Почему же ему так нестерпимо хочется прильнуть своими губами к ее губам?
— Да, милорд, я чувствую себя гораздо лучше, благодарю вас. И еще спасибо за то, что вы позволили мне воспользоваться туалетами вашей матери. У нее такие красивые вещи. К тому же вы оказались правы: мы с ней почти одинаковы по размерам. Если не считать роста, конечно. Впрочем, я научилась поддерживать руками полы юбок, чтобы не наступить на них нечаянно на ходу и не упасть.
Он улыбнулся:
— Ничего, мы наймем белошвейку, которая устранит эту проблему. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы еще раз травмировали голову.
— Но может быть, это как раз вернуло бы мне память?..
— Возможно. Но испытывать судьбу, по-моему, не стоит. Вы хотите есть?
Беатрис живо кивнула:
— Просто умираю с голоду.
— Отлично! Миссис Лидс наверняка приготовила что-нибудь вкусное. Она прекрасная стряпуха.
Двустворчатые двери за его спиной раскрылись, и в столовую вступили два лакея в бело-желтых ливреях с подносами в руках. Подойдя к столу, они расставили блюда, которых оказалось так много, что Беатрис решила, что тут затевается настоящий пир. Ей просто не верилось, что вся эта еда предназначена только для нее и Данта. За таким столом до отвала наелись бы, по меньшей мере, с полдюжины человек.
Она улыбнулась, глядя на лакея, который обслуживал ее. Вот он налил в ее фарфоровую чашку большую поварешку дымящегося супа из устриц и моллюсков. Потянуло невероятно вкусным ароматом, и Беатрис почти непроизвольно втянула в себя воздух. Поскольку в комнате было совсем тихо, нешумный этот звук получился довольно отчетливым. Девушка смутилась.
— Простите, милорд, — проговорила она.
— Ничего. Напротив, миссис Лидс было бы весьма приятно узнать, что один аромат ее супа способен вызвать в вас такую реакцию. А теперь, — продолжал он, взяв одну из горячих еще, только вынутых из печки булочек, которые лежали в корзинке, прикрытой салфеткой, — если вы действительно хотите получить настоящее удовольствие, смочите кончик этой булочки в супе и попробуйте.
— Но, милорд, я не могу… Это будет против правил хорошего тона. — Она чуть помолчала и прибавила: — Странно, не правда ли? Я и понятия не имею, почему этого нельзя делать за столом, но вот знаю, что нельзя, и все тут.
— Некоторые уроки жизни настолько укореняются в сознании человека, что одним, пусть даже крепким, ударом по голове их не выбить. И они остаются с нами всегда, что бы ни случилось.
Беатрис растерянно посмотрела на него. Дант улыбнулся и передал ей булочку.
— Все же попробуйте, Беатрис. Рискните. Жить совсем без риска неинтересно.
Беатрис взяла булочку и аккуратно обмакнула ее в суп. Бросив на Данта еще один нерешительный взгляд, она поднесла булочку ко рту и, следя за тем, чтобы не капнуть супом себе на подбородок, немного откусила.
— Вы оказались правы, милорд. Это просто восхитительно, ни на что не похоже! Мне никогда в жизни даже в голову не приходило сделать что-нибудь подобное. Как вы сами научились этому?
— В детстве мы с моим братом Уильямом частенько наведывались на кухню к миссис Лидс, когда знали, что она готовит наш любимый лимонный пудинг. Но она не давала нам ни кусочка, пока мы не съедали по целой чашке супа, который, казалось, никогда не снимался у нее с печки, и по две булочки. А дети не отличаются большим терпением, поэтому мы с Уильямом соревновались между собой, кто первым уплетет суп и таким образом доберется до вожделенного пудинга. И вот оказалось, что быстрее всего суп съедался, если в него макали булочки. Беатрис рассмеялась:
— Как изобретательно. А где ваш брат сейчас? Дант нахмурился:
— Его убили во время кромвелевских воин. Он похоронен здесь, в Уайлдвуде. Рядом с отцом, матерью и нашей младшей сестренкой Элизабет.
— Прошу прощения, милорд. Скажите, у вас еще осталась какая-то родня?
— Нет, я последний из рода Тремейнов. Беатрис опустила глаза. У нее вдруг пропал аппетит.
— Значит, мы с вами оба сироты… Дант не ответил. Комната на несколько минут погрузилась в молчание.
— Я вот думаю… — проговорил он наконец, дав знак лакею унести суп, — еще рано, и, если у вас есть желание, я почел бы для себя за честь прогуляться с вами. А завтра я организую для вас экскурсию по дому, чтобы вы познакомились с расположением комнат.
— Это будет очень любезно с вашей стороны милорд. Спасибо. Простите, что я вам так навязалась.
— Что за глупости! Я рад помочь вам. Между прочим, я уже начал наводить о вас справки. Увы, на это уйдет какое-то время. Пока же делать все равно нечего. Впрочем, вам нужно сосредоточиться на выздоровлении. Как физически, так и в психическом отношении. Верно?
