков! Прибавилось работы с молодыми пилотами, учеба шла на земле и в воздухе. Видавшие виды бойцы также тренировались в полетах по приборам.
В новогодний праздник большой зал летной столовой заставлен столами. Сегодня мы встречаем Новый год не в предместьях Москвы, не у берегов Волги, не у предгорий Кавказа – нет! Новый год мы встречаем на польской земле, у самой границы Восточной Пруссии! Полковые радисты позаботились, чтобы в эту новогоднюю ночь и здесь можно было слушать голос родной Москвы: с поврежденного в бою самолета они сняли радиоприемник и принесли в столовую вместе с самолетным аккумулятором и антенной. Поднялся Иван Афанасьевич Ермилов, и сразу наступила полная тишина.
– Дорогие товарищи! Мы провожаем в историю 1944 год. Через несколько минут наступит Новый год. Я, как и вы, глубоко убежден, что 1945-й будет годом полного разгрома гитлеровской Германии. В наступающем году один из дней будет самым радостным, самым счастливым! Народ назовет его Днем Победы. Я не знаю точной даты, но могу сказать одно: этот день уже совсем близко!
Гром аплодисментов заглушил последние слова командира полка. И вдруг наступила тишина. Внимание всех приковал стоящий в углу радиоприемник: Михаил Иванович Калинин произносил поздравительную новогоднюю речь. А когда его последние слова слились со звоном кремлевских курантов, десятки рук потянулись друг к другу с кружками, чашками, стаканами:
– За победу!
Мы понимали, что враг будет драться с яростью обреченного. Но мы также знали, что исход великой битвы уже предрешен. И эта глубокая вера в победу придавала нам новые силы, питала неукротимое желание скорее принять участие в боях. Теперь мы будем бить врага на его собственной территории, но когда именно?
Наконец-то, дождались. 14 января части 2-го Белорусского фронта с двух плацдармов, расположенных на западном берегу реки Нарев, – в районах Рожан и Сероцк – перешли в решительное наступление.
Задолго до рассвета мы уже были на аэродроме. Погода испортила наше настроение. Разыгралась такая метель, что, казалось, ей не будет конца. Всю ночь личный состав БАО готовил взлетную полосу, но ее тут же заносило снегом. Уже рассвело, а пурга не прекращалась.
У каждого летчика на карте нанесены ЛБС и цели, проложен маршрут полета – все готово… А лететь нельзя. В землянке не сидится, и мы гурьбой вышли на мороз. В лохматых унтах, просторных меховых брюках и таких же куртках летчики вглядывались в белую сплошную бездну, выискивая хоть какой-нибудь кусочек просветлевшего пространства. Но его не было и в помине.
Угнетала мысль, что нашим товарищам, ведущим бой на земле, очень трудно без помощи авиации и особенно без нас, штурмовиков. Мы не могли действовать ни 14, ни 15 января. Но за эти два дня даже без авиации наши наземные части прорвали первую полосу обороны противника и вышли на его вторую оборонительную линию, проходившую по реке Ожиц.
В ожидании хорошей погоды летный состав отдыхал. Вряд ли кто спал, но в землянке царила тишина, лишь за маленькими замерзшими окошками по-прежнему бушевала метель.
Вдруг послышался сначала еле уловимый, а затем все более отчетливый гул По-2. Вскоре он пророкотал над самой землянкой и сразу умолк. Сомнений не было: «труженик фронта» пошел на посадку.
– Кому не сидится в такую погоду?
– Наверное, дивизионный самолет связи почту привез.
Через некоторое время в землянку вошли два незнакомых летчика. Все поднялись со своих мест. Оба незнакомца были молоды, их раскрасневшиеся в полете лица пылали. Один из них – красивый, с черными усами, показался мне знакомым, чем-то вроде похож на Михаила Кузнецова.
Но Михаил никогда не носил усов. Нет, это не он… Или он? А летчик с черными усами направился прямо ко мне.
– Здоров, Кузьма! Ты что, чертяка, не узнаешь?
– Миша… друг! Здоров!
Мы крепко обнялись под общие радостные возгласы. И пошли воспоминания. Много воды утекло с той поры, как Михаил Кузнецов в одном из воздушных боев был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Я ничего не знал о его дальнейшей судьбе. И вот он здесь, рядом со мной! Летчиков-однополчан, с которыми Михаил воевал, уже почти никого нет, теперь одна молодежь. И после обычных расспросов я представил товарищам старого друга.
