жонглирование, прыганье сквозь горящий обруч, фокусы. Все это должно было состояться завтра же в станичном клубе, и публике предлагалось приобретать билеты.
Мы глазам своим не поверили и от волнения заговорили не сразу.
— Прямо-таки к нам в станицу и приедет? — хрипло спросил Аристарх, не замечая, что комар давно впился ему в губу. — И сам... лично выступит со стихами?
— Почему только он в клубе будет выступать?— подумал я вслух. — И вместе с фокусницей?
— Кто его знает, — все еще ошарашенный, протянул Аристарх, смахнув пальцем насосавшегося крови комара.— Но сам видишь, ясно сказано: «по-эт Ва-хря-мин». Знакомая фамилия, а? Постой, постой, где я читал его стихи? В «Красной нови»? В «Прожекторе»? Вот дьявол, не припомню. Из Москвы, конечно? Может, Л. Ушкина знает, что тебе рецензию прислал? Оба писатели.
— Может, — ответил я, приосанясь.
Все, что касалось московского рецензента Л. Ушкина, теперь имело ко мне самое прямое отношение. Я считал себя чем-то вроде его представителя в станице Ста-ро-Щербиновской.
Внезапно белесые глазки Аристарха остекленели: его озарила чрезвычайная догадка.
— Обожди, Виктор. Раз поэт Вахрямин выступает завтра, значит, он уже в Щербиновке?!
Действительно, как я это сразу не сообразил? С минуту мы стояли совершенно ошеломленные, не слыша лягушачьего кваканья, не чувствуя комариных жал. Событие-то, а? Ощущение было такое, будто поэт Вахря-
мин чуть ли не на волшебном ковре-самолете спустился к нам в станицу. Неужели он — автор, может, целого собрания сочинений, властитель дум (теперь мы уже не сомневались, что Вахрямин знаменитость)—здесь, среди этих скромных глинобитных хат, валяющихся под плетнями свиней, разгуливающих индеек, комарья? Совсем рядом с нами и дышит тем же воздухом? Уму непостижимо!
— Вот бы увидеть, а? Хоть одним глазком. По-эт Вах-ря-мин! Поговорить с ним. Пускай всего несколько слов поговорить. А что, Виктор, если нам пойти познакомиться?
— Примет ли?
— А вдруг. Сколько живу на свете, такого случая не представлялось. Упустим — пожалеем.
Да: чудеса не повторяются. Если один раз по капризу судьбы поэт Вахрямин попал к нам в Старо-Щербиновку, то, увидя ее, уже во второй раз ни за что не сунется. Может, его на Кубань забросила какая-нибудь романтическая история? Любовь к московской цирковой артистке Литяевой-Огневой? Наверно, и она знаменитость, красавица, они взяли и удалились от света...
В общем, мы решили попытать счастья. Только где Вахрямин остановился? Конечно, у председателя стан-совета, у кого же еще? Удобно ли беспокоить? Власть. Не прогнали бы. Скорее в станицу.
Оказывается, заведующий клубом поселил поэта в обыкновенный казачий дом. Подумать только! И Вахрямин согласился, хотя, может, он два университета кончил и шпарит по-английски лучше, чем я по-русски.
Мы забежали домой, надели чистые рубахи. Аристарх захватил тетрадочку со стихами. Багровое солнце готовилось шлепнуться в камыши, в лиман, когда мы робко вступили на заветный двор. За калиткой нам сразу пришлось отбиваться от кудлатого хозяйского кобеля, который добровольно, как верный цербер, решился защищать поэта от назойливых посетителей. Из кухни вышла голоногая казачка с решетом в руках, в желтой, высоко поддернутой юбке и, узнав, кого нам нужно, равнодушно указала на дверь в горницу:
— Тута они. Кажись, еще не ложились.
