Положение наперсника, если к нему утрачено доверие, если он под подозрением, становится довольно трудным. Достаточно было взглянуть на эти кулаки, кулаки палача, лежавшие на столе, чтобы понять все. Но Аннета смотрела на них безразличным взглядом, она как будто даже о них и не думала. А Тимону было стыдно, что однажды у него Мелькнула тень подозрения. Нет, ничего не пропадет из кассы. Ключ у него в кармане.
Но несгораемый шкаф был набит до отказа. Благодаря этому Аннета набралась сведений из области политики. Она проникла за кулисы. Она могла бы теперь развить остроту шведского канцлера, которую повторяют попугаи истории: канцлер говорил о том, как мало нужно ума, чтобы управлять миром. Но он имел в виду только те куклы, что находятся на сцене. Аннета же видела, кто дергает ниточки. Конечно, государи, парламенты и министры, все те, кого называют властями предержащими, – не больше чем марионетки с граммофонными пластинками: они существуют для галерки. Вся их мудрость не дала бы десяти лошадиных сил, чтобы привести в движение огромную государственную машину. Но об этом заботятся другие – те, что стоят за занавесом. Машина движется благодаря им и благодаря звонарям.
Главные звонари-Дела и Деньги. Время политики миновало. Теперь царит Экономика. И, конечно, нельзя сказать, что она уж очень умна! Ведь она далеко не всегда выступает в образе человеческом. Чаще всего это octopus'ы, Спруты (лат.).

бесформенные и безыменные чудовища, которые шарят тысячами рук и в темноте все хватают своими слепыми щупальцами. И те немногие из них, обычно не склонные показываться на свет божий, которые все же всплывают на поверхность среди круговорота миллиардов, почти все они в наши дни – продукты искусственные: у них нет корней и нет семян, нет предков и нет потомков, нет сыновей, нет компаньонов, нет будущего. Они сами и деяния их обречены на исчезновение. Поэтому они только и ждут, когда же придет час их сверхмогущества – сверхмогущества безмерного. Они охвачены каким-то исступлением. Мудрое «завтра» не принимается ими в расчет, не оно обеспечивает им равновесие и длительную устойчивость, и они как бы говорят: «После меня хоть потоп!» Но король, который говорил это, – циник и провидец, – по крайней мере чувствовал приближение потопа и высчитывал с тайным сладострастием: «Когда он наступит, меня уже не будет». А эти некоронованные короли видят только свое «сегодня». И не дальше. Они открыли бы потопу все плотины, если бы рассчитывали, что, раньше чем он их унесет, им удастся поживиться обломками, которые он притащит. Разве не вел нефтяной король в течение десяти лет двойную игру, поднимая мир реакции против русской революции и одновременно стараясь вступить с ней в союз против этого мира?
Тимон показывал Аннете, какие новые силы управляют народами. С безграничным презрением говорил он о старых профессиональных политиках и о том, как слепо вертятся они в узком кругу страстей, предрассудков и мертвых идей. Аннета с ним соглашалась. Новые хозяева действовали успешнее старых: они отвергали устарелый национализм, они выбрасывали за борт весь его тяжелый и глупый багаж-тщеславие, злобу, ненависть, гордость, передававшиеся по наследству, из поколения в поколение, на протяжении столетий. Они выворачивали пограничные столбы, они трудились над созданием интернационала афер и наживы.
Но с первого же взгляда становится ясно, что старый, заржавленный ошейник они заменили цепями, гораздо более тяжелыми. Они сделали тюрьму более просторной, но лишь для того, чтобы загнать туда миллионы людей, – не одни эти кучки профессионалов от политики, которые дрались из-за ролей в комедии, но и статистов, фигурантов, публику, весь зрительный зал!
И никому от них не уйти. Подобно тому как в будущих войнах достанется каждому: и гражданскому населению, и женщинам, и старикам, и немощным, и детям, так и в образцовой тюрьме международного капитализма у каждого будет свой номер, там не потерпят ни одного независимого… О, разумеется, без всякого насилия! Просто механизм будет доведен до такой степени совершенства, что каждому придется либо подчиниться, либо умереть с голоду. Свобода печати и мнений сделается чем-то вроде призраков былых времен. И не останется ни одной страны, где можно будет укрыться от притеснений. Сеть мало-помалу опутает весь земной шар.
– Я не попадусь, – сказала Аннета. – Скорей убегу с крысами. Я перегрызу петли.
– А куда ты пойдешь? – спросил Тимон. – Все опутано сетью. Уйти некуда.
– Есть смерть, – возразила Аннета.
– Это тебя устраивает?
– Нет! Она злилась.
