https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/90x90cm/
Ночь была ужасно холодной. К тому времени, когда ее нашли, она посинела от холода. Ее оставили со мной в больнице, но я не знала, как ей помочь. Она была такая худенькая!.. Я испугалась, что она умрет, и…
– Ты прижалась к ней? – опередил он Мэри Фрэнсис.
– Да, я обняла бедняжку, попыталась согреть ее и унять дрожь. Она расплакалась, прильнула ко мне, – о думаю, прежде всего из благодарности. Все бы ничего, но мы так и уснули вдвоем, обнявшись, а монахиня нас увидела.
– И неправильно истолковала увиденное?
– Да. Она заявила преподобной матери настоятельнице, что мы занимались непристойным делом, совершили страшный грех в глазах божьих. Меня вызвали, и хотя я отрицала, что мы занимались чем-то непристойным, я не могла отрицать того, что почувствовала.
Молчание. Шуршание атласных простыней.
– А что ты почувствовала?
– Страсть – это самое подходящее слово, – невероятную жажду близости с другим человеком, чужого тепла, любви. Мне так не хватало всего этого, что я никак не могла отпустить бедное, замерзшее дитя. Нас всех предостерегали против физических контактов, запрещали иметь привязанности среди послушниц. Не поощрялись уединения вдвоем, дружба. Я никогда не ставила эти требования под сомнение, я знала, что в монастырь уходят не ради дружбы. Но я совершенно не понимала, чего была лишена во имя высшей цели. Мне не хватало человеческого тепла, заботы. Я почувствовала все это, только когда обняла бедняжку. Это принесло больше утешения, чем все молитвы и покаяния… А это, я знала, непростительный грех.
– Ты упомянула поцелуи.
Об этом она еще никому не рассказывала, потому что знала: ее не поймут. Она и сама толком не понимала, почему тогда повела себя именно так.
– Мама умерла, когда я была совсем маленькая.
Нас с Брайаной вырастил отец. Спасибо тете Селесте, она всегда была рядом в трудные минуты. Если я болела, она всегда прижималась губами к моему лбу – проверить, нет ли температуры. Так вот, когда У той бедняжки начался озноб, я сделала то же самое, без всякой задней мысли. Она тогда не смотрела на меня, отвернулась, я, должно быть, испугала ее, потому что, прежде чем успела отодвинуться, она повернулась ко мне, и наши губы встретились. Мы стукнулись носами и подбородками, но это уже не имело значения.
– Судя по твоему рассказу, это произошло случайно?
– Вот именно. Теперь я в этом уверена, а тогда такой уверенности не было. У меня сердце чуть не выскочило из груди. Я пришла в ужас, решила, что обязана покинуть монастырь. Не из-за того, что я поцеловала другого человека, но из-за того, кем я хотела быть.
Уэбб вопросительно посмотрел на нее.
– Меня влекло к таинственному, запретному, призналась она. – Я хотела стать фантомом, который обратил бы мои мечтания в действительность.
– Ты расскажешь мне о своих мечтаниях?
– В них только ты.
Он пронзил ее взглядом насквозь, изучая. Взгляд его глаз был острым, как кинжал, и таким же опасным. Эти глаза обещали все, чего она хотела. Они обещали высшее… только вот блаженство или боль? Чутье досказало ей то, чего не сказал он: чтобы познать высшее блаженство, прежде надо пройти через боль, она познает и то, и другое.
Мэри Фрэнсис посмотрела на него, ища поддержки. Ей было необходимо услышать от него, что он не сделает ей ничего плохого, не заставит страдать, но Уэбб оставался странно замкнутым, словно ему было необходимо отстраниться от всего, чтобы довести дело до конца. Когда Мэри Фрэнсис призналась ему в своих опасениях, он дал ей выпить успокоительное, какой-то коктейль, очень приятный на вкус, напоминающий «Ангельскую воду». Когда же она попросила поподробнее рассказать, что он задумал, Уэбб напомнил ей, что у всех обрядов есть свои правила, у того, что ожидает ее, правил всего два: первое – полное доверие, второе – преданность. И если в сердце ее есть сомнения, они должны принять меры предосторожности.
– Пойми, останавливаться будет нельзя, – сказал он. – Если ты начнешь сопротивляться, мне придется связать тебя.
Он положил кинжал на постель рядом со жгутами.
В его глазах светился вопрос, ответить на который могла только она. Мэри Фрэнсис задрожала всем телом. Она протянула ему сложенные вместе руки.