Постучал Аристарх еле слышно, минуты через три громче. Потом всеми костяшками пальцев. Еще раз торопливо поправил смазанные деревянным маслом волосы» одернул рубаху, проверил, не потерялась ли тетрадочка со стихами. Стоял он белый, еле живой, точно угорел. В этой встрече Аристарх явно играл первую роль, ведь я был прозаик. Вот если бы в станицу приехал Л. Ушкин, руководство, несомненно, перешло бы ко мне.
В горнице что-то зашуршало, мягко зашлепало по скрипнувшим половицам, загремел стул. Дверь слегка приоткрылась, в щель выглянула половина весноватого женского лица, глаз, полузакрытый прядью нечесаных волос, голое плечо.
— Вам кого?
— Нам бы поэта Вахрямипа,— заторопился Аристарх. — Можно увидеть?
Женщина подумала, исчезла. Опять в горнице что-то зашуршало, громыхнуло, звякнула посуда, послышались невнятные голоса. Мы ждали в полутемной кухне. Хозяйка возилась у огромной беленой печи; пахло жирными мясными щами; на лавке капризно мяукал котенок. Уж не забыла ли о нас женщина, вероятно прислуга поэта? Наконец она открыла дверь, уже причесанная, в красной шелковой блузке с круглыми пуговицами, похожими па ссохшиеся виноградины, сдержанно разрешила:
— Заходите.
За порогом мы остановились.
У окна, в косых лучах закатного солнца, сидел коренастый мужчина лет тридцати пяти, с толстыми покатыми плечами, в рубахе распояской, с расстегнутым воротом, обнажившим короткую шею. Его одутловатое, небритое лицо отливало спелым помидором, черные сальные волосы, подстриженные у висков, клоками торчали над низким лбом, выпуклые глаза с розовыми белками уставились на нас обоих.
— Мы хотели увидеть поэта Вахрямина, — повторил Аристарх, несколько удивленно оглядывая комнату.
— По какому делу? — сипло, низким голосом спросил мужчина. — Из стансовета? Иль участковый вызывает? Разрешение у меня в порядке.
— Какое... разрешение?— переспросил Аристарх.
— Да вы кто будете? От какой организации? Что у вас ко мне?
Так перед нами был сам поэт Вахрямин? Я давно успел оглядеть горницу, обычную для казачьего дома: с беленой матицей через весь низкий потолок, с небольшими окнами, затемненными фикусами, олеандром в кадках. В застекленном шкафчике тускло блестели старинные рюмки, розовый графин без пробки, толстые фаянсовые чашки в крупных синих цветах. Вдоль стен смирно застыли венские стулья с гнутыми спинками. Большие подушки в цветастых наволочках, пухлая перина на огромной деревянной кровати были смяты, словно на них только что кто-то лежал. А в углу, сваленные в кучу, громоздились вещи приезжих: два изрядно ободранных чемодана, баян в раскрытом футляре, одежда, раскрашенные деревянные тарелочки, золоченые палки, похожие на кегли (очевидно, для жонглирования), и пачка афишек, одну из которых мы видели на заборе. Возлб кованого сундука стояли грязные парусиновые туфли со сбитыми каблуками, и я подумал: уж не босой ли сидит поэт?
— Я... стихи показать,— заикаясь проговорил Аристарх и протянул аккуратно исписанную тетрадку.
— Во-он что,— сказал Вахрямин и важно облокотился на стол. Видно, он только сейчас понял, кто мы и зачем пришли. — Поезией упражняетесь? Молодежь? Понятно. Хотите, чтобы проверил? Стихи я пишу, это верно. В афише все пропечатано категорически точно. Берите билеты, завтра услышите. Еще будут эстрадно-цирковые номера.
Садиться нам никто не предложил. Где ж «иллюзиюнистка» и «циркачка» Литяева-Огневая? Неужели вот эта худая, весноватая женщина с усталым подкрашен' ным лицом, которую мы приняли за прислугу? Обута она была в базарные козловые чувяки и двигалась легко, бесшумно.
