- Довольно, дитя мое. Богу хватит и одного искреннего порыва. Отнесите-ка сейчас с Сабиной пойло для коровы.
Йоася послушно встала.
Как только в спальне погас свет, я подошла к Йоасиной койке.
- Ну так что же? Прошло?
- Откуда же! - быстро повернула ко мне голову Йоася. На ее бледном лице лихорадочно блестели глаза, так что блеск их был виден даже в темноте. - Я чувствую себя так странно, так странно! Может быть, и в самом деле у меня - призвание?
- Тере, фере, куку! Слишком мала ты.
- Ого! Да святая Тереза тоже была маленькой.
- Но она зато не воровала. А ты таскаешь у девочек в школе завтраки.
- Ну и что же, что таскаю! Мне хочется есть, вот я и таскаю. Святые делали и не такие штуки. Ксендз-катехета сам говорил, что святой Франциск утопал в разврате, прежде чем стал святым. И святой Августин - то же самое… Впрочем, а какое тебе до этого дело? Иди и оставь меня в покое.
Обиженная, она повернулась ко мне спиной.
Распространенная Зоськой весть о том, что Йоася чувствует призвание, дошла до всех девчат.
Когда в воскресенье после окончания богослужения мы выходили из часовни, я шепнула Йоасе, продолжавшей стоять на коленях и самозабвенно перебирать четки:
- Кончай, а то твой завтрак пропадет.
Йоася вскочила с места, но, встретив внимательный взгляд матушки-настоятельницы, поспешно вновь опустилась на колени, набожно закинула голову назад и сложила руки перед подбородком. Губы ее начали усердно шептать молитву. Шедшая за мной Гелька нарочно захлопнула ее молитвенник и, наклонившись к ней, предупредила:
- Зоська возьмет твою порцию.
Йоася взглянула на Гельку с испугом. Хотела подняться с коленей, но ее удержал на месте пристальный взгляд следившей за нею сестры Алоизы. Все хоровые сестры из-под своих опущенных велонов украдкой присматривались к Йоасе. И Йоася, прикованная к месту их сверлящими взглядами, оставалась в часовне.
А час спустя она хныкала возле дверей в кухню:
- Сестра Романа, девчата съели мой завтрак…
Из трапезной вышла сестра Модеста. С завистью мы наблюдали за тем, как Йоася брала из ее рук стакан киселя и несколько сухариков.
- Потерю завтрака считай своим пожертвованием господу богу, - ласково сказала ей сестра Модеста. - Христос охотно принимает от нас такие маленькие жертвы. Святая Тереза, питаясь салатом, всегда большую часть его жертвовала святому чаду.
- Тогда я жертвую свой кисель святому Франциску, - бухнула вдруг Йоася, искоса взглянув в нашу сторону.
Мы смотрели, как она, держа стакан обеими руками, с жадностью уплетает кисель за обе щеки, и ненавидели ее всё больше и больше. Сестра Модеста, не спуская глаз с Йоаси, перешептывалась о чем-то с сестрой Романой.
- Пойдемте отсюда, а Йоася и святой Франциск пусть спокойно допивают свой киселек! - И Гелька, засмеявшись побежала в столовую, увлекая нас за собой.
После обеда сестра Модеста холодно сказала:
- Гелька в наказание будет лишена сегодня рекреации, - и, направляясь уже к дверям, она добавила сердечным тоном, обращаясь к Йоасе: - Возьми, Йоася, плащик. Вместе со мною пойдешь на вечерню к отцам-иезуитам…
Когда Йоася укладывалась спать, из-под одеял раздавались голоса:
- Возьми, Йоася, плащик!
- Йоася, может, хочешь кисельку?
- А как святой Франциск - отблагодарил он тебя за сухарики? - И прочее в том же духе.
