— Что ж, дайте.
— Сию минуту.
Хозяин вышел и в дверях столкнулся с женщиной.
— Это кто? Буржуй? — радостным, истосковавшимся шепотом спросила она.
— А я почем знаю? Мы паспортов не требуем. Только бы платили, не то, чтобы жулье какое-нибудь.
Женщина оглянулась на игроков и вошла во вторую комнату.
— Мусье, угостите девочку вином, — привычным тоном, как автомат, произнесла она классическую фразу, которую по лени никогда не меняла. Браун оглядел ее с ног до головы. Она почувствовала, что дело может выйти, и нацепила привычную вызывающую улыбку, хоть гость показался ей неприятным. «Ах, ша-рабан мой, амери-канка… — запела она вполголоса, вторя граммофону. Хозяин вошел с откупоренной бутылкой и скользнул по ним опытным внимательным взглядом. — …А я девчонка, ды хулиганка!..»
— Закуску сию минуту подам. И сухари нашлись.
— Спасибо.
— Матросы сейчас уходят, — многозначительно сказал хозяин и отошел к граммофону. — «…Ды болит мое сердце, ды болит пе-чонка…» — пела женщина, поплясывая на месте и глядя на Брауна. Граммофон захрипел. Хозяин поднял трубку, приблизившуюся к красному кружку. — «…Ах, что поделал со мной мальчонка!»…
— Ты с ними уходи и назад возвращайся, — прошептал хозяин.
«…Единственно для пользы дела имею честь представить товарищам членам коллегии В.Ч.К., что наружное наблюдение за арестованным 31-го числа августа месяца контрреволюционером б. князем Алексеем Андреевичем Горенским было с самого начала поставлено неудовлетворительно и поверхностно как вследствие недостаточного числа предоставленных в распоряжение отдела разведчиков, так и в силу их полного незнакомства с делом, требующим опыта, размышления и навыка. О вышесказанном я неоднократно имел честь докладывать товарищам членам коллегии В.Ч.К., в частности в моих письменных донесениях за №№ 1 и 7…»
«Этот фрукт хочет нас учить, — морщась, подумала Ксения Карловна. — Достаточно того, что его самого пока терпят…»
«При надлежащей постановке дела и при наличии опытных наблюдателей обязательно должны быть замечаемы все связи и знакомства лица, принятого в наблюдение (первоначально было написано „принято в мушку“, но потом вместо „мушки“ поставлено слово „наблюдение“). Это требование позволяю себе назвать азбукой разведочного дела. Между тем обращаю внимание товарищей членов коллегии В.Ч.К. на то обстоятельство, что контрреволюционер б. князь Горенский был отмечен Инфагом наружному наблюдению еще 25-го числа августа месяца. Однако товарищ разведчик наружного наблюдения, принявший б. князя Горенского, потерял связь с принятым и не сумел даже выяснить, где именно б. князь Горенский провел последние ночи и с кем он встречался, что само по себе достаточно свидетельствует о явно ненормальной и дефективной постановке всей службы наружного наблюдения в Аго…»
«К сожалению, в этом он прав… На Аго надо будет обратить особое внимание», — подумала Ксения Карловна и сделала пометку: NB.
«…В силу доверия, оказанного мне товарищами членами коллегии В.Ч.К., считаю себя обязанным обратить их внимание на этот прискорбный факт. Наружному наблюдению удалось, правда, установить, что 30-го числа августа месяца в семь часов вечера принятый в наблюдение б. князь Горенский встретился на Каменноостровском проспекте в доме № 74 с лицом, в котором, путем сопоставления некоторых имеющихся у Инфага данных, удалось с большой вероятностью признать известного товарищам членам коллегии В.Ч.К. по моему предыдущему докладу за № 16 контрреволюционера Александра Михайловича Брауна…»
Бумага задрожала в руках Ксении Карловны.
«Однако, в результате той же неопытности товарищей разведчиков наружного наблюдения и их полного незнакомства с делом, означенное лицо не было тотчас принято в наблюдение, а самое сообщение было мне сделано с опозданием непозволительным и недопустимым, каковое обстоятельство еще раз свидетельствует о той же дефективной неналаженности службы наружного наблюдения в Аго. Немедленно принятые меры уже не могли привести к цели, так как означенное лицо, проявляющее не в пример более осторожности и осмотрительности в действиях, чем б. князь Горенский, в указанном выше доме более не появлялось. Свои предположения о роли контрреволюционера Александра Брауна я имел честь изложить на устном докладе от 26-го числа августа месяца члену коллегии В. Ч. К. товарищу Каровой и получил предписание выяснить общую картину дела, воздерживаясь от преждевременного ареста означенного лица, если бы к такому аресту представился случай.