– Сделай это сразу. Я не доверяю себе.
Уэбб наклонился за жгутом, а Мэри Фрэнсис вспомнила другое время и другое место, когда она вот так же протянула руки и поняла, что этот жест всего лишь подготовка. Вся ее жизнь была подготовкой к этому мгновению. Она еще не испытывала то, что требовалось от нее сейчас. Она никому никогда полностью не доверялась, и ничему не была предана всем сердцем.
Это было связано с огромным риском, правда, сейчас она не могла вспомнить почему. Но это уже не важно. Сейчас важно одно: она готова пойти на риск, здесь, сейчас, с Уэббом.
Глава 25
«Все это я делаю ради любви». Мэри Фрэнсис не знала, от чего у нее в горле комок: от слез или смеха. Она напоминала себе цветок, подхваченный ураганом. Дрожь не проходила. Мэри Фрэнсис не представляла, что может быть хуже, а он ведь еще даже не коснулся ее, только опять надел на нее свою шелковую рубашку. Затем Уэбб уложил ее на кровать, связал запястья и привязал их к изголовью, а потом, по ее просьбе, привязал и ноги.
Она попросила Уэбба привязать ее покрепче, так как с доверием и преданностью у нее обстояло не очень хорошо. Он пообещал выполнить просьбу, но Мэри Фрэнсис была не в состоянии отличить нежные касания его рук от шелковистых ласк жгутов. Она едва дышала и почти не чувствовала, что привязана, быть может, потому, что очень старалась лежать неподвижно.
– Ты крепко меня связал? – спросила она, когда он закончил. – Я не смогу вырваться?
– Вырваться? – Он опустился рядом с ней на кровать и коснулся ее дрожащих губ с такой нежностью, что она едва не расплакалась. – Просто лежи спокойно, доверься мне.
– Я хочу, – прошептала она.
– Знаю, что хочешь. – Он продолжал успокаивать ее. – Но кокая-то часть твоего сознания никак не сдается. Поэтому нам придется незаметно прошмыгнуть мимо нее. Применим военную тактику.
Эта тактика включала и кинжал, кончик которого он покрыл «Цин Куэем». Мэри Фрэнсис наблюдала за ним. Когда через несколько мгновений он повернулся к ней с кинжалом в руке, она начала понимать, что поставлено на карту. Она еще не забыла, как мало понадобилось снадобья, чтобы Уэбб едва не умер. Речь шла уже не о том, может ли она доверить ему свою девственность, – речь шла о ее жизни.
– Не двигайся, – сказал он, убирая пряди волос с ее лица. – Ты должна лежать совершенно спокойно, нельзя даже дрожать. Иначе моя рука может дрогнуть… а я этого не хочу.
– Постой. – Она почувствовала жгуты, но даже не поняла, что пытается освободиться, однако Уэбб привязал ее так надежно, что она была не в состоянии пошевелиться. – Ты собираешься воспользоваться кинжалом, чтобы ввести мне «Цин Куэй»?
– У меня нет выбора, любовь моя. Все, что превышает размеры кончика этого кинжала, ввело бы слишком много препарата. Ты в полной безопасности, обещаю, только не двигайся. – Он отложил в сторону кинжал, чтобы дать ей немного времени успокоиться. Прикосновения его были по-прежнему нежны. Глаза тоже излучали нежность. Они были прекрасны. Два серебристо-голубых колодца. – А теперь закрой глаза, я хочу тебя поцеловать. Я начну действовать, только когда ты будешь готова. Кто-то однажды сказал, что масло, вылитое на огонь в большом количестве, гасит пламя, но то же масло, капающее в огонь капля за каплей, разжигает его. Вот так и мы будем действовать, капля за каплей.
Губы ее дрогнули и сомкнулись, отчасти по ее воле, отчасти потому, что стали восхитительно тяжелыми.
«Интересно, – подумала она, – это из-за „Ангельской воды“ или из-за благовоний?»
Он убрал с ее лица последние пряди, и Мэри Фрэнсис, издав сладостный вздох, подставила лицо тяжелому дождю его пальцев. Этот дождь окропил ей кожу, губы, волосы. А когда он закончился, Уэбб принялся успокаивать ее тело нежными прикосновениями.
– Вот так, любовь моя, расслабляйся, отдайся во власть происходящему. Отдайся мне. Я хочу, чтобы твои губы перестали дрожать, чтобы твои ресницы затрепетали от наслаждения.
