- С каких это пор ты, Кристя, стала такой набожной?
Пани председательница неопределенно повела плечами.
- Оставь ты меня в покое! Ведь я сама-то их не читаю. А этим девчатам нужно дать какую-нибудь духовную пищу! Не так давно одна из них пыталась покончить самоубийством.
- Ну и что? Ты думаешь, что это, - мужчина потряс в руке одним из журналов, - могло бы ее спасти? Ха, ха!.. Нужно было дать девушке элегантное платье, по возможности подыскать ей хорошего парня…
- Да они все очень охотно это читают!
- Они бы предпочитали, наверно, всё же «Трендовату». Но вы все: и ты, и твои приятельницы - считаете что религиозность - святая святых филантропии… А там что у тебя? - указал мужчина на пачку исписанных листов бумаги.
- Это рефераты клубисток на тему: «Милосердие». Я еще не просматривала их…
- Покажи-ка мне. - Мужчина взял в руку несколько листков и, пробегая их глазами, продолжал говорить: - Я вижу, что ты не на шутку вошла в роль воспитательницы молодых душ. Есть только у меня сомнения, - правильный ли путь ты избрала? - Тут мужчина неожиданно прервал свои рассуждения и разразился громким, заразительным смехом. - Вот это да! Послушай только! Просто бесподобно!
И он начал читать:
«Составляя компанию матери в ее бесчисленных хождениях по святейшим дорогам благотворительности, я имела возможность присмотреться к тем людям доброй воли, которые призваны творить Милосердие. Вот почему Милосердие, - обрати внимание, Кристя: слово «Милосердие» написано с заглавной буквы… хм… - Вот почему Милосердие представляется мне в виде высокого здания; великолепный купол его возносится к небу, а нижняя часть покоится в болоте. В передней этого здания толпятся выжившие из ума святоши и педели, а в самом здании хозяйничают с четками в руках старые девы без приданого и без каких-либо видов на замужество…»
- Дай! - Кристина стремительно вырвала из рук мужчины листок бумаги и быстро пробежала его глазами.
- Это не относится к тебе, - рассмеялся мужчина, снова завладев «рефератом». - Лично о тебе здесь написано дальше. Вот послушай: «…дамы-филантропки от скуки и филантропки от каприза и того убеждения, что ничего иного им делать не остается. Эта компания людей, считающих своей профессией оказание услуг по части милосердия, - котел, в котором заквашены и непрерывно бродят духовное старье, неисполненные желания, неоправдавшиеся надежды и не нашедшие взаимности страсти. Окружен этот котел ореолом альтруизма и святости, однако в смраде святости бродит пена самых обыденных и низменных вожделений, тайных домогательств, закулисных интриг и торгашества».
Я смотрела, ошеломленная, как мужчина, закинув назад голову, хохотал во всё горло.
- Очень остроумно! Довольно ехидно, правда, но прежде всего - удивительно метко! Она должна была бы еще добавить, что всё это делается sub specie aeternitatis, в набожном стремлении быть зачисленным на лицевой счет вечности у господа бога!
- На мой взгляд, всё это очень нагло и заумно, - заметила пани Кристина раздраженным голосом. - Не нужно даже подписи, чтобы узнать, кто из клубисток является автором этого «сочинения».
- Э, не будем преувеличивать. Ведь девушка-автор почти полностью права. А что написала она свое сочинение темпераментно, - так тем лучше для слушателей. Ты должна непременно прочитать это своим овечкам! Какое у нее образование?
- Кажется, шесть классов начальной школы и два года школы профессиональной.
- В таком случае кто-то должен был написать ей. Так или иначе, но она показала во всем этом деле свою незаурядность. Сообразительная шельма будет из этой девчонки! Ты должна показать ее мне когда-нибудь. Хорошо?
- Могу показать тебе ее снимок, - отрезала пани Кристина, протягивая руку к лежавшему на столе альбому. - Пожалуйста, это вот она своею собственной персоной.
Я затаила дыхание.
Мужчина, склонившись над раскрытым альбомом, всё смотрел и смотрел, словно не веря глазам своим. Наконец он сказал:
- Великолепна! Великолепна! Какая скорбная складка у губ! Сколько печали и умственной зрелости во взгляде!.. А сколько, кстати, ей лет?
- Не знаю точно. Кажется, восемнадцать. А может быть, больше.
Не отрывая взгляда от фотографии, мужчина долго молчал. Пани Кристина внимательно всматривалась в его лицо, нервно теребя ремешок от ручных часов. Но вот он закрыл альбом и сказал серьезным, деловым тоном:
- Ты должна заняться ею, Кристина. А может быть, ты предпочитаешь, чтобы я ею занялся?…
Он наклонился над столиком и заглянул Кристине в глаза. Оба рассмеялись; Кристина - с явной натугой.
Она встала со стула и, поправляя волосы, сказала с явным вызовом:
- Если хочешь, можешь ее увидеть. Она работает гардеробщицей у моей тетки. - И Кристина направилась к двери. Я быстро отскочила в сторону и, совершенно ошеломленная всем тем, что услышала, сбежала по лестнице вниз.