– А это мой штурман, – представил он своего товарища.
Мы уселись на сбитых из досок нарах, покрытых соломой. Мне все еще не верилось, что рядом со мной Миша Кузнецов.
…После госпиталя он снова ушел на фронт. И не куда-нибудь, а на самый передний край. На штурмовике летал над Курской дугой. В одном из очередных вылетов Михаила снова сбили. И снова ранение. Госпиталь. А после выздоровления с болью пришлось расстаться с любимым «ильюшей». Но мог ли он вообще расстаться с небом? Это было не в его характере. Летать на чем угодно, на любом самолете, но только летать.
Ему предложили, на первый взгляд, не боевую, но в то же время очень ответственную работу: летать с командующим Войска Польского. Михаил считал для себя священным долгом выполнение любого задания, которое перед ним ставится партией. И он перешел на По-2.
Как-то Кузнецов прочитал очередную сводку Совинформбюро, в которой упоминалась наша часть. Судя по району боевых действий, родной полк находился где-то недалеко. Пять раз приземлялся Кузнецов на разных аэродромах и вот, наконец, нашел сто третий. Незаметно промчалось время.
Метель не унималась. Когда Кузнецов запустил мотор, я залез на плоскость самолета и еще раз крепко пожал руку другу.
Взлет – и самолет скрылся в серой мгле. Я остался один. Порывы ветра бросали в лицо колючий снег, но я не чувствовал этого, еще долго стоял и смотрел туда, где скрылся самолет Миши Кузнецова.
Сведут ли еще когда-нибудь нас вместе пути-дороги? Война… Как беспощадно повернула ты судьбы людские…

* * *

В районе населенных пунктов Красносельц, Равы, Лесне противник, сосредоточив большое количество танков и штурмовых орудий, бросался в ожесточенные контратаки против наших наступающих частей, стремясь задержать их продвижение и свести на нет первоначальный успех. Наши наземные части требовали помощи штурмовиков.
Наконец метель утихла. Но сильная поземка сковывала действия штурмовиков. Даже во время сбора аэродрома уже не видно. Сквозь круговерть стелющейся под нами метели с большим трудом просматривались населенные пункты. В районе цели погода несколько улучшилась, и мы увидели, что из центра Красносельц по расположению наших войск ведет интенсивный огонь батарея полевых орудий. Пикируем одновременно всей четверкой. Сбрасываем бомбы. По этой же цели бьет и четверка Корсунского, а станция наведения уже дает новую цель.
– Бейте танки в роще, что севернее вас…
Заходим на рощу. Здесь большое скопление танков и бронетранспортеров. На нас обрушился сильный зенитный огонь. С резкой потерей высоты уходим из-под обстрела, одновременно штурмуя «эрэсами» вражеские танки, и хорошо видим, как один из них загорелся. Последнюю атаку сопровождает голос наземной радиостанции наведения:
– Молодцы, идите домой…
Значит, неплохо поработали… но ликовать было рано. Вечерело, погода ухудшалась – поземка переходила в метель. В этой мгле, которая становилась все гуще, надо найти своих, село Земаки. А их и в хорошую-то погоду разыскать трудно. Включаю радиополукомпас и полностью доверяюсь показаниям приборов. Под нами Земаки. На небольшой высоте прохожу над черным полотнищем – посадочным «Т». Уже сгущались сумерки, когда сел последний, восьмой самолет.
На следующий день погода улучшилась.
Фашисты предпринимали ожесточенные контратаки при поддержке танков и штурмовых орудий и на участке Красносельц – Кшижево несколько потеснили наши части. В этот день штурмовики всей дивизии работали без передышки. Были приложены все силы, чтобы оказать помощь войскам 3-й армии. Зимний день очень короток, но летчики умудрялись делать по нескольку вылетов.
На уничтожение контратакующих танков мне пришлось трижды водить первую эскадрилью. Последнюю посадку совершали уже в сумерках.
В течение 16–18 января в этом районе наши войска отбили все контратаки противника и прорвали его оборону. В прорыв был введен 3-й гвардейский кавалерийский корпус. Овладев опорным пунктом Яново, он пересек южную границу Восточной Пруссии и продолжал наступление на Алленштейн.