Беатрис посмотрела на него и улыбнулась:
— Верно.
В сущности, Дант не жил в родовом имении с того самого времени, как уехал учиться в Оксфорд. Последний раз он был здесь почти десять лет назад, когда умер отец. Да и то задержался ровно настолько, чтобы разобраться с делами и официально принять графский титул. Жить вдали от Уайлдвуда было легче. Покинув имение, Дант оставил в прошлом и кое-какие тяжелые воспоминания. Теперь же, когда он вернулся, ему пришлось вновь окунуться в их атмосферу.
— У вас красивый дом, милорд. Он давно построен?
— Тот особняк, который вы сейчас видите перед собой, по дербиширским меркам, не такой древний. Он был заложен моим дедом, первым графом Морганом, во времена королевы Елизаветы. Был и другой дом, гораздо древнее, но, правда, и скромнее по размерам. Он и сейчас еще стоит на северной границе поместья. А рядом с ним развалины от самого первого жилища моих предков. Это был дом, в котором жил первый из Тремейнов. Тот самый, который дал название всей нашей земле.
— Боже мой, могу себе представить! Не удивлюсь, если узнаю, что вы ведете свой род от самой Книги Страшного суда *!
* кадастровая книга, земельная опись Англии, произведенная Вильгельмом Завоевателем в 1086 году.
Дант бросил на Беатрис внимательный взгляд. Он вдруг подумал: «Каково это — не помнить самого себя? Кто ты, откуда? Не знать даже собственного имени?» Если честно, то в этом смысле он мог только позавидовать Беатрис.
— Первым Тремейном, о котором сохранились упоминания в истории, был некий Годрик де Тремейн — фамилия писалась несколько иначе, — который появился в этих местах в четырнадцатом веке, во времена правления Эдуарда II. Он происходил из рыцарского рода и оказался последним оставшимся в живых из своей семьи, которая вся умерла во время страшной эпидемии. Кстати, тоже чумы.
— Это была эпидемия 1348 года, которая унесла жизни почти половины населения всей Англии, — проговорила Беатрис.
Дант покосился на нее, удивившись, что она знает то, что было неизвестно даже самым образованным девушкам ее времени. Он продолжал:
— Да. Так вот, Годрику де Тремейну каким-то чудом удалось выжить. Он женился на корнуолльской девушке по имени Розия. Они приехали жить сюда и назвали свое имение Уайлдвудом из-за густого леса, который окружал его с трех сторон. Построили первый дом. Тот самый, развалины которого и сейчас еще можно найти на северной границе поместья. У них было семнадцать детей. Четверо умерли в младенчестве, а остальные благополучно выросли и продолжили наш род. И вот через три столетия на Англию опять обрушилась чума. По какой-то грустной иронии судьбы в живых остался опять-таки один-единственный носитель, фамилии Тремейнов. То есть я.
Они прошли вдоль фасадной части дома и завернули за угол. Тут Дант остановился. Впереди, там, где рос огромный дуб, раскидистые ветви которого давали широкую тень, начиналась грубо сложенная невысокая стена из серого камня. А за ней располагалось последнее пристанище всех Тремейнов, которые жили здесь на протяжении последних трех столетий. Солнце спряталось за облаками, и Данту стало зябко. Он замер на месте как вкопанный.
— Здесь похоронены ваши родные, — тихо проговорила Беатрис.
— Да.
— Служанка, которую вы прислали ко мне, объяснила, что вы приехали в Уайлдвуд с тем, чтобы поклониться могиле матери. Я понимаю, как вам тяжело было лишиться ее. Я сейчас оставлю вас и не стану мешать.
Дант удержал ее за руку:
— Я бы хотел, чтобы вы остались.
Беатрис согласно кивнула. Они вместе направились в сторону маленького кладбища. Остановились перед могилами отца и матери Данта. По обеим сторонам находились могилы его брата и сестры.
— Уильяма назвали в честь отца, — сказал Дант. Непонятно с чего, но он вдруг ощутил потребность рассказать об этом и был рад, что рядом оказалась слушательница. — Он был первенцем, и именно Уильям должен был стать наследником. Но брат погиб во время гражданских войн. Погиб за монархию. А сестра оказалась мертворожденной. Это случилось в тот год, когда умер отец. Я ее даже не видел.
Дант только сейчас неожиданно остро почувствовал, что действительно остался на этом свете один-одинешенек. Именно ему повезло пройти живым сквозь горнило войн, чумы и всех прочих напастей. И теперь только от него зависит, продолжится ли род Тремейнов или навечно канет в Лету. Впрочем, если бы мать не умерла во время эпидемии, это ничего не изменило бы. Но почему все это пришло ему в голову именно сейчас? Может быть, три века назад его предка Годрика тоже посетили эти мысли, когда он стоял у могил своих родных?