Не позволяя себе входить в обсуждение видов и намерений коллегии В.Ч.К., считаю себя обязанным указать, что в настоящее время общая картина дела может уже считаться выясненной, главным образом на основании внутреннего освещения в так называемой второй десятке Федосьевской организации. Преступное контрреволюционное сообщество, во главе которого стоял б. действительный статский советник Сергей Васильевич Федосьев, готовило центральный террористический акт, известный товарищам членам коллегии В.Ч.К. по моему докладу за № 16. Есть все основания предполагать, что контрреволюционер Александр Браун, химик по профессии, ведал в злоумышленной организации делом изготовления взрывчатых веществ. Однако внутреннее освещение, исходящее из второй десятки, а равно и из других источников, известных товарищам членам коллегии В.Ч.К., пока не дало, к сожалению, возможности установить, где, как и при чьем участии производилось это изготовление.
В силу арестов, произведенных 31-го числа августа месяца и 1-го и 2-го числа сего сентября месяца, злоумышленная организация может считаться вполне освещенной и в значительной мере ликвидированной. Арестованные по этому делу, согласно распоряжения, переданы в ведение товарища Железнова. Позволяю себе надеяться, что коллегия В.Ч.К. оценит труд лиц, этому со всем служебным рвением способствовавших, как равно и общую активность отдела.
Как известно коллегии В.Ч.К., несмотря на все усилия отдела, наиболее опасные деятели преступного сообщества до сих пор не арестованы и об их планах и местопребывании внутреннее освещение никаких сведений или хотя бы наводящих указаний дать не могло. Вполне вероятно, что злоумышленники попытаются в ближайшие дни скрыться за границу или на юг России, находящийся во власти контрреволюции. Почитаю долгом в самом спешном порядке обратить внимание коллегии В.Ч.К. на полную неудовлетворительность постановки наблюдения и контроля на пограничных пунктах, как сухопутных, так в особенности морских. При надлежащей энергии, распорядительности и быстроте действий попытки бегства могут быть, однако, еще пресечены, и в этом случае были бы все основания надеяться на арест злоумышленников в самом ближайшем будущем. В связи с указанным выше устным распоряжением, объявленным мне 26-го числа августа месяца членом коллегии В.Ч.К. товарищем Каровой, и признавая картину дела в настоящее время совершенно установленной, имею честь покорнейше просить коллегию В.Ч.К. о безотлагательном разрешении отделу, в порядке собственной инициативы, не теряя ни минуты времени и не сносясь для каждого отдельного действия с коллегией В.Ч.К., принять все меры к скорейшему задержанию скрывшихся руководителей преступной организации. Одновременно, считаясь также с вполне реальной возможностью вооруженного сопротивления с их стороны, настоятельнейшим образом прошу о немедленном предоставлении в распоряжение отдела нового контингента разведчиков, причем повторно и единственно для пользы дела ходатайствую о разрешении мне выбирать сотрудников самостоятельно, из лиц мне известных, не считаясь с их прошлой службой. Долгом чести почитаю заверить товарищей членов коллегии В.Ч.К., что новые завербованные мною разведчики, в сознании печальных ошибок своего прошлого и счастливые доверием, оказанным им правительством рабочих, крестьян и солдат, с удвоенной энергией, не за страх, а за совесть, будут служить на знакомом им поприще делу строительства великого пролетарского государства».
Лицо Ксении Карловны было смертельно бледно. Минут десять она сидела за столом, то перепечатывая доклад, то откладывая его в сторону. Затем ее глаза наполнилась слезами. Она поспешно взяла бумагу, сунула ее в боковой ящик и, захлопнув ящик, два раза повернула ключ в замке.
Пахнуло сырым ветром. Боковая дверь открылась. Вошел Федосьев. У него в руке был небольшой электрический фонарь. Он остановился на пороге, окинул взглядом комнату и сел, расстегнув пальто.
— Выспались? — спросил Браун.
— Не то чтобы выспался, а часика три подремал, — ответил, зевая, Федосьев. Он потушил фонарь и сунул его в карман. — А вы неужто так и не ложились?
— Негде было.
— Как негде? Вам хозяин предлагал вторую постель… Скверные, однако, у него постели.
— Да, меня они не соблазнили.
— Все же лучше было поспать, чем так сидеть всю ночь, только нервы расстраивать.
— Да и вы рано встали.
— Еще часа полтора ждать. Приехать надо к самому отходу парохода, так выгоднее. Конечно, можно было бы полежать еще немного… Нравятся вам мои мохнатые усы?
— Ничего. Немцы теперь больше бритые.
— Всякие бывают, я под кайзера… Все-таки, врать не стану: спалось не очень хорошо, — сказал Федосьев, потягиваясь и улыбаясь. — А вы винцо пили?
— Пил. Недурное вино.
— По-видимому: две бутылки выпили. Второй стакан вы для меня припасли?
— Для вас.
— Но ни единой капли мне не оставили… Смотрите, Александр Михайлович, все будет на пристани зависеть от вас и от вашего самообладания.
