семь тысяч голов лошадей, две тысячи верблюдов, принадлежащих Кожыку, они передают в казну…
Настроение у всех было приподнятое. Нет больше угрозы, которая постоянно нависала над их аулами, пока ходил на свободе Кожык…
Мрачным возвращался один лишь Байдалы-бий. Он не переставал корить себя за ошибку. Он думал, если Кожык сумеет отбиться или уйти, то виновных в нападении на него он без расплаты не оставит. А вся ответственность – на сибанах! Но что получилось? Кожык далеко, и возврата ему нет. Дело обошлось почти без жертв. Сибанским был назван поход – и слава вся сибану! И даже не сибану, а какой-то бабе… Твердят – Улпан, Улпан!.. Выходит, что и его, Байдалы-бия, в поход послала эта же баба!
Встретить своих Улпан вышла далеко за аул, в сопровождении девушек и молодых женщин.
Джигиты ехали строем, и трудно было поверить, что несколько всего дней назад они пасли в степи табуны, ходили за плугом, мирно собирались кочевать на джайляу… Впереди всех, как предводитель отряда, ехал Кунияз, поставив стоймя пику. Справа от него – Мусреп, а по левую руку – Тоганас-палуан. Джигиты, у которых были пики, тоже подняли их кверху, приветствуя своих женщин. А позади ехали те, что были вооружены шокпарами, луками, иные – подняли ай-балта, секиры. В ножнах покоились селебе-пышаки, длинные ножи, наподобие кинжалов.
Женщины глазами искали своих, и радостно вспыхнуло лицо у Бикен, когда она в одном из первых рядов увидела здорового и невредимого Кенжетая, и подумала, что в своем ауле так же сейчас встречает Мустафу подруга ее – Гаухар…
Когда джигиты приблизились, Улпан первой опустилась на одно колено, и все женщины – тоже, и так они стояли, пока не слезли с коней и не подошли к ним Кунияз, Мусреп, Тоганас-палуан и другие джигиты. Им помогали слезать с седел почтенные аксакалы.
Трое главных подошли к Улпан – сказать, чем закончился поход, и уже после этого выпрямились коленопреклоненные женщины и девушки.
– Сорок старух… – сказала Улпан. – И я – сорок первая – пять дней и пять ночей молились за вас, головы наши не коснулись подушек… Когда мужчин нет в доме, кажется, что аулы – совсем пустые. Пусть для сыновей Сибана этот военный поход станет последним, будь проклято то, что разлучает нас! А теперь – заходите к нам, отведайте мяса того скота, что принесен был в жертву в честь победы.
К тем джигитам, которые еще оставались в седлах, подбежали девушки, поддерживая им стремя, и сами повели боевых коней и привязали их к белым юртам Есенея. И пики, луки, секиры красовались у входа, придавая аулу воинственный и суровый вид.
Только что, сидя на конях, джигиты чувствовали себя гордыми и независимыми мужчинами, и вот они снова превратились в мирных чабанов и табунщиков, пахарей и косарей… Им ли помогали сойти женщины и девушки? А то, что кони были привязаны к поясам есенеевских юрт, не означало ли, что Улпан решила отобрать их после удачного похода?..
Уже откинуты были входные пологи – во всех четырех белых юртах. Кто поскромнее, стремился в крайнюю, но туда не пускали. Пришлось идти в самую большую, где еще вроде бы витал дух Есенея. Джигиты осмелели и, не сняв сапогов, устраивались на шелковых одеялах, положенных поверх ворсистых ковров. Улпан не могла не вспомнить, как она сама постеснялась снять сапоги в лавке тобольского купца в первую поездку, и потому вела себя так, чтобы никому не стало неловко за свою бедность…
Она взбалтывала кумыс, а девушки, и Бижикен среди них, подносили джигитам полные чаши. Возле астау – глубоких деревянных блюд – сидело по восемь джигитов, и в каждом блюде – голова, бедренная кость, казы. Все, что полагается почетным гостям… И дастархан для чая был накрыт богато – закуски, пряности. И так было во всех юртах, где встречали вернувшихся из похода. Улпан как будто доказывала правомерность казахского назидания: «Уважай своих так, чтобы чужие покой потеряли от зависти».
После долгого пиршества джигиты стали расходиться, пора было ехать в свои аулы. Возле юрт их поджидали жены, матери, сестры, и каждая из женщин держала в поводу коня. Женщины улыбались и, словно в этом была какая-то тайна, шептали своим:
– Улпан-апа оставила коня, теперь конь наш…
Бедняк гордится, стоит ему подняться на крышу собственной хижины… А сейчас – они с победой вернулись из похода! Были гостями в юрте Есенея! Получили в дар по доброму коню! Такой гордости каждому аулу хватит на много лет…
Джигиты почувствовали себя мужчинами, которые способны защитить близких… Вместе с ними радовалась Улпан. Ведь после кончины Есенея она и сама была встревожена, и такую же встревоженность замечала среди сибанов. А вдруг всколыхнутся старые обиды у враждебно настроенных к ним племен? Есеней, тот тоже не был безгрешен. Были целые аулы, были и отдельные влиятельные люди, которых он когда-то больно задел, которые помнили силу его непререкаемой власти.
