А куда я его к с
ебе возьму, если нас в доме пять человек ютится в двух маленьких комнатен
ках и отец-инвалид, без обеих ног после войны пришел, а брат душевно больн
ой? Вот и сама пока живу и работаю в своем другом районе, в Мяделе Ц слышал
и о таком? Ц снимаю там частную квартиру, точнее угол, домой к родителям п
риезжаю почти за триста километров. Одна надежда па тетю и на ее дом: что о
на и мне какую-нибудь комнатенку там выделит… Хоромы там вообще, будьте у
верены, кузнец был не из бедных. Там теперь наверное, вообще какое-нибудь
учреждение, потому что вся семья Пекарских во время войны погибла…
Я пообещал ей помочь, но писать пока ничего не стал, нужно было еще уломать
тетю. На этом мы пока и расстались.

* * *

Это было вообще какое-то удивительное время. Все вдруг словно бы проснул
ось и пришло в движение, все сразу заговорили обычными человеческими сло
вами и вроде бы о самых обыкновенных вещах, о том, например, что быть интел
лигентным и порядочным человеком Ц хорошо, а хамом и негодяем Ц плохо. Э
то были, повторяю, обыденные вещи, о них знали все с детства от родителей и
от своих школьных учителей, из чуть ли не первых своих детских книжек, но т
еперь, полузабытые, они как бы возвращались из небытия, из какого-то друго
го, неведомого мира, и появление их на страницах газет и журналов казалос
ь странным и чуть даже опасным…
Газеты пестрели заголовками: «О порядочности, как о норме жизни», «О хамс
тве», «О мещанстве», а.одна Ц «Известия», кажется Ц даже поместила стать
ю под названием «Мурло мещанина». И рассказывалось в этой статье не о пья
ном дворнике, который избивает жену, и не о гицеле, отлавливающем бездомн
ых собак, а заодно вырывающем из рук старушки ее любимую собачонку, а об од
ном весьма важном руководящем товарище, но настолько малосимпатичном, ч
то во хмелю дворик рядом с ним должен был казаться кем-то вроде подгулявш
его Деда Мороза, и к нему тянуло с ностальгической нежностью, а с милягой-
гицелем так и вовсе хотелось расцеловаться да и разрыдаться на его благо
родном гицельском плече…
Наезжая время от времени в Минск, я непременно покупал там и привозил дом
ой польскую газету «Шпильки». Кое-как со словарем разбирал текст. Умные и
изящные, полные горького сарказма статьи и зарисовки польских писателе
й и журналистов, рисунки Майи Березовской…
Утро, если, конечно, не было клиентов, начиналось с чтения газет. Я развора
чивал «Известия» и оттуда, выражаясь словами немецкого поэта, из разверн
утых газетных страниц, выскакивало солнце. Оно светило и грело, вселяло н
адежды, доброе это солнышко, как и то, что было по утрам за моим окном. Но оно
и пугало…
Прошла новая большая амнистия, вторая, по-моему, такая после смерти Стали
на и на свободу опять вышло много людей, имевших что порассказать о родах,
проведенных в лагерях и тюрьмах. Но вместе с ними было и множество таких, д
ля которых тюрьма стала чем-то вроде родного дома. Эти последние, не успев
выйти за ее стены, тут же спешили совершить новое преступление, как если б
ы только к тому и стремились, чтобы снова в нее попасть,
Мне довелось защищать цыгана по фамилии Орлов, плотного седеющего краса
вца лет сорока пяти, а еще сто двадцать пять лет ему следовало бы прожить,
чтобы отсидеть срок, к которому его приговорили по прежним делам, по пяти
случаям умышленного убийства. В те времена смертная казнь была отменена
, огромнее, до двадцати пяти лет, сроки приплюсовывались друг к другу, и в п
рошлый раз, когда, имея в перспективе уже сто лет отсидки, он совершил очер
едное, пятое по счету убийство, в его поведении была даже известная логик
а: потому что прожить (отсидеть) сто двадцать лет так же, по-видимому, нереа
льно, как и сто.
Итак, рассудив, что лишнее четверть века в его жизни уже никакой роли сыгр
ать не могут, он совершил очередное убийство, в колонии заколол охранник
а, и получил очередной же срок, но тут (о, непостижимые пассажи отечественн
ой Фемиды!) вышла наша амнистия и освободила его от всех сроков вообще. Чис
тый, как ангел, возвратился он под родной кров.
Он возвратился к жене и детям, к многочисленным родственникам, которые е
ще у порога облепили его со всех сторон и громко радовались его возвраще
нию, когда появился еще один родственник. Этот последний имел бестактнос
ть спросить. «Рома, а когда ты мне отдашь мои деньги?» Ц «Никогда!» Ц лако
нично отвечал Рома и, вынув пистолет, выстрелом уложил его на месте.
Так вот, он был очень спокоен, этот человек, которого мне довелось защищат
ь в связи с его последним, шестым по счету, убийством, прямо-таки ангельск
и спокоен, хотя к этому времени смертная казнь была вновь, введена и ни на
что другое, кроме как на нее, он уже явно не мог рассчитывать. На вопросы уч
астников процесса отвечал сдержанно и умно (он был вообще весьма неглупы
м человеком), но когда кто-то (по-моему, это был сам прокурор области, подде
рживавший обвинение по его делу), спросил его, зачем понадобилось ему уба
вить родственника, в том смысле, что это ведь предполагало смерть и для не
го самого, он ожег его взглядом, исполненным такого ледяного презрения, ч
то больше уже никаких вопросов ему никто не задавал.
Я очень его хорошо запомнил, этого первого моего подзащитного, получивше
го высшую меру наказания. Запомнил выражение спокойного презрения на ег
о красивом смуглом лице, на котором за время процесса не дрогнул ни один м
ускул, и то достоинство, с каким он держался, не раз о нем потом вспоминал и
даже не без некоторого огорчения.
Кстати и приговор суда (его приговорили, конечно, к высшей мере) он тоже вы
слушал с ледяным спокойствием и от подачи кассационной жалобы и ходатай
ства о помиловании отказался.