Шелковая рубашка ласкала ей грудь словно робкий любовник. Теперь она поняла, почему он захотел, чтобы она снова надела ее. Такая ткань шуршала от малейших прикосновений пальцев Уэбба. Если серебристую лунную дорожку на поверхности озера можно было бы потрогать, она была бы именно такой на ощупь. Если бы можно было дотронуться до его серебристого взгляда, он был бы именно такой.
Каждое прикосновение возбуждало, вызывало вздохи, которых ждал Уэбб. Но этого недостаточно. Ей казалось, он даже не успел согреть ей грудь, а руки его уже были где-то далеко. Он едва касался кончиками пальцев ее бедер.
«Мало! – хотелось ей крикнуть. – Этого мало».
Однако она возбудилась настолько, что попыталась приподняться вслед за его рукой.
– Не шевелись, любовь моя, это опасно. Вздыхай, плачь, можешь даже немножечко умереть, только не двигайся.
– Я словно плыву по воздуху, – осипшим голосом проговорила Мэри Фрэнсис. – Кажется, что тело совсем не касается кровати.
– Чш-ш-ш, тише, Ирландка, – велел Уэбб, прикладывая палец к ее губам. – На твои губки у меня тоже есть планы.
Уэбб продолжил, и Мэри Фрэнсис оставалось только вздыхать и стонать. Она изо всех сил старалась лежать неподвижно, но руки и ноги были напряжены. Она была очень возбуждена, но это было приятное возбуждение, и тело ее постепенно расслаблялось. Ей казалось, что под его искусными ласками она течет, словно река. Плотина была прорвана.
Расслабленная и разнеженная, она ощущала легкое покалывание по кромке нижней губы, там, где рубиновая мякоть встречается с кожей. Чуть острее – был бы уже укол. Сердце у Мэри Фрэнсис забилось быстрее. Покалывало уже весь рот, и она поняла, что он ведет кончиком кинжала по контуру ее губ.
Должно быть, огненное удовольствие, которое она испытывает, результат действия «Цин Куэя». Ей вспомнились бамбуковые плетки Африки, они хлестали, доставляя такое же наслаждение. Хотелось еще и еще, однако где-то в глубине сознания сидела мысль, что она может и не вынести этого.
– Не двигайся, – проговорил он, проводя кончиком кинжала по внутренней складке губ. Веки ее вздрогнули.
«Мне очень хорошо, я вся горю, – беззвучно сказала она ему. – Еще, пожалуйста, еще. Коснись меня жарче, глубже. Жги, как пламя свечи!»
Взгляд его пронзил ее, как кинжалом, от нежности не осталось и следа. По его предостерегающему взгляду она поняла, что ей лучше не произносить свою просьбу вслух и что даже если она будет послушно лежать, мало надежды получить желаемое. Никто лучше Уэбба не знал, что происходит при передозировке «Цин Куэя», поэтому действовал он с величайшей осторожностью.
Тело Мэри Фрэнсис неожиданно содрогнулось. Уэбб говорил ей, что снадобье возбуждает эрогенные зоны. Именно это сейчас и происходило. Каждая клеточка Мэри Фрэнсис жила предвкушением. Между ног тоже легко покалывало, словно Уэбб и там успел поработать. А что же делать, если там, между ног, станет так же горячо и жарко, как на губах?
Она пришла в отчаяние, когда он оставил ее лежать и принялся развязывать тесемки на рубашке. Мэри Фрэнсис громко вздыхала. Губы ее жаждали сомкнуться с губами Уэбба, но он не торопился облегчить ее страдания.
Странный звук застрял у нее в горле. Она хотела Уэбба.
– Я предупреждал тебя, – тихо произнес он. – Каждая твоя клеточка запоет, прежде чем я закончу. Я еще только обвел твои губы, а они уже налились и отвердели.
– M-M-Ml.. – простонала она в ответ.
– Тише, тише… пока мы поработали только со вкусовыми ощущениями. Теперь займемся твоим телом, твоей грудью. Когда я обведу твои соски, они затрепещут и набухнут так, словно я сосал их.
Она хотела кивнуть, провести языком по лихорадочно горящим губам, но вспомнила его предостережение не двигаться. Все ее страхи и сомнения испарились. Она была готова как никогда, она жаждала испытать предстоящее, но в сердце ее боролись радость и ужас.
