Рузя переступила с ноги на ногу и продолжала молчать.
- Отвечай!
Видно было, что Рузя мучается, не понимая, чего от нее хотят.
- Отвечай!
- …потому что ты забыла упомянуть про ванну и ледник, - быстро подсказала я ей шепотом.
- Ледник… - буркнула Рузя.
Монахиня подошла ближе:
- Что, что? Я недослышала…
- Ледник…
- Какой ледник?!
- Благотворительный… - снова подсказала я.
- Благотворительный ледник, - тупо повторила Рузя.
Сабина негодующе вскрикнула, а сестра Модеста, схватив Рузю за руку, потащила ее к дверям:
- Убирайся отсюда вон! Сегодня и завтра от обеда и до позднего вечера будешь находиться в часовне!
Рузя вышла, так и не понимая, за какие такие прегрешения постигло ее наказание.
Когда за ней захлопнулись двери, монахиня полным горечи голосом обратилась к нам:
- С некоторого времени с вами стало невозможно сладить. Дьявол вас попутал, что ли? Каждая дерет горло, стараясь перекричать другую, точно на базаре. - Монахиня замолкла на минуту, чтобы несколько успокоиться от охватившего ее возбуждения. - Возвращаясь к вашим сочинениям, я должна сказать, что ни одной из вас не захотелось должным образом потрудиться над темой. Вы писали, чтобы только поскорее отделаться. За исключением Целины, разумеется, в сочинении которой видна какая-то мысль. Да еще Зоська, может быть, была близка к тому, чтобы вложить в написанное собственные мысли, но лень помешала ей добиться цели. Она начала с хорошего признания, что хотела бы поставить господу Иисусу храм, а затем описала в своем сочинении такой храм, который как две капли воды похож на наш парафиальный костел. Она не дала себе ни чуточки труда, чтобы придумать хоть что-нибудь новое и чтобы сделать свое сочинение духовным, побуждающим к размышлениям, преисполненным любви и почтения к святому месту, Где там! Как торговец, она перечислила все, что должно быть в храме, и на этом успокоилась.
Монахиня заглянула в текст сочинения.
- Вот послушайте: "А в этом храме должно быть сорок скамеек, пять конфессионалов, две часовни, одна купель, один длинный ковер посредине и два коротких по краям, хоры с большим органом и два амвона…"
- Пожалуйста! - Монахиня гневно бросила лист бумаги, смяв его. - Вот вам пример, до чего доходит дело, когда "рыцарь господа Христа" не умеет вложить душу в свое творение. Там, где в труд должна быть вложена вся душа, преисполненная любви к господу Иисусу, там мы наглядно видим вместо этого не живых людей, а каких-то могильщиков, равнодушно выполняющих свои обязанности…
Сестра Модеста хлопнула линейкой по спине одну из младших воспитанниц, беспокойно вертевшуюся на своем месте, и продолжала дальше:
- Если бы вы больше работали над своим характером, берегли собственное достоинство, которое церковь велит нам высоко ценить, тогда и ваши сочинения выглядели бы иначе. Хотела бы я знать, - обратилась она к Зоське, - и что это тебе ударило в голову с теми двумя амвонами? Где же ты такое видела? Разве в каком-нибудь костеле есть два амвона?
Зоська ненадолго задумалась, а потом тяжело вздохнула.
- Значит, сестра видит, что я не списывала всё целиком с нашего костела, потому что в нем лишь один амвон…
- У меня нет твоего сочинения, Наталья, - сказала сестра Модеста, отправив и Зоську для покаянной молитвы в часовню. - Ты, видимо, не отдала его мне или вовсе не писала.
- Нет, написала! Гелька видела, как я его отдавала. Может быть, сестра потеряла…
- Во всяком случае посмотри в своем ранце: не засунула ли ты его случайно в какую-нибудь тетрадь.
Из всего этого я сделала вывод: сестра Модеста совсем не уверена в том, что она не потеряла моего сочинения.
В воскресенье наша швейная мастерская, торжественно убранная еловыми ветками и эмблемами братства, заполнилась молодежью из "Евхаристичной Круцьяты" в возрасте не старше восемнадцати лет. Одетые в свои праздничные платьица, со значками "Круцьяты" на груди, мы стояли рядами вдоль стены, каждая с "Заступником" в руке. Напротив нас полукругом расселись на стульях монахини. Матушка-настоятельница удобно расположилась в кресле, возле нее восседал ксендз-катехета. Перед ним лежала на столе пачка "Заступников", а рядом - наши сочинения, еще вчера принесенные сюда сестрой Модестой.
После исполнения гимна и чтения молитв ксендз-катехета открыл собрание.
- Дорогие рыцари, - обратился он к нам, - вы знаете из "Заступника" темы последнего конкурса, поэтому я не буду повторять их вам. Вместо этого я хотел бы, чтобы присутствующие здесь рыцари господа Христа, а мои ученики, прослушали прекрасное сочинение одной из воспитанниц, которое сестра-опекунша признала наилучшим и достойным подражания. Прочитаем мы его сейчас коллективно, а затем отошлем сочинение в редакцию "Заступника" и будем надеяться, что его опубликуют на страницах журнала.
