— Этого я что-то не пойму. Значит Фишер отравился… Вы тогда называли вещество, но я не помню, какое?
— Кантаридин.
— Почему вы так уверенно говорите?
— Потому, что он меня расспрашивал об этом веществе.
— Когда? — спросил, встрепенувшись, Федосьев. — Там? На той квартире?
— Да, и там, на той квартире, — повторил медленно Браун.
— …И вот, тогда я себе сказал, что кругом обманул своего биографа! Для этой грязи, для этих женщин, для этих вечеров он никакой главы отвести не мог бы. А я, старый дурак, я гордился своей биографией! Это было всего глупее. Да, я весь проникнут был тем, что вы только что назвали выдумкой английских сквайров, — ведь вы двойник того худшего, что есть во мне. Но себя обманывать я не мог и не хотел: я увидел, что и я тот же Фишер.
— Нескромный вопрос: ведь это были очень молодые женщины?
Браун смотрел на него с ненавистью.
— Да, молодые. Однако, не радуйтесь: не настолько молодые, чтобы вызвать интерес к делу прокуратуры. Но я тогда ясно понял, что и я не лучше Фишера… У меня все иллюзии исчезли приблизительно в одно время.
— Но чем же кончилась та ночь? Вино, молоденькие женщины… Вы, кажется, сказали, и музыка? Откуда же взялась музыка? Ах, то механическое пианино?
— Да, играло пианино… Вторую сонату Шопена. Знаете?
— Нет, не знаю… Значит, тогда он заговорил о кантаридине?
— И соната была отвратительная, и женщины, — говорил Браун, не слушая Федосьева, глядя мимо него на окно. — Все было отвратительно! Самое отвратительное был, конечно, он сам. И в нем, как в зеркале, я тогда впервые увидел себя… Очень страшно!.. Очень страшно, — проговорил он вполголоса.
«Верно и выпито было немало… Как и сейчас, — подумал Федосьев. — Или это у него тихая экзальтация? Не стоило затевать такой разговор, когда через час все будет зависеть от крепости его нервов. Ну, да теперь все равно…»
— И вы, уходя, назвали ему дозу этого кантаридина?
— Какую дозу? Что вы несете? Я не врач.
— Может быть, не ту дозу назвали?
— Оставьте, Сергей Васильевич! Право, это становится скучно.
— Не ту дозу назвали? По ошибке? Или из отвращения?
— Бросьте ерунду!
— Если это ерунда, то во всем деле нет ровно ничего страшного. Я думал, в конце концов моральное начало, как водится, за себя отомстило. Но моральному началу, значит, не за что было мстить?
— Разумеется, не за что! Это вы из меня почему-то хотели сделать кающегося преступника.
— Однако вы сами, кажется, сказали…
— Я даже и похожего ничего не говорил.
Федосьев смотрел на него озадаченно.
— …Потом вы ушли, а он остался с женщинами?
— Да… Впрочем, кажется, и женщины уже собирались уходить.
— Но следствие пришло к выводу, что на этот раз он не успел пригласить своих женщин.
— Следствие пришло также к выводу, что Фишера отравил белладонной Загряцкий.
— И больше вы ничего не знаете? Кроме того, что случайно влопались в историю, о которой лучше молчать.
— И больше я ничего не знаю.
— Но вы предполагаете, что Фишер умер от этой дозы кантаридина… быть может, чрезмерной?
— Умер от разрыва сердца.
— Но разрыв сердца вызвала эта доза?
— Или просто его развлечения.
— Так, так… Значит, не вы, — протянул с усмешкой Федосьев.
— …Все-таки странная у вас жизнь. То кабинет ученого, то гарем Фишера, то динамитная мастерская… А впереди?
— Впереди у всех одно и то же. Так у Рафаэля, на «Spasimo di Sicilia» ведут Христа и разбойников. Конец пути уже виден вдали: на вершине Голгофы возвышаются одинаковых три креста.