Йоася расплакалась. Но ни одна из девушек не подошла к ней, не заговорила с нею. По молчаливому сговору, она была лишена и той небольшой радости, с которой мы, несмотря на бдительное око монахинь, иногда приходили друг к другу и которая несколько сглаживала наши приютские невзгоды. Радостью этой была моральная поддержка друг друга.
Хорошо понимая, что именно она потеряла, чего лишилась, Йоася выплакивала в соломенную подушку всю свою обиду и печаль. Она рыдала так громко и так жалобно, что Гелька, не в силах больше слушать это, подняла голову с подушки и сказала со злостью:
- Чего рычишь? Кончи завтра выдуриваться, тогда простим.
- Хо… хо… хорошо.
Однако на другой день к ней снова спустилось с неба божественное призвание, и всё осталось по-прежнему.
Видя, что сестра Модеста, как и накануне, продолжает внимательно наблюдать за нею, Йоася после общей молитвы снова осталась на коленях молиться в часовне. Она прижала руки к груди, вознесла очи к небу и, забыв о завтраке, провела в молитве минут двадцать. В тот же день сестра Модеста освободила ее от обязанности убирать монастырский двор.
- Будешь присматривать за пеларгонией на окнах и в тех горшках, что на веранде, - сказала она ей.
- Эту Йоаську надо отлупить, - решительно заявила Гелька. - Мы трудимся, как волы, а она, видите ли, будет обтирать листочки на пеларгониях. Сегодня сестра Модеста снова вынесла ей что-то съедобное из трапезной.
- Изобьем ее, - поддержала я Гельку.
- Когда? - заинтересовалась Зоська.
- А тебе какое дело? Ты ведь сама донесла хоровым сестрам о божественном призвании Йоаськи. С этого все и началось.
Сидя в одних рубашках, свесив с коек голые ноги, мы с нетерпением поджидали в спальне Йоаську. Но вместо нее появилась сестра Модеста.
- Спать, спать, девчата! Почему сидите?
- А где Йоаська?
- Осталась в часовне молиться.
- За кого?
- У сестры Дороты болят зубы. Йоася молится за нее.
В понуром молчании мы укладывались спать.
Рано утром сестра Модеста, раздав несколько тумаков малышам, не желавшим вылезать из-под одеял и громко хныкавшим, заботливо склонилась над Йоаськой, которая блаженно нежилась в постели:
- Йоася, у сестры Дороты перестали болеть зубы…
При этом лицо монахини светилось радостью и вдохновением. Она поправила одеяло на ногах громко позевывающей Йоаси, потом выпрямилась и взволнованным голосом запела утреннюю молитву: "Утреннюет бо дух мой ко храму святому твоему…"
Вынося из кухни ведра золы, я с жадностью ловила каждое слово нашей опекунши, которая беседовала со старой сестрой Романой, а та согласно кивала ей головой:
- …Бог мог высмотреть себе… Такая маленькая девчушка… Сколько есть подобных случаев… Возьмем хотя бы Бернадетту… А Йоася ведь значительно религиознее ее…
В этот же день Йоася, вместо того, чтобы вместе с нами колоть дрова, молилась в часовне за здоровье сестры Романы, которую донимал чирий. Правда, чирий, к которому всё время прикладывались компрессы, вскоре лопнул без чьей-либо помощи, но тем не менее Йоася всё же получила от сестры Романы стакан сливового компота и кусочек материи, потертой о кость святой Кинги. А матушка-настоятельница, до которой уже дошли слухи о благотворном действии Йоаськиных молитв, вручила ей несколько святых образков.
- Смотрите, эта мартышка уже творит чудеса! Лечит чирий и зубы, - ревела от злости и зависти Сабина, которую Йоаськины успехи лишили покоя и сна. - Я тоже молилась, когда у сестры Станиславы была чесотка, и она у нее прошла. Честное слово, прошла, - уверяла Сабина сестру Модесту, которая слушала ее откровения с презрительной усмешкой. - Не верьте, сестра, Йоаське! Сегодня ночью мне святой Антоний говорил, что между нами проползет змея. Вот она-то и является этой змеей! Говорю же сестре, пусть сестра меня выслушает! Она даже и молитв-то не читает, а только вид делает, что молится!