Воспоминание о подслушанной беседе весь день не давало мне покоя. Я сгорала от любопытства, что скажет Луция, когда я сообщу ей обо всем этом. Не дождавшись ее возвращения, я отправилась вечером снова в клуб.
Пани председательницы в клубе не было, зато среди девчат находилась Марыся. Она сильно похудела и зачахла с того дня, когда я видела ее в тиаре, однако голубые ее глаза смотрели на всех по-прежнему прямо и доброжелательно.
Я подошла к Луции и потянула ее за рукав.
- Что здесь делает Марыся?
- Пришла проведать подруг.
- А откуда она взялась в городе?
- Заболела и вот хочет пойти к доктору.
В этот момент Марыся подошла к нам.
- Скажи мне, Луция, хорошо я поступила?
- А о чем речь?
- Господа из усадьбы, что в нашей деревне, хотели, чтобы я пошла к ним горничной. Папа и мама тоже к тому вели. А я не уступила им.
Луция, взволнованная, смотрела на Марысю.
- Ну, конечно же! Ты хорошо сделала.
Мне хотелось поболтать с Марысей, но тут одна из клубисток вышла на середину зала и громко воскликнула:
- Девушки! Давайте решим, что мы ответим нашей председательнице. Соглашаетесь вы, чтобы мы коллективно вступили в Марианскую содалицию или нет?
- Я много знаю о содалисках, - отозвалась веселая блондинка. - Они ходят в костел в белых блузках, обмениваются между собой тайнами исповеди и имеют непреложную обязанность поклонения святыням. А в остальном они делают всё то же самое, что и другие девчата. Ходят на свидания и так далее.
- Мне ни холодно, ни жарко от этой содалиции, - заметила другая. - Только меня злость берет, что Кристина так распоряжается нами.
- Да ведь она же спрашивала нас, хотим мы этого или нет, - возмутилась Аниеля. - Нужно было тогда говорить. А то при ней сидите тихо, но как только она за двери, - вы тут же балаган устраиваете.
- А раз я не знала, как девушки решат, - оправдывалась та.
- В таком случае, - подала голос Луция, - одна из клубисток должна от имени всех остальных сообщить Кристине решение, а именно: каждая из нас сама уладит это дело.
Меня поразило, что предложение Луции было встречено молчанием, презрительными усмешками и многозначительными перешептываниями.
- Почему ничего не отвечаете? - удивилась Луция.
На это одна из клубисток громко сказала:
- Нас удивляет, почему именно ты восстанавливаешь девчат против пани Кристины.
Луция побагровела.
- Не понимаю. О чем идет речь?
- Кто между двумя стульями сидит, тот в конце концов с одного из них грохнется, - буркнула другая клубистка.
Вслед за нею посыпались возгласы:
- Если нам надо будет сообщить что-либо председательнице, так обойдемся без твоих советов!
- Помоги своими советами Марысе. Ей предлагают место горничной в усадьбе. Ты ведь разбираешься в прислугах.
- Марыся уже отказалась. Пусть Луция пойдет на ее место. Свежий деревенский воздух ей очень полезен.
- Вот именно! Наберется там больших сил для произнесения речей о независимости работающих девушек!
- Луция небось сама-то уже вступила в содалицию.
- Конечно. С волками жить - по-волчьи выть!
Остолбенело осмотрелась я кругом. Все клубистки презрительно усмехались и смотрели на Луцию очень неприязненно. Марыся конфузливо щипала кончик платка и с сочувствием поглядывала на Луцию. А она - боже милостивый!.. Какой у нее вид! Я думала, что сама брошусь кулаками на издевающихся над ней девушек. Так больно ранить ее! Так попрать и оттолкнуть!
Чувствуя, что у меня к горлу подступают слезы, я подошла к ней.
- Пойдем отсюда, Лутя.
- Идем, - последовал ответ.
Глумившиеся еще минуту назад клубистки неожиданно примолкли. С нахмуренными лицами и беспокойством следили они за тем, как Луция надевала плащ. Марыся несмело дотронулась до ее руки.
- Я тоже иду в ту сторону. Пойдем вместе.
- Мне надо ещё зайти в магазин за шерстью. - Луция быстро наклонилась и поцеловала Марысю в щеку. - До свиданья, Марыся.
По улице Луция шла быстро, размашисто, так что я едва поспевала за нею. Вдруг я почувствовала, что кто-то сзади тянет меня за рукав.
Оглянулась. Возле нас стояла Аниеля.
- Теперь ты убедилась, что за подлые создания эти девчата, - запыхавшись, еле выговорила Аниеля, доверительно беря Луцию под руку. - И стоило тебе так для них стараться! Кристина никогда никому такой подлости не сделала бы. Ты не принимай близко к сердцу их глупой болтовни. Они просто завидуют тебе - и всё тут! Они никак не могут простить тебе, что ты пошла на эту службу… На это место, - быстро поправилась Аниеля. - Они готовы утопить тебя сейчас в ложке воды. Но я остаюсь твоим другом, как была им и раньше…
Так болтала Аниеля всю дорогу, несмотря на то что Луция не обмолвилась ни единым словом.