Она задышала глубже, вдыхая горячий запах собственного возбуждения. Он уже открыл на ней рубашку до живота. От прикосновений нежнейшей ткани по коже бежали мурашки. Стоны и вздохи чередовались друг с другом.
Уэбб смотрел на нее, пожирая глазами. Но когда он коснулся ее кончиком лезвия, прикосновение было таким легким, что она и не заметила бы его, если бы не едва заметная розовая точка на коже.
От полноты ощущений У Мэри Фрэнсис перехватило дыхание. Соски, покрытые розовыми полосками, отвердели и вытянулись вверх. Острое лезвие легко касалось ее упругой груди. Она застонала, когда Уэбб принялся обводить им вокруг соска. Не удержавшись, Мэри Фрэнсис зашевелилась.
– Лежи спокойно! – прошипел Уэбб. Но это было невозможно.
Мгновение спустя она поняла, что возбуждение немного спало, что Уэбб остановился и ждет, пока она успокоится. Она прерывисто вздохнула, замерла на постели и заплакала. Пытка, это настоящая пытка!
Когда Уэбб закончил с одной грудью, он опустил кончик кинжала в крошечный горшочек, в котором подогревал снадобье. В воздухе витал запах бренди и сандалового дерева. Уэбб принялся за вторую грудь, возбуждая сосок.
Когда он закончил, Мэри Фрэнсис совершенно ослабела, не было сил даже дрожать. Уэбб разрезал кинжалом рубашку до конца. Он обнажил ее белые ноги, темный треугольник внизу живота и еле заметную алую полоску пореза, который он оставил, когда распорол на ней ночную рубашку несколько дней назад. У Мэри Фрэнсис не было сил сопротивляться.
– Прелестная Ирландка, стань мягкой, как мех. Она почувствовала прикосновение кончика кинжала к низу живота, и ей безумно захотелось соединить ноги, но это было невозможно. Даже если бы у нее хватило сил, шелковые жгуты надежно удерживали их.
«Неужели он и там пользуется кинжалом?» – промелькнуло у Мэри Фрэнсис. В голове, когда она ощутила легчайшие прикосновения лезвия к внутренней стороне бедер. Она боялась взглянуть, но, почувствовав, что он подобрался ко входу во влагалище, поняла, что Уэбб не пощадит ни одной ее клеточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Ты прижалась к ней? – опередил он Мэри Фрэнсис.
– Да, я обняла бедняжку, попыталась согреть ее и унять дрожь. Она расплакалась, прильнула ко мне, – о думаю, прежде всего из благодарности. Все бы ничего, но мы так и уснули вдвоем, обнявшись, а монахиня нас увидела.
– И неправильно истолковала увиденное?
– Да. Она заявила преподобной матери настоятельнице, что мы занимались непристойным делом, совершили страшный грех в глазах божьих. Меня вызвали, и хотя я отрицала, что мы занимались чем-то непристойным, я не могла отрицать того, что почувствовала.
Молчание. Шуршание атласных простыней.
– А что ты почувствовала?
– Страсть – это самое подходящее слово, – невероятную жажду близости с другим человеком, чужого тепла, любви. Мне так не хватало всего этого, что я никак не могла отпустить бедное, замерзшее дитя. Нас всех предостерегали против физических контактов, запрещали иметь привязанности среди послушниц. Не поощрялись уединения вдвоем, дружба. Я никогда не ставила эти требования под сомнение, я знала, что в монастырь уходят не ради дружбы. Но я совершенно не понимала, чего была лишена во имя высшей цели. Мне не хватало человеческого тепла, заботы. Я почувствовала все это, только когда обняла бедняжку. Это принесло больше утешения, чем все молитвы и покаяния… А это, я знала, непростительный грех.
– Ты упомянула поцелуи.
Об этом она еще никому не рассказывала, потому что знала: ее не поймут. Она и сама толком не понимала, почему тогда повела себя именно так.
– Мама умерла, когда я была совсем маленькая.
Нас с Брайаной вырастил отец. Спасибо тете Селесте, она всегда была рядом в трудные минуты. Если я болела, она всегда прижималась губами к моему лбу – проверить, нет ли температуры. Так вот, когда У той бедняжки начался озноб, я сделала то же самое, без всякой задней мысли. Она тогда не смотрела на меня, отвернулась, я, должно быть, испугала ее, потому что, прежде чем успела отодвинуться, она повернулась ко мне, и наши губы встретились. Мы стукнулись носами и подбородками, но это уже не имело значения.