- Зависть, зависть, Сабинка, - презрительно ответила сестра Модеста. - Завидуешь ей в том, чего сама не имеешь.
- Чего?
Сестра Модеста обвела презрительным взглядом наши злые физиономии и сказала с какой-то обидой в голосе:
- Может быть, эта маленькая душа, одаренная божьей милостью, призвана исполнить специальную миссию.
- Какую?
Поскольку монахиня молчала, мы начали громко и настойчиво кричать:
- Ну что же, пусть сестра говорит! Почему сестра замолчала? Мы хотим знать, какая такая миссия у Йоаси? Какая?! А?!
- Расшевелить ваши окаменевшие сердца, - отрезала монахиня и, ни на кого не глядя, вышла.
- Я этого не перенесу, - жаловалась Гелька. - Я убью эту Йоаську, подожгу монастырь и еще черт знает что сделаю! Мы тут все с ума посходим. Даю слово, что я подожгу приют. Пусть уж будет с ним покончено раз и навсегда!
- Наверно, мы все сойдем с ума, - согласилась я с Гелькой. - Сабина ходит уже сама не своя от зависти. Не хватало еще увидеть, как и на нее опустится с неба призвание…
В эту ночь всех нас неожиданно разбудил какой-то шум.
Я открыла глаза. Возле койки Сабины стояла сестра Модеста со свечой в руке. Сабина сидела на разворошенной постели, качала головой с редкими, жидкими волосами и причитала, всхлипывая:
- Был здесь… Честное слово… Стоял здесь и трогал мое одеяло… Хотел что-то сказать мне…
- Кто был у Сабины? - удивленная, спросила я Гельку.
- Святой Антоний, - буркнула она, зябко кутаясь в одеяло. - В скором времени все святые переберутся с неба в нашу вонючую яму.
Сестра Модеста молча слушала причитания Сабины:
- …Трогал одеяло, потому что было темно и не видно, где я лежу. А потом засветился ореол вокруг его головы, и он, как только меня увидел, поднял палец к небу и сказал… Но то, что он сказал, я могу повторить только матушке по секрету.
Сабина начала всхлипывать еще больше.
- Видно, святой Антоний добивается от тебя какого-нибудь пожертвования, - коротко пояснила сестра Модеста. - Поэтому завтра во время рекреации вымоешь бензином линолеум и натрешь паркет в часовне.
И сестра Модеста загасила свечу.
В темноте мы услышали шум удаляющихся шагов.
- О раны божьи! - раздался вопль Сабины. - Это я-то должна натирать паркет и мыть линолеум? Да у меня еще руки не зажили от последней стирки!
- Поделом тебе, - довольная, засмеялась я. - А ты думала, наверно, что кисельку получишь? Не нужно было связываться со святым Антонием.
- Правильно, - подхватила Гелька. - Какого дьявола будишь нас по ночам? Даю слово, что если кому еще покажется какой-нибудь святой, то я переломаю тому все кости.
Тишину, сразу наступившую в спальне, прерывали только всхлипывания Сабины. Кругом было темно, холодно и мерзко. Ни одна из нас уже не могла уснуть до самого утра. Мы ворочались на своих койках с боку на бок, удрученные и темнотой, и всхлипываниями Сабины, и собственной бессонницей.