Ксендз-катехета протянул руку к лежавшему на самом верху листку бумаги, взял его и начал медленно, торжественно читать:
- "О чем просила бы я матерь божию, если бы повстречала ее в лесу?
Если бы я встретила матерь божию в лесу, то прежде всего сказала бы ей, что наш сиротский приют вместе с сестрой Модестой является местом еще худшим, чем ад…"
Смутившийся ксендз-катехета прервал чтение, покраснел и бросил озадаченный взгляд на окаменевших монахинь. Сестра Модеста побелела, как снег.
Ксендз-катехета вздохнул, сложил листок бумаги пополам и, оперев голову на руку, задумался. "Рыцари" с открытыми от удивления ртами уставились на него.
- Ну, так, - сказал он наконец, пробуждаясь от задумчивости, - Кто-то подстроил нам тут скверную шутку, однако мы не будем на этом останавливаться и последуем дальше, согласно распорядку дня нашего собрания… Дорогая евхаристичная молодежь! Приближается рождественский пост. Для того, чтобы должным образом почтить это славное событие, каждый рыцарь должен объявить о своей маленькой жертве. Вы по очереди будете сообщать мне о своих жертвах, а я всё это запишу. Итак, начинаем. Первыми пусть идут мальчики.
"Рыцари" выходили один за другим и, тараща на ксендза глаза, громко выстреливали фразы:
- Шестьдесят шесть четок!
- А я, проше ксендза, прочитаю восемьдесят четок!
- А я - сто! Сто, проше ксендза!
- Столько не прочтешь, - останавливал ксендз-катехета особенно распалившихся. - Запишем: трое. Прочитаешь трое четок?
- Прочитаю сто! Ей-богу, - сто!
Затем подходили к столу девчата и, опустив глаза, сообщали о своих пожертвованиях. Целина превзошла всех: она объявила о двух днях строгого поста и двадцати четырех часах беспрерывных молитв.
- Подумай о себе, дорогое дитя, - забеспокоился ксендз. - Твое пожертвование прекрасно, однако оно может оказаться слишком тяжелым для тебя, не так ли?
Целина мило улыбнулась, желая показать этим ксендзу, что, мол, терновый венец не может быть тяжелым для ее головы.
По окончании собрания, которое на этот раз было необычно коротким, сестра Модеста тотчас же сорвалась со стула и быстрыми шагами вышла из мастерской.
Мальчики - "рыцари господа Христа", расшаркавшись перед ксендзом, побежали к калитке, ведущей из монастыря на улицу.
Когда последний гость покинул нашу обитель, в помещение, где возбужденные воспитанницы обменивались самыми различными предположениями о виновнице неожиданного происшествия, вошла матушка-настоятельница. Она прикрыла за собой дверь и стала посередине комнаты.
- Я не спрашиваю, кто из вас сделал эту мерзость. Зло, даже очень глубоко запрятанное, всё равно выдаст само себя. Так уж устроено богом, и ничье коварство не сможет этого изменить. С сегодняшнего дня все, за исключением Целины, будете читать покаянные молитвы в часовне. Ежедневно вместо рекреации назначаю вам час тайной молитвы. Вы все виноваты в содеянном, поскольку не захотели облагораживающе воздействовать на ту, которая сотворила зло и которая укрывается среди вас. Поэтому ни одна из вас не может быть освобождена от покаяния.
И, направляясь уже к двери, она добавила:
- А Наталья пусть пойдет со мной.
И вот в пустом помещении белошвейной мастерской мы стоим друг против друга. Теперь я имею возможность хорошенько всмотреться в то лицо, которое я так обожала и которое видела обычно лишь издалека. Как ни странно, но вблизи оно почему-то теряло всё свое таинственное обаяние: отекшая кожа, влажные губы и синяки под глазами скорее отталкивали, чем привлекали. Глаза ее были совершенно мутны и холодны, взгляд их рассеян.
- Сестра Модеста говорит, что это ты вытащила сочинение Целины и подложила на его место свое.
- Нет, это не я.
- Перестань лгать. Мы всё равно доберемся до истины.
Она поддела меня ладонью под подбородок и, с силой давя на него, вынудила откинуть назад голову. Ее искривленное лицо я видела теперь прямо перед собой.
- Будешь ты отвечать или нет?
Я живо вспомнила сцену у калитки, тонкие пальцы матушки-настоятельницы, вцепившиеся в волосы Гельки, и задрожала от страха.
Холодная ладонь всё ожесточеннее давила на подбородок, так что мне стало больно шею и мозжечок.
- Ну так что?