– Судя по твоему рассказу, это произошло случайно?
– Вот именно. Теперь я в этом уверена, а тогда такой уверенности не было. У меня сердце чуть не выскочило из груди. Я пришла в ужас, решила, что обязана покинуть монастырь. Не из-за того, что я поцеловала другого человека, но из-за того, кем я хотела быть.
Уэбб вопросительно посмотрел на нее.
– Меня влекло к таинственному, запретному, призналась она. – Я хотела стать фантомом, который обратил бы мои мечтания в действительность.
– Ты расскажешь мне о своих мечтаниях?
– В них только ты.
Он пронзил ее взглядом насквозь, изучая. Взгляд его глаз был острым, как кинжал, и таким же опасным. Эти глаза обещали все, чего она хотела. Они обещали высшее… только вот блаженство или боль? Чутье досказало ей то, чего не сказал он: чтобы познать высшее блаженство, прежде надо пройти через боль, она познает и то, и другое.
Мэри Фрэнсис посмотрела на него, ища поддержки. Ей было необходимо услышать от него, что он не сделает ей ничего плохого, не заставит страдать, но Уэбб оставался странно замкнутым, словно ему было необходимо отстраниться от всего, чтобы довести дело до конца. Когда Мэри Фрэнсис призналась ему в своих опасениях, он дал ей выпить успокоительное, какой-то коктейль, очень приятный на вкус, напоминающий «Ангельскую воду». Когда же она попросила поподробнее рассказать, что он задумал, Уэбб напомнил ей, что у всех обрядов есть свои правила, у того, что ожидает ее, правил всего два: первое – полное доверие, второе – преданность. И если в сердце ее есть сомнения, они должны принять меры предосторожности.
– Пойми, останавливаться будет нельзя, – сказал он. – Если ты начнешь сопротивляться, мне придется связать тебя.
Он положил кинжал на постель рядом со жгутами.
В его глазах светился вопрос, ответить на который могла только она. Мэри Фрэнсис задрожала всем телом. Она протянула ему сложенные вместе руки.
– Сделай это сразу. Я не доверяю себе.
Уэбб наклонился за жгутом, а Мэри Фрэнсис вспомнила другое время и другое место, когда она вот так же протянула руки и поняла, что этот жест всего лишь подготовка. Вся ее жизнь была подготовкой к этому мгновению. Она еще не испытывала то, что требовалось от нее сейчас. Она никому никогда полностью не доверялась, и ничему не была предана всем сердцем.
Это было связано с огромным риском, правда, сейчас она не могла вспомнить почему. Но это уже не важно. Сейчас важно одно: она готова пойти на риск, здесь, сейчас, с Уэббом.
Глава 25
«Все это я делаю ради любви». Мэри Фрэнсис не знала, от чего у нее в горле комок: от слез или смеха. Она напоминала себе цветок, подхваченный ураганом. Дрожь не проходила. Мэри Фрэнсис не представляла, что может быть хуже, а он ведь еще даже не коснулся ее, только опять надел на нее свою шелковую рубашку. Затем Уэбб уложил ее на кровать, связал запястья и привязал их к изголовью, а потом, по ее просьбе, привязал и ноги.
Она попросила Уэбба привязать ее покрепче, так как с доверием и преданностью у нее обстояло не очень хорошо. Он пообещал выполнить просьбу, но Мэри Фрэнсис была не в состоянии отличить нежные касания его рук от шелковистых ласк жгутов. Она едва дышала и почти не чувствовала, что привязана, быть может, потому, что очень старалась лежать неподвижно.
– Ты крепко меня связал? – спросила она, когда он закончил. – Я не смогу вырваться?
– Вырваться? – Он опустился рядом с ней на кровать и коснулся ее дрожащих губ с такой нежностью, что она едва не расплакалась. – Просто лежи спокойно, доверься мне.
– Я хочу, – прошептала она.
– Знаю, что хочешь. – Он продолжал успокаивать ее. – Но кокая-то часть твоего сознания никак не сдается. Поэтому нам придется незаметно прошмыгнуть мимо нее. Применим военную тактику.