Всю свою взрослую жизнь, начиная с шестнадцати лет — тогда Дант стал мужчиной, переспав с молодой женой дряхлого графа Истхорпа, — он никогда не задумывался о будущем. Гордился своей отрешенностью от сильных чувств, ибо в этом было кредо людей его круга.
Он никогда не укладывал в постель девственницу, понимая, что в этом случае взвалит на себя ответственность за то, что сломал жизнь юной девушке, на которой все равно не женится. Вдовы, которых после всех обрушившихся на Англию гражданских войн стало очень много, тоже не привлекали его. Дант не хотел жениться на вдове. Он всегда имел дело только с замужними, да и то лишь с теми из них, кто жил в несчастливом браке. Ему не хотелось рушить счастливые семьи. Благо недостатка в предложении не было, ибо стояли такие времена, когда браки заключались с такой же легкостью, как, скажем, делались заказы у портного.
И все же теперь, спустя пятнадцать лет такой жизни, начали давать себя знать неизбежные последствия. Когда умерла мать, Дант твердо решил измениться. Он как будто по-новому взглянул на ту беззаботную и беспечную жизнь, которую вел до сих пор. И впервые усомнился в нравственности, а потом и в своей долговечности. Где гарантия, что он доживет до следующего года? Войны, а теперь еще и чума унесли жизни бессчетного числа молодых людей… Семьи остались без наследников, жены без мужей и сыновей. Многие благородные фамилии пресеклись теперь навечно.
Разве он застрахован от подобной участи? Кто знает, может быть, он ляжет сегодня вечером в постель с тем, чтобы больше уже никогда не открыть глаз? И что останется на этой земле после него? Какое наследство оставит после себя Дант Чарльз Уильям Рутберт Тремейн, третий граф Морган?
Лицо его омрачилось.
«Обо мне только и вспомнят как о повесе. О человеке, который переспал с бесчисленным множеством женщин. О последнем и самом распутном представителе угасающего рода Тремейнов».
Глава 7
Дант опустился на низенькую грубую каменную лавку перед могилой своей матери. Беатрис тихо села рядом, стараясь не мешать его мыслям. Он довольно долго сидел молча, уставившись взглядом прямо перед собой, глядя на закатывающееся за вершины Пеннинских гор солнце и не видя его, слушая звуки уходящего дня и не слыша их.
Сумерки опустились быстро. Ветер посвежел и, угрожая наступлением очередного ненастья, шумел листвой узловатых ветвей дуба, нависавших над головой.
Вдруг где-то, совсем рядом, раздалось знакомое мяуканье. Дант опустил глаза и увидел кошку Беатрис, которая терлась о его ноги.
— Рад сознавать, что тебе удалось выжить и дождаться меня, пушистый шарик. — Он потрепал кошку за ухом и оглянулся на Беатрис. — Хотите верьте, хотите нет, но вашей тезке совсем скоро стукнет уже четверть века.
Беатрис изумленно взглянула на него:
— Не может быть. Вы разыгрываете меня, милорд.
— Вовсе нет. Мне было восемь лет, когда она появилась в моей жизни. И, между прочим, бедняжка уже в тот самый день могла прекратить свое существование, если бы я не пробегал мимо, торопясь на лягушачий пруд с удочкой в руке. Отлично помню, как она завопила, призывая на помощь. Звук был душераздирающий, все равно что у несмазанной заржавленной калитки. Она влезла на огромный дуб и, похоже, не знала, как спуститься вниз. Заметив бедняжку, я взобрался следом. Но о том, как спускаться оттуда, тоже не подумал.
— Вы хотите сказать, что тоже там застряли?
Дант усмехнулся.
— Я сидел на дереве, прижимал к себе обезумевшего котенка, отчаянно царапавшего своими коготочками мою шею, и орал во всю силу своих легких. Прежде я никогда не забирался так высоко. Земля казалась такой далекой, что было страшно смотреть вниз. Я звал на помощь, но меньше всего мне хотелось, чтобы на мой призыв откликнулся отец. Увы, это был именно он. У меня до сих пор стоит перед глазами то хмурое выражение, которое было у него на лице, когда он подошел к дереву. В ту минуту я боялся отца даже сильнее, чем высоты. Не знаю, что его тогда разозлило больше: то, что я забрался так высоко из-за какой-то кошки, или то, что по моим щекам текли слезы. Мой отец был человеком, не отличавшимся особой душевной чуткостью. Как сейчас помню его слова, произнесенные тогда: «Плюнь на эту вшивую тварь и живо слезай вниз!» Я отказался бросить котенка и стал умолять, чтобы он помог нам спуститься обоим. Но в ответ он сказал лишь одну мудрую фразу, после чего повернулся и ушел. Слова те я запомнил на всю жизнь.
— Что он сказал?
— «Будь мужчиной и найди выход из положения без посторонней помощи».
Беатрис нахмурилась.
— И что вы сделали?
— Я последовал его совету. У меня не было другого выбора. В конце концов я, конечно, спустился вместе с Беатрис на землю. С того самого дня я проникся твердым убеждением, что отец меня ненавидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42