- Да, - еле выдавила я из себя. - Это я…
Настоятельница отпустила мой подбородок и отступила чуть в сторону. На ее лице был написан ужас. Отворачивая голову, словно уже один мой вид вызывал у нее чувство омерзения, она сказала:
- С сегодняшнего дня ты будешь изгнана из "Евхаристичной Круцьяты". Перед следующим собранием расскажешь ксендзу обо всем, что ты натворила. А сейчас… Сейчас пойдешь к сестре Модесте и попросишь, чтобы она назначила тебе самое тяжкое наказание. Убирайся!..
***
Пришел ноябрь, а вместе с ним на наши плечи легли и две кропотливые, утомительные обязанности. В связи с приближением праздника рождества Христова нужно было произвести генеральную уборку всех помещений и затем подготовить подвалы к приему и хранению зимних запасов, которые должна была нам доставить осенняя квеста.
Уборка подвалов осталась в моей памяти как неприятнейшее воспоминание о чем-то очень зловонном и мерзком. По стенам темного подвала беспрерывно сбегали струйки воды. От гниющих в мокрой глине остатков картофеля вокруг стояло такое зловоние, словно мы находились не в монастырском подвале, а в главной канализационной магистрали города. Работали мы, выстроившись в цепочку. Я была впереди - для отбытия наказания.
Я отрывала лопатой комья глины, перемешанной с остатками картофеля, нагружала ими ведро и передавала его дальше. Ведро по цепочке переходило из рук в руки, а когда оно оказывалось на дворе, его содержимое вываливалось в одну кучу и затем тачками вывозилось на свалку. Чтобы не испортить обувь, мы работали, обернув костенеющие ноги тряпьем. Тряпки, привязанные к ногам веревочками, то и дело спадали, а пропитавшись насквозь грязью, быстро замерзали на холодном воздухе и больно ранили кожу ног. В конце концов мы предпочли вовсе их сбросить и работать босыми.
Чтобы несколько разнообразить нашу монотонную работу по очистке подвалов, сестра Модеста поручила мне и Зоське вымыть дубовые бочки из-под старой квашеной капусты, заплесневевшие остатки которой мы, по ее указанию, хорошенько выполоскали в холодной воде и затем отнесли на кухню. Всё это делали мы в своих обычных, повседневных платьях, так как иной одежды у нас не было. Чистое белье выдавалось в приюте один раз в месяц.
Прошло несколько дней, в течение которых мы с Зоськой были заняты на работе в подвалах. И вот однажды утром, на занятиях в школе, учительница, проходя возле нашей парты, сказала вдруг, втягивая носом воздух:
- Не понимаю, почему здесь такой запах. Откройте окна!
Окна открыли. Но через минуту учительница велела снова их закрыть:
- Очень дует. Закройте быстрее!
Ее указание было исполнено.
Полистав классный журнал, учительница снова подозрительным взглядом окинула всех учеников.
- Снова пахнет. Посмотрите, нет ли где кота.
И моментально поднялся невообразимый шум. Мальчишки (седьмой класс, в который я ходила вместе с Зоськой и Целиной, был классом совместного обучения) тут же бросились под парты и качали с энтузиазмом разыскивать злополучного кота. Возгласы: "Кис, кис, кис… Иди сюда, котик… Мяу, мяу, мяу" - раздавались со всех сторон.
Девочки, как существа более деликатные, недоверчиво обнюхивали кругом воздух, робко высказывая различные предположения.
С того момента, как учительница велела открыть окно, мы с Зоськой, занимавшие парту как раз против кафедры, старались сидеть не шевелясь и даже не дыша. Однако это не помогло.
- Проше пани, это от Натальи с Зоськой так воняет, - воскликнула вдруг девочка, сидевшая за нами.
Мы вынуждены были подойти к кафедре. Учительница приблизила нос к нашим платьям.
- И в самом деле. Необходимо, чтобы вы пересели на задние парты.
Мы пересели. Это дало повод классу для еще более веселого развлечения и бесконечных насмешек. Уткнувшись в классный журнал, учительница терпеливо ожидала звонка, избавившего ее от развеселившегося класса, с которым уже невозможно было справиться.
Когда мы вышли из школы, я вслух выразила свою мысль: не отправиться ли нам прямо на вокзал, чтобы броситься там под поезд? Но Зоська нашла более практичный выход из положения:
- Мы скажем сестре Модесте, что директриса велела обеспечить нас чистыми платьями.
С той поры как я вынуждена была попросить у сестры Модесты прощения и она в качестве наказания назначила мне работу "во главе" цепочки там, в подвалах, взаимная ненависть и враждебность встала между нами, как стена.
Не поднимая глаз от земли, я сказала твердым тоном, какого обычно придерживалась моя сестра Луция, когда хотела дать кому-нибудь понять, что не отступит от своего:
- Я попрошу сестру дать мне другое платье. То, которое теперь на мне, я буду надевать только для работы в подвалах. Если сестра не даст мне чистого платья, я взломаю двери шкафа и возьму его сама. А потом пойду к директрисе и всё ей расскажу.
С момента нашего столкновения с сестрой Модестой в старом костеле монахиня считала меня способной на любое самое мерзкое дело. Ее уверенность в этом значительно усилилась после происшествия с заменой сочинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36