Эта тактика включала и кинжал, кончик которого он покрыл «Цин Куэем». Мэри Фрэнсис наблюдала за ним. Когда через несколько мгновений он повернулся к ней с кинжалом в руке, она начала понимать, что поставлено на карту. Она еще не забыла, как мало понадобилось снадобья, чтобы Уэбб едва не умер. Речь шла уже не о том, может ли она доверить ему свою девственность, – речь шла о ее жизни.
– Не двигайся, – сказал он, убирая пряди волос с ее лица. – Ты должна лежать совершенно спокойно, нельзя даже дрожать. Иначе моя рука может дрогнуть… а я этого не хочу.
– Постой. – Она почувствовала жгуты, но даже не поняла, что пытается освободиться, однако Уэбб привязал ее так надежно, что она была не в состоянии пошевелиться. – Ты собираешься воспользоваться кинжалом, чтобы ввести мне «Цин Куэй»?
– У меня нет выбора, любовь моя. Все, что превышает размеры кончика этого кинжала, ввело бы слишком много препарата. Ты в полной безопасности, обещаю, только не двигайся. – Он отложил в сторону кинжал, чтобы дать ей немного времени успокоиться. Прикосновения его были по-прежнему нежны. Глаза тоже излучали нежность. Они были прекрасны. Два серебристо-голубых колодца. – А теперь закрой глаза, я хочу тебя поцеловать. Я начну действовать, только когда ты будешь готова. Кто-то однажды сказал, что масло, вылитое на огонь в большом количестве, гасит пламя, но то же масло, капающее в огонь капля за каплей, разжигает его. Вот так и мы будем действовать, капля за каплей.
Губы ее дрогнули и сомкнулись, отчасти по ее воле, отчасти потому, что стали восхитительно тяжелыми.
«Интересно, – подумала она, – это из-за „Ангельской воды“ или из-за благовоний?»
Он убрал с ее лица последние пряди, и Мэри Фрэнсис, издав сладостный вздох, подставила лицо тяжелому дождю его пальцев. Этот дождь окропил ей кожу, губы, волосы. А когда он закончился, Уэбб принялся успокаивать ее тело нежными прикосновениями.
– Вот так, любовь моя, расслабляйся, отдайся во власть происходящему. Отдайся мне. Я хочу, чтобы твои губы перестали дрожать, чтобы твои ресницы затрепетали от наслаждения.
Шелковая рубашка ласкала ей грудь словно робкий любовник. Теперь она поняла, почему он захотел, чтобы она снова надела ее. Такая ткань шуршала от малейших прикосновений пальцев Уэбба. Если серебристую лунную дорожку на поверхности озера можно было бы потрогать, она была бы именно такой на ощупь. Если бы можно было дотронуться до его серебристого взгляда, он был бы именно такой.
Каждое прикосновение возбуждало, вызывало вздохи, которых ждал Уэбб. Но этого недостаточно. Ей казалось, он даже не успел согреть ей грудь, а руки его уже были где-то далеко. Он едва касался кончиками пальцев ее бедер.
«Мало! – хотелось ей крикнуть. – Этого мало».
Однако она возбудилась настолько, что попыталась приподняться вслед за его рукой.
– Не шевелись, любовь моя, это опасно. Вздыхай, плачь, можешь даже немножечко умереть, только не двигайся.
– Я словно плыву по воздуху, – осипшим голосом проговорила Мэри Фрэнсис. – Кажется, что тело совсем не касается кровати.
– Чш-ш-ш, тише, Ирландка, – велел Уэбб, прикладывая палец к ее губам. – На твои губки у меня тоже есть планы.
Уэбб продолжил, и Мэри Фрэнсис оставалось только вздыхать и стонать. Она изо всех сил старалась лежать неподвижно, но руки и ноги были напряжены. Она была очень возбуждена, но это было приятное возбуждение, и тело ее постепенно расслаблялось. Ей казалось, что под его искусными ласками она течет, словно река. Плотина была прорвана.
Расслабленная и разнеженная, она ощущала легкое покалывание по кромке нижней губы, там, где рубиновая мякоть встречается с кожей. Чуть острее – был бы уже укол. Сердце у Мэри Фрэнсис забилось быстрее. Покалывало уже весь рот, и она поняла, что он ведет кончиком кинжала по контуру ее губ.
Должно быть, огненное удовольствие, которое она испытывает, результат действия «Цин Куэя». Ей вспомнились бамбуковые плетки Африки, они хлестали, доставляя такое же наслаждение. Хотелось еще и еще, однако где-то в глубине сознания сидела мысль, что она может и не вынести этого.