— У вас есть классические произведения? — спросил я.
— Какие? — подозрительно спросил Вахрямин.
— Ну... собственные печатные труды?
В Харькове я однажды увидел сразу целую кучу писателей. На центральной площади были разбиты палатки, и украинские прозаики, драматурги, поэты торго* вали в них своими книжками, которые и вручали поку*
пателям с автографом. Они были прекрасно одеты, предупредительны, шутили. Я этот базар хорошо запомнил, у меня там из наружного карманчика пиджака вытащили расческу. Кроме того, я ходил в «Друг детей», сам разговаривал с редактором. Публиковал очерки и Фурманов — тоже писатель. Поэтому Вахрямин поставил меня в тупик: неужели бывают и такие, как он, поэты?
— А тебе зачем? —вдруг грубо спросил меня Вахрямин.— Ревизор? Не такие меня проверяли. А то каждый, у кого молоко не обсохло... зачнет.
Глаза его еще больше выкатились, лицо полиловело. Я смутился. Фразой «Есть ли у вас классические произведения?» мне просто хотелось показать поэту, что мы и сами не чужды литературы. Почему он обиделся?
В бок меня толкнул Аристарх: я понял, что он просил быть повежливее.
— Уж коли на то, могу показать и печатные. — Вахрямин величественно повернулся к женщине. — Марго, кинь-кось из чемодана портфель. Мы разную критику не опасаемся. Нас и в районных газетах. ..и в городских кусали — отбились.
Женщина подала ему брезентовый портфель с поломанным замком. Он достал растрепанную машинописную рукопись с загнутыми углами.
— Вот и напечатано,— громко, сердито заговорил Вахрямин. — Поема «Развеем в пух». Вот она. Классовая.
И, слегка отставив рукопись, хрипло, нараспев стал читать:
Попы, жандармы и купцы.
Разные дельцы
Народ давили, как хотели,
На горбу его сидели,
В три горла бражничали, пили,
Свое толстое брюхо веселили.
Русь помещичья стонала,
Избавленья дожидала.
Солдат забил в ружье патрон,
И покачнулся царский трон.
Вахрямин перелистал неколько страниц, продолжал:
— Вот тут и про наш тысяча девятьсот тридцатый год. Как мы, значит, живем в современности. Вот и.это отпечатано, Днепрострой выстроили. Магнит-гору разры-
ли. Трактор пришел на поля... на колхозные поля. Вот. Вся поема классовая. Как же? Я моментом откликаюсь на каждое выступление истории. Как что произойдет — тут оно у меня сразу и на бумаге. И все отпечатано.
Кулаки, вредители,
Сектанты — души уловители
И прочие «избавители»
Хотели развалим, колхоз,
Да получили и нос,
Изо рта поэта густо несло винным перегаром. Только сейчас я заметил в уголке порожнюю бутылку, а на подоконнике прикрытые рушником огурцы, полбуханки пшеничного хлеба, яичную скорлупу. Очевидно, Вахрямин и Марго только что поужинали и ложились спать.
— Вы где живете? — почтительно спросил Аристарх поэта. — В Москве?
— Везде, где желаю. И в Москве... Сразу две недели. .. после революции. В самой Варшаве тоже... служил в солдатах. Везде живу. А вот сейчас ездию с женой. Пишу поезию. Выступаю. Устали мы с дороги... только час тому из Екатериновской. И там в клубе читал поему. — Вахрямин вдруг икнул. — Я к молодежи снисхожу... Это наша смена. Приходите в клуб, послушаете. После я ваши стихи проверю.
У меня на языке вертелся вопрос: знает ли Вахрямин рецензента из «Огонька» Л. Ушкина? Спросить его прямо почему-то показалось неловким, и я начал издалека:
— С какими писателями вы лично знакомы? Поэт еще раз срезал меня тяжелым взглядом и не удостоил ответом: видимо, невзлюбил с ходу. Милостиво обратился к Аристарху:
— Ступайте, парень. Отдохнем с дороги. Домой мы с Аристархом возвращались впотьмах.
