Кейт спрашивала себя, приходят ли эти соображения в голову Филиппу и не жалеет ли он уже о своем опрометчивом предложении; и в таком случае, будет ли он искать предлог взять его назад или будет упорствовать далее из чувства чести? Ей казалось, что было бы легче для нее, если бы он отказался от своего предложения, и в то же время она чувствовала, что он не такой человек, чтобы играть сердцем девушки. Она так запуталась в своих беспокойных размышлениях, что сэр Тимоти спросил, не устала ли она.
Кейт не могла знать, что Филипп нисколько не жалел о сделанном им предложении и у него не возникало никаких недоуменных вопросов по этому поводу. А если бы и возникли, то не привели бы его в смятение. Напротив, он обрадовался бы возможным трудностям как посланному небом предлогу избежать пышного венчания, которое нравится женщинам гораздо более чем мужчинам. Если бы его спросили, как бы он хотел венчаться, он бы ответил без малейших колебаний, что предпочел бы, скромную церемонию без приглашения гостей, кроме шафера и Сары Нид, которая повела бы Кейт под венец.
Но в действительности в данный момент Филипп вовсе не думал о свадьбе. Приехав в Фрешфорд-Хаус, он оставил экипаж в конюшне и поручил заботу о лошадях старшему конюху мистера Темплкома. На полпути к дому он был встречен хозяином, который приветствовал его вопросом, не имеет ли в виду ее светлость леди Брум прекратить его визиты в Стейплвуд путем отказа в гостеприимстве его груму.
– Именно так, – с улыбкой согласился Филипп.
– Я так и подумал, что ты именно из-за этого велел мне прикусить язык. По-моему, она хватила через край, а? Я слыхал о хозяевах, которые имели привычку не размещать в доме форейторов и лошадей своих гостей – некоторые из них ставили условие брать не больше одного слуги! – но все же это чересчур – не принять твоего грума! В следующий раз она откажет и твоему камердинеру!
– О, она не говорила, что не примет моего грума. Она просто отметила, что его присутствие излишне увеличит затраты на содержание хозяйства, и намекнула, что некие неудачные вложения капитала делают настоятельным для моего дяди сокращение расходов. А что до Ноуля, ей нет нужды просить меня не брать его с собой. С того момента, как слуги в Стейплвуде узнали, что он не старший-главный-доверенный лакей, они обращались с ним – даже Пеннимор! – с таким высокомерием, что он сам попросил меня не брать его больше туда. Ко мне приставлен Тенби, а поскольку я не принадлежу к тем денди, которые не могут одеться без посторонней помощи, то его обязанности не слишком обременительны!
– Я поражаюсь, как сэр Тимоти допускает такое! – вырвалось у мистера Темплкома.
– Он ничего не знает, – проронил Филипп. – И не узнает об этом от меня. Здоровье его далеко не прекрасное, возраст берет свое. Он живет в своем крыле и почти не выходит. Как вспомню… – Он вдруг прервал себя, плотно сжав губы.
– Весьма печально, – сочувственно сказал мистер Темплком. – Я не вижу его верхом последнее время. Я знаю, он больше не охотится, но он имел привычку объезжать кругом поместье, пока с ним не случился этот страшный приступ в прошлом году. Похоже, он так и не оправился. Думаешь, он собирается покинуть нас?
– Не знаю. Он так переменился! Похоже, он смирился и пустил все на волю волн – лишь бы его оставили в покое! Глядя назад, я признаю, что он всегда был слишком мягок для любой борьбы. Но в те дни, когда была жива моя тетушка, борьбы от него и не требовалось: они жили в полном согласии!
Темплком тактично воздержался от комментариев, ограничившись невнятным знаком согласия, но по истечении приличного случаю интервала он прокашлялся и позволил себе спросить:
– А что говорит о нем этот масленый проходимец?
Филипп без труда узнал в этом определении доктора Делаболя.
– А что бы ты ожидал! Он не видит причин для тревоги: «Ваш дядюшка – старый человек, у него слабое сердце». Он все внушает мне, что дяде нельзя волноваться, и городит частокол из медицинских терминов, если я прошу назвать более точный диагноз. Он, конечно, креатура Минервы, хотя…
Филипп замолчал и сдвинул брови, подыскивая слова. Криво усмехнувшись, он продолжил:
– Надо отдать ему должное, он внимателен к дяде и всегда вовремя дает ему отвлекающие средства, когда у него начинаются спазмы.
– А ты никогда не думал проконсультироваться у медицинских светил? У Крофта, или у Холфорда, или там… я плохо в них разбираюсь, но вроде как, если врач имеет практику в Лондоне, он должен быть знатоком!
– Да, я думал об этом, но мне отсоветовали – и не Делаболь или Минерва, а сам дядя! Он уверовал, что происходящее с ним неизбежно, и просил меня не подвергать его таким испытаниям, как опрашивание и обстукивание незнакомыми людьми. Что я мог поделать? Тем более что он, боюсь, прав.