Воинов у каждого племени должно быть не меньше, чем у его врагов. Есеней покинул их… Но ведь именно сибаны возглавили поход всех кереев, а кереев – пять волостей! И это обнадеживало Улпан на будущее – значит, можно не опасаться, что враги воспользуются. Враги будут вынуждены оставить их в покое. Она не считалась табунами своими, отарами… Она не стала забирать лошадей, чтобы никто не мог сказать: «Эта баба до похода многое обещала… А когда вернулись – пожалела…»
Кожык больше не мог угрожать им. Улпан стала готовиться к поминкам.


21

Была байга – и первым мог прийти только один скакун. Вторым – тоже только один. И третьим. И так считали до девяти, а дальше не смотрели – кто за кем… Подарков было девять. Хозяева-неудачники – а таких набралось двести девяносто один – каждый из них заверял – по досадному недоразумению его конь пришел как раз десятым… И даже когда выяснилось, что семнадцать лошадей застряли где-то на половине дороги, дальше у них сил не хватило, то, по утверждению их владельцев, они тоже были десятыми.
Зато у борцов-палуанов все происходило на глазах у зрителей – кто поборол, а кто оказался прижатым к земле.
Поминки прошли мирно – некому было нарушить торжество, оскорбить честь усопшего.
Аул Улпан затих, гости разъехались по всем сибанским аулам – родственников навестить, друзей. Уехали бии и волостные управители, те, что принимали участие в сибанском походе.
Берег озера Кожабай опустел. Берегом завладели коршуны и вороны, орлы-стервятники, орлы-могильники, сычи – все, кто кормится падалью. Весь день их привлекал сюда запах крови. Они издалека слетелись, но только и могли, что делать большие круги в небе. Люди мешали им. Однако стоило людям разойтись – наступил птичий пир, на всех хватило прихваченных жарким солнцем остатков мяса.
Солнце село, птицы стали разлетаться на ночлег, к своим деревьям, на свои ветки, в свои гнезда. Темнело, и наступило то самое время, когда бии и волостные решили заняться своим делом…
Они собрались неподалеку от аула – такие сосредоточенные и мрачные, будто кого-то не поминать, а похоронить намеревались. Нарочных послали за представительными людьми сибанов.
Первым заговорил Токай-бий:
– Одна из самых больших… нет – самая большая орда племени кереев остается в руках вдовы и сироты. Не будем говорить о девчонке – она чужое добро, она рождена для чужих семей… Что думают сибаны о молодой женщине, которая стала вдовой? Удержит ли вдова, не рассыпав, богатства Есенея? И богатства сибанов? Мы вернулись сказать вам свое мнение, чтобы не было потом обид… Так и так – волостные, бии наелись мяса, напились кумыса и уехали, даже не оглянулись… Не подумали о нашей судьбе… Это для начала я сказал…
Токай замолчал, взглянул на Байдалы, и Мусреп про себя отметил – видно, они заранее определили, кто и что будет говорить… Послушаем…
– Ты начал, а я продолжу… Сибаны родня нам, и мы пришли, охваченные тревогой. Мы пока заметили только дым, а это – дым большого пожара, который может разгореться! Этот пожар охватит всех кереев и всех уаков! Единственный брат Есенея, младший его брат Иманалы предъявляет свои права на наследство. Предъявляет права на жену брата, по законам аменгерства. Вот о чем я должен сказать. А что скажут нам сибаны?
Вспыльчивый Кунияз и на советах держал себя так, словно каждую минуту готов вступить в схватку.
– Сибаны ничего не скажут, – первым откликнулся он. – Что говорить?! Не знаю, кому пришло в голову накликать беду на нашу голову! Кому?.. Чтоб у тех собственный дом сгорел, кто раздувает пожар у других! Чтоб беда их самих настигла, прежде чем…
Кунияз повышал и повышал голос, Байдалы-бий перебил его:
– Кунияз-мырза, глухих среди нас нет… Мы пришли по-родственному, никого не позвали из уаков, чтобы чужеродные не встревали в наш разговор. Разве одно это не показывает, что мы заботимся о вашей же судьбе? А если все роды узнают о притязаниях Иманалы? Примут ли они во внимание, что одни только сибаны не соглашаются с братом усопшего?.. И кто сможет опровергнуть его права? Так повелось издревле! Ты, сибан, не говори первое, что взбредет в голову! Женщина без мужа, как наперсток без пальца. Ты поручишься за вдову?.. А вдруг она – единственная владелица богатств Есенея – задумает угнать весь его скот к своим курлеутам? Ведь и без того у них целый кос есенеевских лошадей. А курлеуты теперь перешли в Кустанайский уезд, а Кустанайский уезд подчиняется отныне Оренбургу… Нет, судьбу наследства, судьбу вдовы должны решать мы сами, пока другие не вмешались!