Это было в 11 часов 13 минут

Настал час, которого мы ждали более трех лет. Сломив упорное сопротивление фашистских войск, Советская Армия вступила в пределы Восточней Пруссии. 20 января наша дивизия получила задание: взаимодействуя с частями 3-го гвардейского кавалерийского корпуса, наносить удары по танкам, артиллерии, железнодорожным эшелонам, автомашинам в районах Вилленберг, Ортельсбург.
Восточная Пруссия – вековая цитадель германского милитаризма! Этот день для нас был поистине историческим. Все волновались: какую очередность установит командир полка? Кому выпадет честь первому выполнить боевое задание в Восточной Пруссии? Пусть там, на земле, тысячи зениток, пусть в небе сотни немецких истребителей, все равно полететь первому – заветная мечта каждого летчика!
Когда командир полка назвал первую четверку, которую было приказано возглавить мне, я замер, а потом в какое-то мгновенье в голове пронеслась беспорядочными обрывками вся фронтовая жизнь: и первый день войны, и сожженный мною самолет СБ на аэродроме Томаровка, и ночной вылет на аэродроме Батайск, а затем Кавказ… Кубань… Севастополь… Белоруссия… Польша…
Я хотел лететь вместе с моим боевым другом – Кнышом Услышав мою просьбу, Семен не мог сдержать волнения: у него было не меньшее желание вместе со мной участвовать в этом знаменательном вылете. Иван Афанасьевич по-отцовски пошел нам навстречу.
Следующие четверки возглавили Георгий Коваленко, Владимир Корсунский, Григорий Емельянов и Василий Куликов. Истребители противника почти не оказывали сопротивления, поэтому нашу четверку сопровождал только один Ла-5.
– Завидую тебе! – сказал Корсунский. – Первый летишь.
– Тебе тоже хватит работы, Володя.
Взлет… Мы на маршруте. Уже впереди видим пожары – там недавно проходил передний край, а сейчас он ушел на север. Связываюсь со станцией наведения и уточняю задание.
– Ура-а-а! Под нами Восточная Пруссия! – в открытую кричу прямо в эфир – не выдержала душа.
Дороги забиты машинами, подводами, тачками. Немцы бегут на север, ищут спасения, – военные и гражданские – те, кто еще недавно мечтал владеть миром.
Мы идем на свою цель: приказано нанести удар по противнику, который оказывает сопротивление кавалеристам генерала Н. С. Осликовского. Перед нами огромная черная туча, затянувшая полнеба. На этом фоне четко видны огненные вспышки артиллерийской канонады. Так вот оно какое, фашистское логово! Даже утром небо черное, как ночью… Тут, похоже, и солнца не бывает – вечный мрак…
Цель! По дороге Вилитц – Бурденген движется много открытых машин с войсками. Подаю команду своему заместителю Михаилу Рыжову перейти направо и иду в атаку. Бросаю беглый взгляд на часы: стрелки показывают 11 часов 13 минут.
– Запомни это время, Семен! – кричу Кнышу. – 11 часов 13 минут.
Надо же, и здесь без тринадцати не обошлось!
– На всю жизнь!
Открыли огонь несколько зениток, но Рыжов, замыкавший боевой порядок, сделал отворот вправо и послал один за другим четыре реактивных снаряда. Зенитный огонь прекратился, а мы, снижаясь до бреющего полета, продолжали штурмовку. Я успеваю сосчитать десять пылающих машин. Ну, как не сделать третьего захода! И мы снова штурмуем колонну.
– Нет вам спасения и в своем логове! – Еще сильнее нажимаю на гашетку, а на выводе из пикирования Кныш из своего пулемета завершает мою работу. Это же делают все экипажи четверки.
– Идем домой, – передаю команду ведомым и, развернувшись на 180 градусов, «змейкой» уходим на свою территорию.
Под нами уже наши войска, а в наушниках шлемофона раздается голос станции наведения:
– Белоконь, сообщи разведданные… Спасибо за работу. Передай всем привет…
– Для тебя, дружище, я готов выполнить все, что скажешь! – передаю Андрею Бухянову.
Сколько было радости на земле!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42