Тем временем они подошли к дому, и мистер Темплком, понимающе кивнув, подтолкнул Филиппа ко входу, говоря:
– Я бы не удивился, если бы он и был прав. Это, конечно, печально, все же нет смысла горевать о том, чего нельзя исправить. Пойдем и пообедаем, чем Бог послал! Закусим по-походному – ты же знаешь, как я тут живу, с тех пор как матушка уехала с Долли в Лондон, оставив весь дом, завешенный холстиной!
Уже имея представление о походных трапезах мистера Темплкома, Филипп не волновался. Обед мог быть накрыт в малой столовой, и прислуживать мог один поваренок, но в представление мистера Темплкома о походных трапезах входили фазаньи яйца, филе семги под соусом из каперсов, птица и дрожжевой пирог. Никаких финтифлюшек, как мистер Темплком презрительно называл тартинки, трюфеля и желе, глубокомысленно полагая, что Филипп испытывает к ним не большее пристрастие, чем он сам.
– Женщины их обожают, но, по-моему, они подходят разве что для балов, званых вечеров и прочих раутов! Да и то, Филипп, часто ли тебе на званом вечере хотелось съесть что-либо подобное?
– Твоя правда! – согласился Филипп. – Они выглядят соблазнительно, но, на мой взгляд, куда соблазнительнее хороший кусок ветчины!
– Совершенно верно! Да, кстати! – возвысил голос мистер Темплком, окидывая взглядом стол. – Тут должна была быть ветчина! Чертовски соблазнительная ветчина собственного копчения! Эй, Том, где ветчина?
Поваренок с виноватым видом сказал, что ветчина вся съедена, до самой косточки; а на возмущенный вопрос мистера Темплкома, кто же ее всю съел, ответил, ухмыльнувшись:
– Вы, сэр!
– Должно быть, хорошая была ветчина! – заметил Филипп, щедро накладывая себе семги. – Впрочем, я все равно ветчины не хочу. Так о чем ты хотел со мной посоветоваться?
– Я скажу тебе после обеда. Знаешь, кого я встретил недавно на Бонд-стрит? Старину Прудоу! В жизни так не удивлялся! Я его сто лет не видел.
– Я тоже. Он что, прогуливался? – спросил Филипп без особого интереса. – Я полагаю, ты ничего не знаешь о бедном старине Трине. Когда я последний раз был в Лондоне, я встретил Минстеда, и он сказал, что у Трина дела плохи, что ему придется ликвидировать свои счета, но я пока не видел объявлений в газетах.
Поскольку оба джентльмена вращались в одних и тех же кругах, они охотно впадали в воспоминания; а так как оба были к тому же землевладельцами и знатоками сельского хозяйства, то от воспоминаний слово за слово они перешли к таким плодотворным темам, как правонарушения арендаторов и тупоголовость фермеров; и только когда они добрались до библиотеки, Филипп повторил свой вопрос. К этому времени мистер Темплком сумел придумать кое-какие проблемы сева озимых, по которым он хотел бы получить консультацию, – если бы не знал о современных методах земледелия столько же, сколько и его друг. Филипп с готовностью поделился с ним своим опытом, но не был введен в заблуждение, и когда мистер Темплком открыл было рот, чтобы поспорить, и тут же закрыл его снова, он сардонически усмехнулся и сказал:
– И это все, что ты хотел спросить? Ну-ка, Гарни, раскалывайся!
– Ты прав! – признался мистер Темплком. – На самом деле я не об этом хотел тебя спрашивать. Дело чертовски деликатное, и я не стал бы ввязываться в него, не будь ты моим другом. Или если бы ты часто ездил в Стейплвуд, как и раньше. Но меня преследует мысль, что ты можешь ничего не знать, и с моей стороны было бы не по-дружески играть в молчанку.
– Могу не знать о чем? – ровным голосом спросил Филипп.
Мистер Темплком взял графин с бренди и снова наполнил оба стакана. Сделав укрепляющий глоток, он произнес:
– Не стоит ходить вокруг да около. Речь о Торкиле. Люди начинают болтать, Филипп.
– О чем болтать? – Филипп говорил все так же ровно, но голос его посуровел, и взгляд стал беспокойно искательным.
– Ну, что он какой-то чертовски странный. Во-первых, непонятно, почему Минерва держит его при себе. Трудно ожидать, что люди поверят разговорам о его нездоровье, когда они видят, как он носится по округе во весь опор на своем бешеном кауром коне. Я и сам не верю! Да и ты достаточно ясно намекнул мне в свое время, что мне не следует допускать, чтобы он вился вокруг Долли, разве нет?
– Да, но чрезвычайно неохотно! Я не мог позволить… Но я мог бы не тратить сил: Минерва сама была против этой женитьбы, что подтвердило мои подозрения. При обычных обстоятельствах это был бы вполне желательный брак, но в том-то и дело, что обстоятельства необычны. У твоей сестры слишком много родственников, и ваш дом слишком близко от Стейплвуда. Кстати, она не сильно убивалась по Торкилу?