VII
Они прислушались. Задребезжали колеса. Федосьев вынул часы.
— Ровно четыре. Пора.
— Спарафучиле аккуратен. Вашей школы, — глухо откликнулся Браун.
В первой комнате открылась дверь, послышались неверные шаркающие шаги. Хозяин, чиркая спичкой, бормотал ругательства. Коптящий огонек задрожал у двери.
— Что, готово? — спросил Федосьев.
— Так точно, — ответил с порога хозяин. — Эх, весь керосин сожгли, — проворчал он, вдвигая в лампу стекло. Так точно, готова лошадь… — Он невнятно добавил что-то похожее на «ваше превосходительство».
— Мы тоже готовы, — сказал Федосьев. — Ну, теперь пожалуйте сюда, надо за все расплатиться.
— Да, надо за все расплатиться, — повторил, вставая, Браун. Федосьев искоса на него взглянул. «Только бы не нашла на него какая-нибудь депрессия или меланхолия, — с беспокойством подумал он, — совсем будет теперь некстати… При тусклом свете лампы лицо Брауна было мертвенно-бледно и страшно. Впоследствии Федосьеву казалось, что оба они, несмотря на внешнее спокойствие и привычный шутливый тон, были не вполне нормальны в эту долгую странную ночь.
— За сегодняшнее сколько? — спросил он хозяина и принялся отсчитывать ассигнации. Хозяин внимательно за ним следил, поверяя на лету счет. Выражение его лица становилось все более почтительным.
— Вот, получайте, — сказал Федосьев, называя цифру. — Так?
— Так точно…
— Это за гостеприимство и за хлеб-соль… Теперь, как было сказано, для вас приготовлено еще семь тысяч. Их вы получите, когда приедем… Вот они, — добавил Федосьев, показывая пачку ассигнаций. — Пять тысяч царскими, и две облигациями Займа Свободы… Облигации верные. Как раз и доход по ним подошел, видите: 16 сентября срок платежа?
— Царскими бы лучше, — ответил, почтительно улыбаясь, хозяин.
— Вот тебе раз!.. Не верит Займу Свободы! — веселым тоном обратился Федосьев к Брауну, который угрюмо молчал. — Да вы прочтите только, что на них написано, — сказал он. — Вот: «…Чтобы спасти страну и завершить строение свободной России на началах равенства и правды…» Видите? Как же вам не стыдно!..
— Царскими вернее, — в тон ему, с легким смешком, повторил хозяин.
— Вы дураку и купоны сбудете, их я вам дарю.
Браун нетерпеливо застучал слегка по столу. Федосьев посмотрел на него с веселым недоумением. «Мило шутят охранники», — так перевел он выражение лица Брауна.
— Ладно, все получите царскими, — переменив тон, сказал Федосьев. — Чемоданы вынесли?
— Так точно. Все снес из вашей комнаты, как вы приказали.
— Едем.
Они вышли. Еще не рассвело. Капал редкий скучный дождь. Было холодно, сыро и тоскливо. У фонаря стоял старый извозчичий фаэтон, на вид непосильный для клячи, которая мотала головой, косясь на вышедших из дому людей.
— Не опоздаем? — вполголоса спросил Браун.
— Никак нет, к самому отходу попадете, — оживленным полушепотом говорил хозяин, укладывая чемоданы. Он, видимо, был очень доволен отъездом гостей. — Здесь вас не обеспокоит? Этот я на козлы возьму… Пожалуйте, садитесь…
— Как бы только нас всех не задержали по дороге, — сказал Федосьев, глядя в упор на хозяина. — Или на пристани… И нам будет неприятно, да и вам тоже: не дай Господи, еще добрались бы до старых грешков, а?
— Не должны задержать… Бог милостив, — ответил, изменившись в лице, хозяин.
— Я тоже думаю, не должны… Едем.
Они сели. Хозяин застегнул мокрый фартук фаэтона и, ступив на переднее колесо, вскочил на козлы.