Тимон, посмеиваясь над ней, утверждал, что сеть прочна. Прорехи ни одной. Он имел в виду некоторые моральные принципы, еще сковывавшие старый политический национализм. Эксплуатируемым народами и тем, кто еще недостаточно вырос в политическом отношении, новый интернационал, интернационал денег, оставлял старых идеалистических проституток. Этот интернационал делал дела без разбора, и с друзьями и с врагами. Он спекулировал на войне и на гибели того или другого народа – и твоего и моего…
Взять хотя бы акционерное общество по изготовлению торпед. В нем объединились князья войны, магнаты дипломатии, венгры, немцы: Бисмарк, Гойош; знатные англосаксонские бароны металлургии: Амстронг, Уайтхед; председателем правления состоит французский адмирал, а все оно принадлежит левантинцу. Несколько кондотьеров от промышленности, несколько гангстеров из мира финансов; на шее у них болтаются не веревки висельников, как подобало бы, а ленты всех почетных орденов старого Запада. Они ведут игру не без блеска, но они ведут ее без компаса, они смешиваются с английскими и американскими трестами и компаниями держателей, чья тяжелая рука давит на оба континента. Могущество этих проконсулов, как и хитрость этих авантюристов, не мешает им быть людьми заурядными. Они не столько управляют огромными силами, объединенными или противоборствующими, сколько сами находятся в их власти и во власти действующих механизмов.
Вот почему слепая игра экономических сил становится еще тягостнее. Она подчинена неумолимой смене приливов и отливов и влечет за собой то войну, то мир, то обогащение, то разорение.
Тимон удивлял Аннету беспощадной ясностью, с какой он прощупывал внутренности этих хозяев мира я устанавливал бесплодность их случки с Деньгами. В нем главным образом говорил игрок, которого переполняло презрение к бессмысленности самой игры. Когда притязаешь на захват командных высот, надо ведь знать, что ты там хочешь делать. А у них ничего не было в голове, кроме желания командовать, то есть, говоря языком этих денежных тузов, наживаться. Будем надеяться, что когда-нибудь им вспорют брюхо! Хотя личные интересы Тимона были связаны с ними и вся его жизнь делала его врагом Пролетарской Революции, в глубине души он не без чувства жестокого удовлетворения смотрел, как в СССР широкие сплоченные, организованные массы объединяются, чтобы броситься на приступ. И он кричал им из глубины лесов: «Так их! Бей их в пузо!» Но это были минутные порывы ярости. Он не мог! Он был против них! Он не хотел их понять, хотя и был на это способен. Мало кто из людей его сорта был так способен оценить их по заслугам, как Тимон. Если бы он по рождению принадлежал к их среде, он мог бы стать у них вожаком. Быть может, такая мысль и забредала ему в голову. Но жизнь рассудила по-иному, неудача произошла при самом рождении. Не будем больше говорить об этом! Он вел другую игру. А уж какова бы ни была игра, надо вести ее до конца.
Но вел ли он ее до конца? В этом был весь вопрос. Со свойственной ей способностью приспособляться Аннета в своих суждениях о Тимоне приняла, как предпосылку, его точку зрения. Она пока не думала противопоставлять его взглядам какую-нибудь иную социальную концепцию: даже если допустить, что Тимон разрешил бы ей это, у нее самой еще не было в ту пору достаточно твердых, достаточно определенных взглядов на мировое хозяйство; ее индивидуализм был наделен широким размахом, но кругозор ее был ограничен, и ей еще не представлялось случая выйти за его пределы.
Она хорошо знала центр круга – самые глубины «я», и довольно плохо – окружность. Тимон расширял ее горизонт. И хотя зрелище раскраивалось перед ней малоутешительное, но ее любопытный, жадный и пылкий ум устремлялся туда, как ласточка. У нее не было старого мира, который надо было бы защищать. Не было старой колокольни с гнездом. У нее ничего не было, – только крылья и вольный воздух (и, конечно, птенец: Марк. Но он был одной с ней породы, он поступил бы так же, как ока). Поэтому в данный момент она только смотрела. А смотреть было на что! Какие столкновения!
Какие игрища зверей! А иные еще жалуются, что времена нынче скучные! Дурачье! Эпоха насыщенная!.. Правда, не очень приятная. То и дело с кого-то сдирают шкуру, и кровь льется, как вода. Но зато как интересно! О своих болячках некогда думать. Разве что о чужих! Захватывающее зрелище!.. Да, это вам не театральное представление!.. Декорации движутся, как в «Шествии священного Грааля». Но движутся не одни только декорации.
Мои глаза в движении, в движении мои ноги, все мое «я», весь мир. Я чувствую, как ветер, поднятый вращением Земли, хлещет мне в лицо. Куда несется Земля? Куда несемся мы? Не знаю… Но какая стремительность! Как хорошо жить, когда стоишь на носу корабля!..