В течение нескольких следующих дней казалось, что весь наш приют сошел с ума и что никогда уже здравый смысл не вернется в эти заплесневевшие от сырости стены, обвешанные образами святых. После Йоаськи и Сабины почувствовала вдруг "милость божию" Зоська. Во время вечерней тайной молитвы, когда каждая из нас должна была просить у бога покровительства и заступничества для монастыря, она вдруг громко вскрикнула и упала лицом прямо на пол. Мы бросились к ней, думая, что у нее очередной приступ эпилепсии, которой она страдала в течение последних двух лет, но Зоська сама подняла голову и, страшно ворочая глазами, выдавила из себя:
- Божья матерь обратилась ко мне…
Сестра Модеста нахмурила брови. Мы смущенно молчали. А Зоська тем временем медленно и неуверенно поднималась с пола:
- Пойду в часовню, чтобы остаться наедине с собой…
- Вот уже третья рехнувшаяся, - сокрушалась Гелька, которая вместе со мною мыла пол в прачечной. - Теперь пойдет дальше. Скоро наши задрипанные малышки начнут, как ангелочки, порхать на крылышках под потолком…
Гелька решительно объявила войну заразительной мании "божественного призвания", начало которой положила Йоаська. Встретив Зоську, окруженную толпой жадных на всевозможные новости девчонок и непрерывно повторявшую: "Ей-богу, божья матерь говорила мне…", она бросила ей:
- Я даже знаю, что она тебе сказала. Чтобы ты почаще натирала голову керосином, а то вши капают с тебя, как дождь.
Однажды, вернувшись из школы, я застала почти всех девушек в столовой. Они бегали из конца в конец комнаты, давясь от смеха. Оказывается, Йоаська и Сабина устроили между собою драку. Сабина, схватив Йоаську одной рукой за косу, с сопением колотила ее по спине, а Йоаська с визгом впивалась ногтями в налившуюся кровью шею Сабины. Сестра Модеста с трудом разняла их. Они встали друг против друга, тяжело дыша и поправляя на себе смявшиеся платья.
- Подрались, ей-ей, из-за того, что никак не могли дотолковаться, которая из них святее! - до слез хохотала Гелька.
Неожиданно ее смех заглушил сердитый голос сестры Модесты:
- Сабина и Йоаська немедленно отправятся в часовню стоять на коленях!
Провинившиеся вышли, а монахиня, поправив на голове велон, обратилась к нам:
- Бессовестные, мерзкие девки! И как это еще господь бог не покарал вас всех за те подлости, которые вы вытворяете! Передайте тем двум, что они обязаны вычистить чердак за все те безобразия, которые они здесь учинили. Кроме того, пусть каждая из них сама назначит себе искупление вины и сообщит мне о нем после ужина.
После вечерней молитвы Йоася подошла к сестре Модесте и, жалобно всхлипнув, поцеловала ей руку.
- Я уже назначила себе искупление.
- А ты? - обратилась монахиня к Сабине.
- Я еще нет, но думаю о нем.
- Помните. Меня вы можете обмануть, но ока божьего - никогда!
Мы размышляли над тем, какое искупление взяли на себя обе наши "святые", когда в прачечную влетела разгневанная Зоська.
- Вот свинья! - заорала она еще с порога. - Представьте себе, Сабина попросилась у сестры Алоизы натирать полы! Это - ее искупление! Ну, и сестра Алоиза приняла ее. А теперь Сабина обжирается хлебом, потому что в детском садике еще со вчерашнего дня оставалось много кусков.
- А Йоаська?
- Эта совсем с ума сошла. Заперлась в хлеве и сидит там. Я стучалась, стучалась, но она даже голоса не подала. О чем она думает?
- Лучше бы в искупление вины чулки малышкам выстирала. Целый тюк их лежит уже неделю, - вздохнула какая-то из девушек.
Йоася появилась за столом во время ужина. Она сидела, неестественно выпрямившись, двигалась неловко, словно какой-то физический недостаток ограничивал свободу ее движений. И вообще это была уже не та Йоася - от веселости, резвости в ней и следа не осталось. На ее побледневшем лице теперь всегда было написано кислое выражение, а под опущенными глазами красовались огромные синяки. Пушистые некогда косы она связала в один пучок, который как-то странно торчал у нее сзади, оттопырив даже платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36