— Не вовремя попали, — говорил он, словно извиняясь за хозяина. — Устал Вахрямин. Я понимаю тебя, Виктор, стихи у него без сильных образов. «Руки милой— пара лебедей», «Березы — свечки», помнишь у Есенина? Или вот у меня: «Фасолина звезды». Но, может, завтра что прочтет из лирики. В клуб все равно надо пойти. Должны у Вахрямина быть связи: в Москве жил, в Варшаве. Не станет же человек сразу карты
раскрывать: вот то-то у меня есть и то-то. Может, друзья какие в редакциях, глядишь, письмо даст... совет. О том, что Вахрямин — знаменитость, обитатель столичного Парнаса, Аристарх уже не говорил. Молчал и я о своем предположении, будто к нам в Старо-Щерби-новку его забросила романтическая любовь к московской красавице циркачке.
Клуб наш был переделан из пожарного сарая. Мы с Аристархом явились за добрый час до начала и возле кассы встретили знакомых учительниц.
— Пришли на встречу с коллегой? — обратилась ко мне Галя. — Вот чего удостоилась наша Старо-Щерби-новка: живой поэт приехал.
Слово «коллега» сразу сбило мои мысли набекрень. Как бы я ни относился к Вахрямину — он писатель. В афише ясно сказано: «Поэт И. Д. Вахрямин будет отвечать на устные вопросы, а также записки». И вместо того чтобы скептически улыбнуться, я с достоинством кивнул головой:
— Мы с Аристархом познакомились.
— Познакомились? — ахнула Галя, и ее горячие черные глаза прямо заискрились от нестерпимого любопытства. — В самом деле?
Ближе придвинулись ее хорошенькие подружки-учительницы. Даже Аристарх, которого щербиновские девушки считали пентюхом, теперь вызвал у них живейший интерес.
— Да нет, вы шутите, Витя?! — атаковала меня Галя.— И поэт Вахрямин вас принял? Какой он из себя? Красивый? С усиками? Наверно, такой умный — говорить страшно. Ой, я б и слова сказать не могла, честное слово! Передают, у него жена артистка? В чем она одета? Каблуки венские?
—Вахрямин самый обыкновенный человек, — ответил я, намекая на то, что ведь и мы с Аристархом писатели, однако говорим со всеми запросто.
Мы с Аристархом сразу стали центром внимания и явно купались в отраженных лучах славы заезжего поэта.
— Показывал он свои сочинения? — теребила меня за рукав Галя. — Много у него своих книг? С портретом?
— Как вам сказать, Галочка, — промямлил я и ужаснулся сам себе.
Что же я порю? Как у меня все это получилось? Почему я искренне не высказал свои сомнения и о Вахрямине и об его поэме? Стихи-то его «напечатаны» на машинке «Уидсрвуд». Пока не поздно — нужно отступить назад и рассказать все, что я видел. Да поверят ли теперь? И слишком уж приятно было щегольнуть в роли знакомого знаменитого И. Д. Вахрямина. Я еще не успел прийти ни к чему определенному, как Аристарх с важностью ответил за меня:
— Вахрямин читал нам свою поэму.
— Поэму? — еще ближе подступили молоденькие учительницы. На Аристарха они смотрели кокетливо, с интересом, точно увидели его впервые. — Про что? Про любовь?
Они сами прыснули смешком, но ответа Аристарха ожидали с жадностью.
— Разное там, — невозмутимо изрек он. — Больше про историческую современность.
К нам прислушивались проходившие мимо люди, тут же сворачивали к окошку кассы, брали билеты. Да: не одни мы с Аристархом, оказывается, были взбудоражены приездом в Старо-Щербииовку поэта И. Д. Вахрямина! Я чувствовал, что в глазах моих знакомых совсем поблек московский рецензент Л. Ушкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28