– Не двигайся, – проговорил он, проводя кончиком кинжала по внутренней складке губ. Веки ее вздрогнули.
«Мне очень хорошо, я вся горю, – беззвучно сказала она ему. – Еще, пожалуйста, еще. Коснись меня жарче, глубже. Жги, как пламя свечи!»
Взгляд его пронзил ее, как кинжалом, от нежности не осталось и следа. По его предостерегающему взгляду она поняла, что ей лучше не произносить свою просьбу вслух и что даже если она будет послушно лежать, мало надежды получить желаемое. Никто лучше Уэбба не знал, что происходит при передозировке «Цин Куэя», поэтому действовал он с величайшей осторожностью.
Тело Мэри Фрэнсис неожиданно содрогнулось. Уэбб говорил ей, что снадобье возбуждает эрогенные зоны. Именно это сейчас и происходило. Каждая клеточка Мэри Фрэнсис жила предвкушением. Между ног тоже легко покалывало, словно Уэбб и там успел поработать. А что же делать, если там, между ног, станет так же горячо и жарко, как на губах?
Она пришла в отчаяние, когда он оставил ее лежать и принялся развязывать тесемки на рубашке. Мэри Фрэнсис громко вздыхала. Губы ее жаждали сомкнуться с губами Уэбба, но он не торопился облегчить ее страдания.
Странный звук застрял у нее в горле. Она хотела Уэбба.
– Я предупреждал тебя, – тихо произнес он. – Каждая твоя клеточка запоет, прежде чем я закончу. Я еще только обвел твои губы, а они уже налились и отвердели.
– M-M-Ml.. – простонала она в ответ.
– Тише, тише… пока мы поработали только со вкусовыми ощущениями. Теперь займемся твоим телом, твоей грудью. Когда я обведу твои соски, они затрепещут и набухнут так, словно я сосал их.
Она хотела кивнуть, провести языком по лихорадочно горящим губам, но вспомнила его предостережение не двигаться. Все ее страхи и сомнения испарились. Она была готова как никогда, она жаждала испытать предстоящее, но в сердце ее боролись радость и ужас.
Она задышала глубже, вдыхая горячий запах собственного возбуждения. Он уже открыл на ней рубашку до живота. От прикосновений нежнейшей ткани по коже бежали мурашки. Стоны и вздохи чередовались друг с другом.
Уэбб смотрел на нее, пожирая глазами. Но когда он коснулся ее кончиком лезвия, прикосновение было таким легким, что она и не заметила бы его, если бы не едва заметная розовая точка на коже.
От полноты ощущений У Мэри Фрэнсис перехватило дыхание. Соски, покрытые розовыми полосками, отвердели и вытянулись вверх. Острое лезвие легко касалось ее упругой груди. Она застонала, когда Уэбб принялся обводить им вокруг соска. Не удержавшись, Мэри Фрэнсис зашевелилась.
– Лежи спокойно! – прошипел Уэбб. Но это было невозможно.
Мгновение спустя она поняла, что возбуждение немного спало, что Уэбб остановился и ждет, пока она успокоится. Она прерывисто вздохнула, замерла на постели и заплакала. Пытка, это настоящая пытка!
Когда Уэбб закончил с одной грудью, он опустил кончик кинжала в крошечный горшочек, в котором подогревал снадобье. В воздухе витал запах бренди и сандалового дерева. Уэбб принялся за вторую грудь, возбуждая сосок.
Когда он закончил, Мэри Фрэнсис совершенно ослабела, не было сил даже дрожать. Уэбб разрезал кинжалом рубашку до конца. Он обнажил ее белые ноги, темный треугольник внизу живота и еле заметную алую полоску пореза, который он оставил, когда распорол на ней ночную рубашку несколько дней назад. У Мэри Фрэнсис не было сил сопротивляться.
– Прелестная Ирландка, стань мягкой, как мех. Она почувствовала прикосновение кончика кинжала к низу живота, и ей безумно захотелось соединить ноги, но это было невозможно. Даже если бы у нее хватило сил, шелковые жгуты надежно удерживали их.
«Неужели он и там пользуется кинжалом?» – промелькнуло у Мэри Фрэнсис. В голове, когда она ощутила легчайшие прикосновения лезвия к внутренней стороне бедер. Она боялась взглянуть, но, почувствовав, что он подобрался ко входу во влагалище, поняла, что Уэбб не пощадит ни одной ее клеточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47