Мусреп молчал. Бии и волостные готовились долго, целый год. У них с Улпан много счетов. Не их ли она с позором опровергла в тот год, когда приезжали омские торе?
Она, как должное, приняла славу недавнего сибанского похода против Кожыка и его шайки. Разве могут простить такое женщине? Они готовы на время забыть свои собственные распри и отложить свои собственные тяжбы, чтобы выступить против нее. Тут они едины! Первым делом намерены признать Иманалы наследником, признать и его права на Улпан. Намекают, что она может покинуть сибанов, вернуться к своим… Это еще один клин, который они хотят забить между Улпан и сородичами ее покойного мужа.
Мусреп пока молчал, он только хотел выяснить, что еще задумали бии, и спросил:
– Это все, что мы должны были услышать от вас?
– Нет! – сказал Байдалы. – Нет… Неужели ты, сын сибанов, не слыхал? Иманалы хочет устроить поминки по Есенею, когда кончится месяц уразы. Есеке покинул наш бренный мир в прошлом году. По пути на джайляу, возле озера Сореле. Там и намерен собрать людей Иманалы. Что можем сказать мы против?.. И как смотрят на это предводители сибанов?
Байдалы прямо впился глазами в Мусрепа, знал, что от него многое зависит…
Толкают к пропасти, расставляют ловушки… Избежишь одной, попадешь в другую… Мусреп понимал – начнешь спорить с биями, опровергать их доводы, то все сибаны, и Улпан первая, окажутся виновными. Такой приговор и вынесут представители пяти волостей, если дело дойдет до этого. Стоило бы повернуть все так, чтобы у них не было повода вмешиваться.
Мусреп строгим взглядом осадил Кунияза, который по-прежнему порывался что-то сказать.
– Уважаемые бии… – начал он. – Мы приносим вам благодарность – вы не посчитали за труд вернуться к нам, предупредить о надвигающейся грозе. Но учтите и другое… То, о чем говорили и Токай-бий, Байдалы-бий, таит в себе много опасностей… Только разве это – не семейные дела, которые и сами сибаны в состоянии решить. По своему усмотрению. Кто наследник, какой удел будет уготован вдове… Хуже всего, что вы не собираетесь признать Улпан сибанской байбише. Боитесь, она покинет свой аул? Но поверьте мне – если в этом роду есть два человека, достойные называться сибанами, одна из них – Улпан! А если один человек, – это тоже Улпан! Пятнадцать лет у нас называют ее Есенеем! Так он сам велел, а кто мог ослушаться его? Вы говорите – Улпан вдова… Улпан вдова. А сибаны считают ее святой Улпан. У кого бы вы ни спросили, все это подтвердят, даже под страхом поссориться с вами. А к вам у нас всего две просьбы… Ради самого аллаха, уезжайте, не говорите об этом с Улпан. Зачем к ее скорби добавлять, что она чужая нам… А второе – на сегодня достаточно, что вы поведали нам причину своих тревог, причину возвращения с дороги. Дайте нам время, и увидите сами, – в силах мы справиться со своими делами или нет.
Байдалы и Токай – зачинщики – не знали, что предпринять. По всему видно, сибаны не позволят вмешиваться. Если же нажать на них, могут прибегнуть и к защите русского закона. А потом – как знать, чью еще сторону примут остальные бии и волостные. Вот хотя бы Курымсы-бий… С ними вернулся, а сидит и молчит. Не поймешь, что думает… А к его слову все кереи и все уаки прислушиваются. Вот если бы он сказал – одумайтесь, сибаны, мы пришли к вам не как враги, а как ваши друзья, не отступайте от заветов предков… Одного этого было бы достаточно, чтобы смирить гордыню…
Они с надеждой смотрели на него, но старый бий заговорил лишь после долгого раздумья:
– Быть может, мои старые уши не услышали то, что нужно было услышать. А мои старые глаза не увидели того, что нужно было увидеть. Моя вина, случается, в том, что не поспеваю я за вашим временем, оно виляет, как лисий хвост. В старину говорили, а я запомнил – племя, которое ищет повода для ссоры, наживет себе много врагов, а племя в мире со всеми – только прибавит себе сил. Этого я придерживался всю мою долгую, долгую жизнь. Вы мне сказали, бии, – поедем, узнаем, нет ли у сородичей Есенея обиды на нас, или просьбы к нам… Ведь достояние его осталось без настоящего хозяина… Потому я и отправился с вами. Сидел, слушал… Понял – сибаны далеки сейчас от всякой беды, они живут в мире и согласии. Что скажешь? Одно – не надо вмешиваться, не надо кромсать их жизнь.
Мусреп поторопился пригласить их:
– Время позднее. И угощение для вас давно готово. Он боялся, как бы кто-нибудь не попытался ослабить впечатление от слов старого бия.
После угощения никто из вернувшихся не смыкал ночью глаз, ворочались Байдалы-бий, Токай-бий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40