если вы разгоните управление, я завтра же напишу письмо в ЦК.
— Это вам не поможет! Вас не послушают! — крикнул начальник главка.
— Послушают. Я человек маленький, меня послушают, а вас — нет... Письмо будет о том, что начальник главка — консерватор, а парторг строительства поддерживает его да плюс к тому играет на низменных чувствах рабочих, развращает их. Послушают!.. — Он повернулся и вышел, не слушая, что там кричит ему начальник главка...
Кончилась эта история тем, что на Иркутской ГЭС техника стала использоваться чуть не на все сто процентов, количество приписок резко упало, а вскоре министром строительства электростанций был издан приказ, в котором отмечалась инициатива иркутян и предписывалось создать управления механизации на всех гидростройках Союза.
За Иркутскую ГЭС Батенчук был награжден орденом, и имя его вместе с именами других лучших строителей золотыми буквами выгравировали на здании гидростанции.Пробило семь, а Батенчука все не было. «Человек он увлекающийся, может, и еще часа два не появится»,—грешили мы и пошли в свою «гостиницу». Но едва пришли туда, как раздался телефонный звонок. Звонил Батенчук (каким-то образом он сам разузнал, где мы живем).
— Прошу прощения, но задержало меня срочное дело. Если вы свободны, приходите. Я у себя.
...В его кабинете было три человека, незнакомых нам.
— Можно, Евгений Никанорович?
— Проходите. Здесь секретов нет,—он встал навстречу. Внешне Батенчук совсем непохож на начальника строительства: измятый простенький пиджак, яловые сапоги, да и весь он — громадный, лысоватый, с широким обветренным лицом, хитрым прищуром веселых глаз, могучими красными руками — скорее напоминал работягу плотника, ну в крайнем случае — рядового мастера. Почему-то мы вспомнили, что во время войны Батенчук несколько лет пробыл в плену, в концлагере.— Садитесь. Сейчас я кончу с товарищами, а потом с вами займемся...
Как мы поняли из разговора, эти трое были руководителями дорожно-строительного отряда, который пробился от Мухтуи в Мирный, а теперь шел дальше, к створу Вилюйской ГЭС. Дорожники просили отдать им два бака на новой бензобазе строителей, им некуда сливать горючее на зиму.
— Нам самим емкостей ну никак не хватает! — отвечал Батенчук.— Ведь вы же знаете, в Мухтуе все баки Тихонов себе забрал. Строили мы, вроде бы по-соседски пополам поделить должны, а он... Мы уж решили отгородить там затон, и если речники не поставят в нем па отстой баржи с горючим, тогда, знаете, есть такие громадные мешки, плавучие, из синтетики,— вот на них вся надежда.
Дорожники ответили, что им такая штука не под силу, и что, если не будет у них горючего, план по дороге провалится, а дорога ведь самим строителям нужна. Батенчук на секунду задумался, потом, лукаво изогнув белесую бровь, проговорил горячо:
— Хорошо! Горючее ваше мы зальем к себе. Но тогда одно условие: к весне вы должны пройти до створа с пионерной дорогой, хотя бы на одну треть сделать покрытие по всей трассе, чтобы в распутицу
мы могли попадать на створ. А летом досыпете остальное.
Дорожники не соглашались. Им конечно же было бы выгоднее строить дорогу постепенно: один участок сделали полностью, сдали его, получили за это деньги, пошли дальше. А главное, возражали они, отсыпь пионерную дорогу и пусти по ней транспорт — так машины весь щебень в болота вобьют, и тогда начинай все сначала.
— Но ведь дорога мне уже сейчас нужна! — Ба-тенчук опять на секунду задумался и снова с решимостью хитроватого хозяина, который долго вел торг и, наконец, плюнув на все, идет на будто бы безрассудную сделку (а на самом деле выгоднейшую для себя), проговорил:
— Хорошо! Отсыпайте до Бутуоби. После Бутуоби трасса нас не волнует, сами ее отсыпем.
Дорожники колебались. Евгений Никанорович даже встал из-за стола. Говорил он с украинским акцентом: мягкое «г» и ударное «е», как «э» («мэтр», «всэ»), и это делало его речь вкрадчиво-ласковой.
— Я готов даже вот на что пойти! Весь транспорт обратным ходом будет возить со створа на дорогу щебень. Там, где разобьют дорогу, сразу же подсыпем. Если вы принимаете это предложение, мы и соглашение такое подпишем. А чтобы вас начальство не теребило, я сам войду с вопросом в Совет Министров. Как?..
Дорожники молчали. Батенчук неожиданно рассмеялся:
— Чудаки! Ведь все равно же вас заставят, а тогда я вам и баков не дам.— Самый крупный козырь он приберег под конец: —Все бумаги по этому поводу давно уже у Микояна лежат, и, как я слышал, он не возражает: иного выхода у нас нет.— «У нас» было произнесено, как «у нас с Микояном».