Эта женщина сразу, с первого взгляда, и гораздо лучше, чем мужчины, охватила взором круг, по которому вращалась увлекаемая стихией человеческая масса. И, не пытаясь противостоять стихии, она инстинктивно стремилась слиться с нею. Для этого ей надо было слиться с той энергией, которая находилась тут же, рядом. И, отбросив в сторону всякие суждения о нравственных или безнравственных свойствах этой энергии, она хотела помочь ей превратиться в действие. Эта энергия – Тимон. Так пусть Тимон и будет Тимоном весь целиком!
Но он им не был… Аннета скоро это заметила. И первая, кого это встревожило, была она. Под Тимоном ходила челядь; она была у него на привязи, но привязанности к нему не питала. А рядом с ним стояли только соперники, и они больше всего опасались, как бы он не развернулся вовсю.
Да и сам он мало об этом думал, если не считать мимолетных вспышек. Этот колосс был отравлен ядом власти. Нельзя безнаказанно быть победителем мира, который до мозга костей изъеден. Если биться с ним сорок лет подряд, поневоле наберешься от него пота, сыпнотифозных вшей. Тимон был искателем наслаждений, жадным, порывистым; он не знал удержу. Свою похоть, свои прихоти, свою ненависть ему всегда нужно было утолить немедленно.
Он не хотел и не умел себя сдерживать, как сдерживали себя некоторые знаменитые авантюристы, с которыми он соперничал или которым подражал:
Базиль, нефтяной король, король спичечный; их необычайное могущество как бы уравновешивалось разумной умеренностью их домашней жизни, которую они старались укрыть от постороннего взора. Тимон называл их крысами, скупердяями, протирателями штанов. И действительно, они были скорее наростом на теле буржуазии, ее злокачественной опухолью, но не новыми людьми.
А Тимон, который мог бы быть новым человеком, дал себя остановить на полпути: он был опутан водорослями по самое брюхо и увязал в зыбком болоте. И Аннета злилась, потому что она была до странности заинтересована в его судьбе, хотя, само собой разумеется, не питала к нему ни малейшей симпатии. Она не могла спокойно смотреть, как без толку пропадает стихийная сила, которая сумела схватить победу, но теперь разжимает кулак и упускает ее. А Тимон заметил это, и его забавляло, что секретарша больше интересуется его судьбой, чем он сам. Он был ей благодарен за это. Он нашел в ее лице публику, которая ценила его, его силу, и это сделалось для него стимулом, которого ему не хватало. Но все пришло слишком поздно!
Да, он знал не хуже, чем она, что он умней своих соперников; он был дальновидней их, его взгляд был острей, глубже. Он видел их слабости, тщету их усилий и открывал это Аннете в двух-трех метких словах, освещавших все.
– Ну и что же, хозяин? Он смотрел на ее нервно вздрагивавший рот.
– Говори, говори! Я вижу, ты не робкого десятка.
– Почему бы вам не тряхнуть плечом?
– Чтобы поддержать их?
– Чтобы толкнуть их и свалить. И строить самому на их месте.
– Покажи мне участок!
– Вся земля.
– Трясина!
– Да разве вы с вашими руками не способны засыпать ее, осушить болота, если нужно? И если бы даже все стояло в воде, разве не строили бы люди свои жилища и новую жизнь на сваях?
– А зачем? Плодить головастиков, как болотные жители? Нет, нет, довольно головастиков! Я не хочу увеличивать их число, не хочу увековечить мою породу. Довольно и одной жизни! Не хочу начинать сначала. Но уж из моей жизни я выжму все соки.
– А потом?
– А потом – в задницу! Аннета, насупившаяся, сердитая, отвернулась.
– Что? Оскорбил твой слух? – насмешливо спросил Тимон.
– Нет! Просто тошнит.
Она взглянула на него в упор:
– Стоит в самом деле судить других и презирать их за то, что они захватывают власть в свои руки, не будучи способными воспользоваться ею, и самому поступать также.
– Но я кое-что вижу, а они лопнут, да так и не увидят!
– Что же именно?
– Их пустоту. И мою. И твою. Всеобщую пустоту.
– Говорите о себе, если вам угодно, – сухо сказала Аннета. – Но не обо мне.
– Ах, вот оно что! – воскликнул Тимон, явно заинтересованный. – Ты претендуешь на особое положение?
– Это уж мое дело.
– А мне предоставляешь оставаться в моем положении?
– Вы сами этого хотите. Ну как вам не стыдно? Вам под силу схватиться со всеми опасностями жизни. А вы позорно спотыкаетесь о Пустоту! Пфф… (она подумала). Пустота такой же враг, как все остальное. Сверните ей шею!.. Вы усмехаетесь?.. Вы сдаете ей оружие?.. Вы мне противны.
Тимон, очень довольный, не сводил глаз с раздраженной кошки, которая, казалось, готова была плюнуть ему в лицо. Он обвел ее взглядом.
– Жаль, – сказал он, – ты уже не в том возрасте, чтобы принять мое семя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149