— «На началах равенства и правды», — пробормотал Федосьев, застегивая пальто. — «Завершить строение…» Да, эти завершили!..
Он не вытерпел и вставил крепкое слово.

Огромная плавучая пристань, прикрепленная к берегу цепями, была разделена во всю длину высоким дощатым, недавно поставленным забором. Вдоль него расхаживали солдаты с ружьями. В конце пристани малиновыми квадратами горели окна большой будки. У наклонно спускавшихся к берегу мостков за столом сидел сонный чиновник и пересчитывал квитанции. На столе слабо светилась лампочка без абажура.
Со стороны мостков раздался громкий, уверенный, смеющийся голос. Чиновник с неудовольствием повернул голову. В полосу света вступили три человека. Носильщик, тяжело ступая, взошел на пристань, сбросил на дощатый пол мокрые чемоданы и с испуганным видом оглянулся на будку.
— Так нельзя, граждане, приходить в последнюю минуту… Пароход отходит, — сердито сказал чиновник.
— Was ist los? — спросил Браун, поднимая брови. Он протянул чиновнику паспорт и билеты. Услышав немецкую речь, чиновник поднялся и поспешно взял бумаги.
— Билеты покажете на пароходе… Потрудитесь подождать, — сказал он и направился к будке.
— Подождать… Подождать надо, — медленно-вразумительно сказал пассажирам носильщик, показывая глазами на будку. — Чрезвычайная Комиссия, — шепотом добавил он.
Браун с недоумением оглянулся на Федосьева, как бы спрашивая, не понимает ли он. Федосьев пожал плечами.
— Schlechtes Wetter, — громко сказал Браун.
— Jawohl, — ответил Федосьев.
За дверью забора, у которой стоял часовой, слышался неясный шум. Издали доносились голоса. Наверху над забором ветер рвал черный дым, то унося за пристань, то придавливая клубы дыма к воде. «Верно, сейчас отходит», — подумал Федосьев. — «Как противно покачивается пристань!..» Он зевнул, отошел к скамейке и сел.
Намотанная на бревно, рядом со скамейкой, длинная цепь то вытягивалась над водою, то, изогнувшись, погружалась в воду срединой, к которой пристал пучок соломы. «Вот теперь это дуга», — думал Федосьев, представляя себе огромный вертикальный круг, дугой которого была бы шедшая к берегу цепь. «Вон-вон где сомкнулось бы…» Слабо блестели звезды. Дождь прекратился. Едва начинало рассветать. С моря дул резкий ветер. «Формула круга, кажется, два пи эр… Или пи эр квадрат? Эта туча похожа на Белое море… Еще каплет… Нет, это с брезента… Сейчас все сомкнется. Был Сергей Федосьев, нет Сергея Федосьева… Хорошо, что пристань плохо освещена… Долго просматривают… Бумаги чистые, но мог поступить и донос…»
Из будки вышли два человека: тот же чиновник, за ним немолодой разведчик в плаще поверх черной куртки. Они направились к столу.
— Извольте подождать, — сказал Брауну чиновник. Разведчик повернул выключатель, пристань залило ярким светом.
— Was? Versiehe kein Wort, — щурясь, пренебрежительно сказал Браун.
— Просят подождать, — повторил чиновник. Браун развел руками с видом полного непонимания.
— Так и в самом деле можно опоздать, — по-немецки сказал он капризным тоном избалованного туриста. «Jawohl», — хотел было ответить Федосьев, но решил, что неудобно повторять во второй раз те же слова, и проворчал: «Ach», неопределенно пожимая плечами. «Да, он на высоте положения… Хладнокровный человек… Разведчик едва ли из моих… А впрочем, кто его знает? Очень неприятный…» Не повернувшись в сторону разведчика, он снова зевнул, улыбнулся и забарабанил пальцами по сырому шершавому борту скамейки. Разведчик прошел мимо них и задержался взглядом на Федосьеве. «Вот-вот… Кажется, пропал», — решил Федосьев, барабаня пальцами чуть быстрее прежнего. Вдруг за дощатым забором отчаянно и страшно завыл свисток.