Дорожники сдались... Прощался с ними Батенчук долго и очень любезно.Но нам не удалось начать разговор. В кабинет один за другим стали входить люди. Видимо, они ждали, когда уйдут дорожники. И со всеми Евгений Никанорович разговаривал не торопясь, хотя и по-разному.
С еще не старой миловидной женщиной — почти галантно. Женщина оказалась главным маркшейдером строительства. Батенчук убедил ее в том, что необходимо организовать проверку знаний по геодезии у всех мастеров и начальников участков («Чтобы каждый мог сам и разбивку фундаментов сделать и объемы земли выверить»). Если же у кого-то знания окажутся недостаточными — пусть учится, можно и курсы специальные провести. Не захочет учиться — прощайся со стройкой!..
— Только знаете что...— Батенчук опустил глаза; видно, ему неловко было заговаривать об этом.— Пронерку эту надо как-то поделикатней провести, чтобы не обидеть кого-нибудь... Не то что экзамены, а так — дружеские беседы, с каждым в отдельности. Понимаете?
— Ну конечно же, Евгений Никанорович! — женщина смутилась, покраснела. И оба рассмеялись неловко и застенчиво.
Потом вошел бухгалтер управления, которое вело работы на створе гидростанции, усталый, седой человек, Батенчук обрушился на него весело и в то же время строго. Дело в том, что бухгалтер позволил какому-то Ченчику, видимо начальнику участка, выплатить трем мастерам сверхурочные.
— Не мог я отказать,— оправдывался он,— уж очень нажимал Ченчик.
— Боитесь отношения испортить? — Батенчук, сидя за столом, наклонился к бухгалтеру.— Можно простить это самим мастерам,— они у нас молодые, но ведь вы-то знаете: дело это противозаконное, мастерам за сверхурочные работы дополнительный отпуск предоставляется, а не деньги. Поддались Ченчику? Вот он и будет эти одиннадцать тысяч из своего кармана платить! И вы приказ об этом подпишете! Чего вы его боитесь? Я начальник строительства, а своего главного бухгалтера уволить с работы не могу, так же и он вас. В случае чего обращайтесь прямо ко мне, я всегда встану на вашу сторону... Если вы правы, конечно, будете.— Он помолчал секунду и уже спокойней спросил: — Вы читали на днях статью в экономической газете «Товарищ бухгалтер, стой твердо на своих позициях!»? Нет?.. Зря. Прочтите. Хорошая статья.
Вслед за бухгалтером вошли двое молодых специалистов, которым обещали выделить квартиры в новом доме, но почему-то не выделили, и Батенчук тут же, хотя был уже поздний вечер, позвонил на квартиру председателя горсовета и ругался с ним до тех пор, пока тот не поклялся: квартиры будут выделены... Потом зашел начальник технического отдела с какими-то чертежами, и еще кто-то, и еще... Батенчук слушал и говорил, смотрел чертежи и сам чертил,
подписывал бумаги, звонил по телефону, уговаривал и ругал, и внушал что-то по-отечески ласково. И все это делал он, не теряя ни секунды времени, не тратя ни одного лишнего слова. В пепельнице на его столе выросла гора окурков (курил Батенчук, как и большинство стародавних курильщиков, «Беломор»). А на другом столе, поставленном перпендикулярно к письменному, появилось несколько самодельных пепельниц— из разорванных папиросных пачек и крышек от чернильницы...
У нас уже голова кругом пошла, и мы могли следить только за тоном разговоров, но не за их смыслом. А тон, несмотря на разные оттенки, в общем-то был один — очень дружеский.
Наконец в кабинете осталось нас трое, и Батенчук, отвалившись в кресле, спросил, совсем не устало, а все с той же азартной веселостью:
— Ну как? — и рассмеялся, довольный, видимо, тем впечатлением, которое отразилось на наших физиономиях.—Теперь задавайте вопросы. Что у вас ко мне?
Мы с сомнением поглядели на часы: было уже десять, а разговор комкать не хотелось.
— Я не спешу. Я привык. Каждый вечер так. Понимаете, не могу заставлять ждать людей. А вас... вам же, наверно, было интересно послушать? — И Батенчук опять рассмеялся лукаво и весело. Ох хитрец! Он ведь и нас пытался воспитывать так же, как и всех, кто приходил в кабинет.
— Евгений Никанорович, самый главный вопрос: почему так медленно строится город? Почему здесь так плохи бытовые условия?
Он сперва пытался доказывать, что за четыре года сделано сравнительно немало. Но видно было, что говорит он это только ради того, чтобы вызнать нашу позицию: может быть, мы растерявшиеся незнайки, судим о строительстве, не представляя всех трудностей?.. Но потом вдруг сказал:
— Ладно. Вы уже не новички здесь, и с вами я могу быть до конца откровенным.— Впервые за весь вечер в голосе Батенчука прозвучала усталость.— Фактически последние полгода город совсем не строился. Да и до этого... эх, что там говорить!..