— Надеюсь, вы окажетесь достойным партнером.
— С той оговоркой, что немецким языком я владею плохо. Вы, наверное, лучше сойдете за немца.
— Говорите наудачу «Jawohl» или «Ach, so!» — это всегда можно.
— Буду по возможности помалкивать. Во всяком случае я очень рад, что вы согласились бежать вместе со мной. По правилам конспирации нам следовало бы разделиться.
— Напротив, им в голову не придет, что мы с вами можем путешествовать вместе.
Федосьев засмеялся.
— О, вы психолог! Как же выходит по психологии: проскочим мы или нет?
— Не знаю. Но я стою на своем: проще нам было уехать по железной дороге. Паспорта надежные.
— Нет, уж в этом вы на меня положитесь: по моим сведениям, надзор на пограничных вокзалах много серьезнее, чем на пристани. Этому вашему юному помощнику можно по железной дороге, но не нам с вами. Уж меня-то и в Белоострове, и в Орше хорошо знают в лицо. Там гримом не отделаешься, да и грим у нас с вами неважный.
— Тогда и на пристани арестуют, — сказал Браун. Он рассеянно взялся за бутылку и тотчас поставил ее на стол: в ней в самом деле не было ни капли.
— Все возможно. Игра: пан или пропал. Вы не игрок?
— Я? О нет.
— А я почему-то думал, что вы игрок… Хозяин пошел спать?
— Да, как только матросы ушли, пошел спать. Сказал, что в четыре часа лошадь будет подана… Он из ваших бывших, этот Спарафучиле?
— Из них самых. Всем мне обязан.
— Это, конечно, ценная гарантия! А помните, вы меня попрекали тем, что я доверяю молодому Яценко?
— Мой расчет надежнее. Вы ставили на честность, а я на страх. Какой ему смысл меня предавать? Ведь я тогда могу кое-что рассказать и о нем.
— За такой подарок, как вы, ему все простят.
— Может, простят, а может, и не простят. Здесь же дело простое, выгодное: и меня сплавил за границу, и деньги с нас получил. У него, правда, наружность прямо для корчмы из «Риголетто», но человек он простой, милый и радушный, как очень многие жуликоватые люди… Риск, бесспорно, есть, однако что же мне было делать? Я теперь нигде не нашел бы убежища, в гостиницах постоянные облавы, квартира моя выслежена.
— Та, адрес которой вы, по вашим словам, сообщали только самым надежным?
— Да, та самая, — с досадой ответил Федосьев. — Знаете, если мне еще иногда хочется прийти к власти, то преимущественно для того, чтобы кое-кого вывести на чистую воду.
— И повесить.
— Разумеется, и повесить.
— А дело наше, правду сказать, кончилось довольно бесславно. По каким причинам, Сергей Васильевич? Задумано все было хорошо, люди были неробкие, неглупые, опытные. Почему все так провалилось?
— Провалилось по случайности. Вследствие недостатка средств, вследствие глупости союзников, вследствие болтливости рядовых юнцов, вследствие неосторожности вашего Горенского. Более глубоких причин не ищите: их нет.
— С такими причинами нельзя показаться на глаза историку-социологу.
— А черт с ним, с историком-социологом! Я правду говорю, — сказал Федосьев. Он взглянул на часы. — Господи! Еще только четверть третьего.
— А вдруг есть и более глубокие причины?
Федосьев опять широко зевнул и потянулся.
— Спать хочется, — сказал он. — Спорить можно будет на пароходе, если, Бог даст, проскользнем… Тогда всему подведем итоги. Я напишу мемуары, а вы «Ключ». Закончите его каким-нибудь таким философским эффектом, вот как поэты самый эффектный стишок всегда приберегают под конец стихотворения… Ужасно спать хочу… Так какая же глубокая причина?
«Ну, теперь все кончено, — подумал Яценко, оставшись один в камере, — ясно, сегодня и расстреляют, чтобы я никому не мог о нем рассказать!..»
Он подошел к умывальнику и стал умываться: у него осталось от допроса ощущение — точно от прикосновения к кому грязи. Руки у Николая Петровича тряслись, сердце колотилось. «Боюсь?.. Да, конечно, боюсь… Но все же не так страшно, как думают, как описано… Где это описано?.. У Гюго?.. Или у Достоевского?.. Да, у Достоевского… — Ему тотчас показалось диким, что на краю могилы он вспоминает о каких-то романах. — Да, это очень странно… Даже, пожалуй, смешно… Книжная натура… Русский интеллигент… — Огрызок мыла в руках Николая Петровича трясся все сильнее. — И то, что я об этом говорю „русский интеллигент“, это еще более смешно и книжно… Не надо думать о пустяках, когда жить осталось несколько часов… Может быть, даже несколько минут?.. Нет, больше: уводят в четвертом часу… Когда меня к нему потребовали, было двадцать минут второго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49