С этого дня в Луции произошел какой-то надлом. Она выглядела всё хуже и хуже, и это начинало не на шутку нас тревожить. Луция похудела еще сильнее, лицо ее сделалось прозрачным, а глаза такими огромными и блестящими, какими они еще никогда у нее не были. То ли плохо, то ли хорошо было ей в доме горбатой графини - мы об этом так и не узнали. Луция молчала, словно разговор о новой должности мог оскорбить ее или доставить ей большие неприятности. Молчали и мы. И только кипы чулок старой графини, которые Луция приносила домой для штопки и над которыми просиживала допоздна, напоминали нам о ее новых обязанностях.
Готовя вечером уроки и глядя на темноволосую голову Луции, склоненную над чулками, я шептала:
«Терзаясь одною и той же тоскою,
Мы стали чужими друг другу в тот час,
И наша тоска, как враждебная сила,
Вдруг встала меж нами и нас разлучила,
В сердца пролила нам губительный яд,
Сердца отравлявший, туманивший взгляд.
Не стало тех чувств, что нас прежде сближали,
И, словно немые, мы оба молчали…"
И в самом деле: тоска, которая была в Луции, в грязной шерсти шарфиков, в старых чулках графини, содержала в себе яд ненависти. У меня было такое впечатление, будто сам воздух в нашей комнате был отравлен. Еще никогда такая безнадежная атмосфера не царила у нас, и никогда еще Луция не была такой далекой и такой почти чужой, как теперь. Порою, когда я, подперев голову рукой, наблюдала за выражением ее лица, во мне вдруг пробуждалась робкая надежда, что вот-вот она обратится ко мне и скажет хоть несколько слов. Луция поднимала голову, осматривалась вокруг, блуждающий взгляд ее огромных, блестящих глаз скользил по нашим лицам и, казалось, пронзал насквозь стены дома. Но мгновение проходило, Луция снова опускала голову, а я склонялась над тетрадью.
Аниеля прибегала почти каждый день. Пронырливая и бесцеремонная, она старалась проникнуть в тайну душевных переживаний Луции.
- Ну, как там у тебя дела? Перепало тебе от старухи какое-нибудь платьишко? Покажи! У старухи должен быть полный шкаф юбок. Уж ты, наверно, разглядывала их, а? Признайся, примеряла ведь платья какой-нибудь из дочерей графини?
Луция пыталась сдерживать этот словесный поток, но Аниеля не давала ей проронить ни слова.
- Меня ты не должна стесняться. Лучше скажи сразу, что, как только дочки графини уходят, ты начинаешь рыться в шкафах! В этом ведь нет ничего плохого! А платью-то ничего не сделается, если ты его примеришь. Ты ешь вместе с дворней или с графиней? Масло тебе дают или нет? Целина говорила, что видела тебя на Плянтах, как ты прогуливала собачек. Ты сама их купаешь или прислуга?…
Меня коробило от такой беспрерывной болтовни, а потому я совершенно не удивлялась, что после каждого визита Аниели Луция становилась почти совершенно больной.
Со временем я всё же привыкла к ее навязчивости, к ее болтовне и была крайне удивлена, когда однажды, прибежав к нам, Аниеля, вместо расспросов о тряпках и сплетнях графского дома, заговорила о чем-то совершенно новом:
- Мы готовимся провести в клубе торжественное собрание, посвященное Дню независимости. Будет множество гостей, приглашенных Кристиной, Ей особенно важно то чтобы собрание прошло безупречно. Нас будет рассматривать столько людей, и все они - сливки высшего общества друзья и знакомые нашей председательницы. Тебе предстоит выступить в живой картине и продекламировать стихотворение. Возьми вот его и прочитай про себя.
Луция молча прочитала стихотворение и отодвинула в сторону лист бумаги.
- Я не смогу это говорить.
- Почему? Горло у тебя болит?
- Горло у меня не болит, только это стихотворение не устраивает меня.
- Как это - не устраивает? Что ты болтаешь? Это хорошее стихотворение. Сама Кристина выбрала его для тебя.
У Луции высоко взметнулись брови. Я с любопытством заглянула в текст. Это была одна из тех поэмок, которыми нас пичкали на школьных торжествах по случаю различных государственных праздников. Она воспевала маршала, двигающего нашу отчизну к вершинам славы: «Железная воля в великих свершеньях…», «Могучий орлиный полет на высоты…», «Бескрайние нивы созревших хлебов…» и даже «Негромкое слово юнца пред иконой…» Я зевнула и положила поэму на стол.
- Ну, и как? - нажимала на Луцию Аниеля. - Что передать Кристине?… Ты ведь только подумай, какие гости будут тебя слушать!
Луция прищурившись смотрела куда-то вдаль. Перекладывая листок со стихами из руки в руку, она наконец оказала громко и решительно:
- Передай пани председательнице, что я выступлю с декламацией на вашем собрании…
С этого момента не было дня, чтобы Аниеля не ворвалась в нашу комнату и не сообщила еще с порога восторженным тоном самые последние новости:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36