Евгений Никанорович! Вы просили нас о том, чтобы весь последующий между нами разговор не был предан огласке: нечего, мол, старые угли ворошить,— догорят, и ладно. Мы тогда не согласились с вами. И правильно сделали. Дело не в том, что рассказ об айхальской истории в печати может повредить вашим деловым и дружеским отношениям с Виктором Илларионовичем Тихоновым. Нам кажется, Тихонов — достаточно мужественный человек, чтобы признать свои ошибки. Да и так ли уж он виноват? Ведь вы сами говорили, что, будь вы на его месте, поступили бы, возможно, точно так же.
Да и не только с ваших слов мы пишем об этой истории: о ней мы говорили с десятками людей. А пишем не просто для того, чтобы рассказать, а для того, чтобы истории такие больше не происходили. Ведь по сути дела «Айхал» — мы говорим о явлении, а не о факте — повторялся в Мирном ежегодно. Да и толь-' ко ли в Мирном!..
На этот раз было так. Из года в год стройка в Мирном финансировалась нерасчетливо. Причем не то чтобы Москва не давала денег, нет, понимая важность этой стройки, там рассуждали так: мы даем заранее урезанный план, но если вы его выполните, то добавим денег еще. Казалось бы, все так, все правильно. Но не учитывали в Госплане одного: чтобы выполнить план в деньгах, нужны еще и стройматериалы, и механизмы под эти деньги. Если стройка развертывается где-нибудь на западе, то все это можно доставить сравнительно быстро. А в Мирный? Сюда грузы можно завозить только летом. Значит, фонды, к примеру, на будущий год можно выделять самое позднее в конце этого года: пока заводы-поставщики выполнят заказ, пока привезут оборудование, материалы, механизмы в Усть-Кутский порт на Лене, пока порт этот, до предела загруженный, сможет отправить все необходимое в Мухтую, пока оттуда вывезут, наконец, грузы в Мирный,— вот и прошло полгода. А там — опять зима, встала Лена.
Кстати, на этот счет — о сроках выделения фондов для северных строек — существует установленный правительством порядок. Существует... но Госплан твердит свое: выполните — еще дадим...
И вот в шестидесятом году в тайге, севернее Мирного, геологи нашли месторождение Айхал. Мирненцы предложили быстро освоить его. По-государственному подошли. Предполагали так: освоение Айхала начать уже в шестидесятом году, но не торопясь, основательно, а часть фондов и механизмов, которые выделят, передать пока Мирному. План же по добыче алмазов
в этом году выполнить лишь за счет улучшения работы старых предприятий. Предложение мирненцев было, конечно, принято. Айхал благословили. Надо сказать и еще об одной немаловажной для последующего рассказа детали. В шестидесятом году трест «Якуталмаз» выполнил план добычи алмазов с трудом. Получилось это потому, что драга — первая в Союзе, опытная — на иреляхских россыпях, как говорится, не пошла. Дело это новое, и целый год ломали голову над технологией добычи алмазов в россыпях, методами оттайки мерзлых грунтов, меняли оборудование драги, но практического результата по существу не добились. А плановые расчеты этого года строились, в частности, и на том, чтобы пустить в эксплуатацию вторую, более мощную драгу. А вдруг и в этом году не смогут освоить дражную добычу? Да еще и Айхал не введут в строй. Тогда план летит в тартарары?..
Возможно, именно так и рассуждал в декабре 1960 года Виктор Илларионович Тихонов. В точности мы за это. ручаться не можем, но во всяком случае все последующие события говорят о справедливости такого мнения.
Тогда, в декабре, нужно было срочно вывозить из приленских лесосек заготовленный лес в Мирный, создавать запасы на лето. Нужно было забрасывать сюда по зимнику и брус из Пеледуя, что расположен где-то посредине между Мухтуей и Усть-Кутом,— там в прошлом была небольшая судоверфь, а сейчас домостроительный комбинат. Да и множество других грузов ждало своей очереди. Номашин Тихонов не давал.
На сторону треста «Якуталмаз» встал председатель якутского совнархоза Воробьев. Он прислал письмо в Мирный: транспорт для «Вилюйгэсстроя», вопреки ранее подписанному соглашению, пока не выделять. Решение это подтвердил и член Госплана РСФСР Меркулов. Формально с Тихонова ответственность была снята. Но форма формой, а дело делом. Уж кто-кто, а Тихонов понимал: машины не дать нельзя. Что же делать? Дать их — значит пойти на риск. А если будет провален план добычи алмазов? Ведь отвечать-то тогда прежде всего ему, Тихонову... Не дать? Форсировать Айхал? Будут сорваны работы на строительстве Мирного. Что делать?
Был крупный разговор Батенчука с Тихоновым в кабинете последнего. Начальник треста уступил, наметил номера машин, тут же позвонил в Мухтую, на автобазу: выделить машины для «Вилюйгэсстроя». Батенчук в этот же день поехал туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13