– Боже, конечно нет! Не скажу, что она вовсе не была им увлечена – он ведь чертовски симпатичный молодой человек, разве нет? – но едва на горизонте появился Амсбери, она влюбилась по уши и больше не вспоминала о Торкиле. Он был здорово задет?
– Да нет, не думаю. Но пойми меня, Гарни, это не предмет для разговора! Это все только предположения – я не могу ничего доказать!
– Все же хорошо, что ты меня предупредил, – сказал мистер Темплком, качая головой. – А то мои косточки перемывались бы по всей Англии, разве нет?
– Да ничего б они не перемывались! – произнес Филипп с досадой. – Прости меня, Гарни, но я действительно в те дни, приезжая в Стейплвуд, изводился страхами, которые не мог обосновать, а следовательно, и высказать вслух. Чем меньше я болтаю, тем лучше, Гарни! Тебе придется смириться со мной. – И добавил, вдруг улыбнувшись: – Это будет не так трудно – ты делал это много раз за последнюю дюжину лет!
– Да поболе, пожалуй! Лет двадцать по меньшей мере! – парировал мистер Темплком. – Тебе же скоро тридцать, правда? Я знаю, что тридцать: у нас с тобой разница всего два месяца. Значит, больше двадцати, клянусь Юпитером! Тебе ведь было восемь лет, когда ты поселился у дядюшки, не так ли?
– Да, но тебе не приходилось смиряться со мной в те времена! – возмутился Филипп.
– Да, в самом деле? Я разве бывал когда-нибудь первым в классе? А разве я обладал естественными дворянскими правами? Разве я…
– Нет, Гарни, нет. Честность обязывает меня признать, что ты не «разве»! А славные были денечки, правда?
– Зависит от точки зрения на них, – язвительно ответил мистер Темплком. – Не будучи столь сильным, как ты, я, как правило, глядел на них снизу вверх!
Он взболтал виски, крутнув стакан, поставил стакан на столик и сказал совершенно другим голосом:
– А у себя в мансарде Торкил такой же странный?
– Так люди говорят?
– Люди шепчутся. Это я говорю.
– Могу дать лишь один ответ: не знаю.
– Но ты подозреваешь, разве нет?
– Подозреваю я уже много лет. Сначала это была мысль, промелькнувшая и пропавшая. Он был болезненным ребенком, и естественно было предположить, что его телесные хвори сказываются и на его нервах. Я вспоминаю судорожные припадки, случавшиеся с ним в раннем детстве. Если где-то в округе появлялась какая-нибудь инфекция, он ее обязательно подхватывал. Он страдал также сильными головными болями, так что все с ним возились и нянчились, пока он вконец не испортился. Стоило кому-нибудь сказать ему слово поперек, он впадал в неуправляемую ярость. Единственный человек, который справлялся с ним, – это Минерва. Она установила над ним непререкаемую власть: он боялся ее и боится до сих пор.
– Что ж, это меня не удивляет, – с чувством заметил мистер Темплком. – Я тоже ее боюсь! Эта женщина внушает мне ужас!
– О да! Во всяком случае, она внушает ужас Торкилу. По мере того как он рос, здоровье его укреплялось, – я думаю, благодаря Делаболю. Но в школу его решили не посылать. Надеялись, что по мере возмужания его здоровье поправится. И физически, я думаю, он здоров. А вот умственно – полагаю, ему даже стало хуже. Последнее время я замечаю в нем тревожную перемену. Но это не для распространения, Гарни!
– Ну конечно, от меня только и жди, что я брошусь кругом трепаться! – оскорбился мистер Темплком.
– Да нет же, но… Мне бы попридержать язык… если я не прав, если Торкил не безумен – что за подлость с моей стороны даже намекать на такое!
Мистер Темплком кивнул.
– О да, тут можно и под суд угодить за клевету, оскорбление личности и тому подобное. Так какую же тревожную перемену ты заметил? Когда я в последний раз его видел, он казался в полном порядке.
– За исключением некоторых периодов, он действительно в полном порядке. Но он становится все более подозрительным, в каждом видит врага, и особенно во мне!
– О Боже, неужели? Он ведь ходил за тобой как привязанный! Он еще страшно нам надоедал, помнишь?
Филипп улыбнулся:
– Да, было дело. Впрочем, вполне естественно, что он ходил за мной: с одной стороны, он был одинокий маленький бедолага, с другой – я был на десять лет старше, герой в его глазах. Это продолжалось, конечно, недолго, но год или два он меня очень любил. В периоды просветления он и сейчас меня любит, но он убежден, что я его главный враг и, мол, буду счастлив видеть его в могиле.
Мистер Темплком вдруг выпрямился в кресле:
– Вот что я скажу тебе, Филипп! Это Минерва вбила парню в голову такие мысли! Ревнует к твоему влиянию на него!
– Я тоже думаю, что это плоды ее влияния, но по другой причине. Она боится, что, если я буду проводить с ним много времени, я узнаю правду – если это правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48