Дверь будки раскрылась настежь. Из нее вышло еще несколько человек. Один из них, во френче и в высоких желтых сапогах, держал в руке паспорта. Федосьев потянулся и встал. «Сорвалось! — сказал себе он, оглядываясь в сторону мостков. — Может, пора взяться за револьвер?.. Еще с минуту можно подождать…» Разведчик что-то тихо докладывал человеку в желтых сапогах. Тот на ходу кивнул головой и подошел вплотную к Брауну. «Если к нему подошел, а не ко мне, то, быть может, и не сорвалось…» Порыв ветра сдвинул пристань, цепь натянулась. Опять закапал редкий слабый дождь.
— Ваша фамилия? — резко спросил Брауна человек во френче. — Переведи, — приказал он стоявшему с ним штатскому. Штатский на дурном немецком языке задал вопрос Брауну. Услышав ответ, человек во френче пренебрежительно кивнул головой.
— Имя-отчество?
Штатский поспешно сказал ему вполголоса несколько слов.
— Ну, нет отчества, так пусть скажет место рождения… На этом-то и попадаются, — добавил он. Узнав место рождения Брауна, человек во френче проверил по паспорту и повернулся к Федосьеву. — Ваше имя и фамилия?
«Сказать разве: Сергей Васильевич Федосьев?.. Его тогда разобьет удар, все-таки это будет приятно…» — Дождавшись перевода, Федосьев назвал имя и фамилию. «Неужели сходит?.. Тот, однако, очень интересуется чемоданами… Неприятный человек… Ох, как бы не из моих!..»
Немолодой человек подошел к группе и шепотом заговорил с товарищами.
— Что ж, что чемодан русский, — проворчал другой разведчик. — И немцы здесь покупают. Им дешево, у кого валюта.
— Не понимаю, зачем осматривать вещи, — недовольным тоном сказал Браун, вынимая из кармана ключи. — Ведь мы уезжаем, а не приезжаем… Все открыть?
«Переигрывает немного, но хорошо… Мастер… Кажется, сошло!..» — Федосьев поспешно вынул и свои ключи. — «Костюмы тоже петербургские…»
— Скажи ему, чтобы этот открыл и не разговаривал, — приказал переводчику начальник, ткнув пальцем в сторону того чемодана, который лежал подальше. Федосьев повернул ключ в замке, носильщик поднял крышку. В чемодане Федосьева поверх простыни и ремней лежала немецкая книжка в желтой бумажной обложке. Из книжки торчала аккуратно сложенная газета, виднелись буквы заглавия: «…geblatt». «Это очень хорошо вышло: geblatt… Подействовало… Кажется, на geblatt’e и выедем»… Носильщик, опустившись на колени, поспешно расстегивал ремни. Один из разведчиков приподнял костюмы, ткнул рукой в разные углы чемодана. Человек во френче кивнул головой, видимо, удовлетворенный тем, что заставил немца показать багаж.
— Schon gut? — с усмешкой спросил Браун.
— Гут, гут, — повторил, махнув рукой, начальник и отдал паспорта. — Пропустить, — приказал он подчиненным. Носильщик радостно принялся затягивать ремни. За забором послышался новый свисток. Он теперь прозвучал совершенно иначе.
— Скорей… Едва с ними не опоздали, — сказал Браун, вынимая с тем же сердитым видом часы. — «Переигрывает… Как бы тот не обозлился… А все-таки молодец!…» — оценил игру Федосьев. Человек во френче слегка кивнул им головой и пошел назад к будке в сопровождении своей свиты. Чиновник с завистью вздохнул, повернул выключатель, оставив одну лампу, и снова сел за свой голый некрашеный стол.
— Идем, барин, идем, — сказал носильщик, взваливая па плечи чемоданы. Часовой посторонился. Носильщик открыл дверь в дощатом заборе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49