* * *

Я написал статью для газеты «Советская Белоруссия» и очень удивился, ког
да недели через три, не более, увидел ее там напечатанной. Читал ее и переч
итывал, смотрел, насколько она внушительна по размеру, и все мне в ней нрав
илось, в том числе и то, как она расположена на газетной полосе, хотя с одно
й стороны ее как бы подпирало изображение свиноматки с сельскохозяйств
енной выставки (замечательная эта свиноматка родила чуть ли не двадцать
поросят), а с другой Ц портрет Леонардо да Винчи.
Вообще же возникла эта статьи при следующих обстоятельствах. В судах нач
ало практиковаться рассмотрение уголовных дел с участием общественных
обвинителей и общественных защитников. Нововведение само по себе вроде
бы и неплохое: что же плохого, так я это понимал тогда, если в суд, чтобы расс
казать о человеке, о его отношении к работе, привычках и образе жизни, прид
ет представитель коллектива где он трудился? Но только с самого начала в
се это стало превращаться в лишенную всякого смысла пустую формальност
ь. Начиная с подбора самих этих представителей, никого, кроме себя, чаще вс
его не представлявших, с натаскиванием их по доводу их предстоящих высту
плений в суде и тому подобным.
Поддерживать обвинение со стороны общественности и выразить ее негодо
вание в отношении Адама Зайца из деревни Старые Лески согласился заведу
ющий районного дома культуры, ниспровергатель богов товарищ Ратнер. Ну,
зачем понадобилось ему, или, вернее, зачем понадобился он, как выразитель
общественного мнения жителей деревни, где, наверное, сроду никогда и не б
ывал? Зачем еще одна «кукла» в процессе,.спрашивал я в этой статье (спрашив
ал об этом, впрочем, и себя самого, и своих коллег-юристов); что может расска
зать сварщик из промкомбината о работе медсестры, делавшей подпольные а
борты и к тому же, если верить Обвинительному заключению по ее делу, вылак
авшей в одиночку полтонны медицинского спирта?
Вот я и решил написать обо всем об этом статью и, конечно, отправил ее в сво
и любимые «Известия», откуда мне очень вежливо просто не ответили. Тогда
огорченный длительным «известинским» молчанием («единомышленники, дру
зья, можно сказать, и так меня не понять, просто-таки пренебречь мною!») я от
вез ее в редакцию республиканской газеты «Советская Белоруссия» в Минс
ке и там, как я уже говорил, она была вскоре опубликована, причем не было вы
черкнуто ни одного слова, не перервано ни одной фамилии. Словом, я имел все
основания быть довольным и собой и редакцией, а вскоре вместе с этим небо
льшим литературным успехом явились и горькие его плоды.
На меня, встретившись со мной на улице возле здания нашей районной проку
ратуры, буквально с кулаками налетел очень уважаемый мною человек, помощ
ник областного прокурора Розов.
Ц Зачем… зачем вы написали эту… эту статью?! Ц Чувствовалось, что он хоч
ет сказать: «эту гадость», но сдержался. Ц Как вы могли ее написать?!
Маленький толстяк Розов тряс маленькими своими кулачками едва ли не у са
мого моего носа.
Ц Как вы могли?! И как они могли такое напечатать? Когда людей и так невозм
ожно уговорить пойти в суд… и когда я уже написал об этом совсем другую, ст
атью, хорошую, и опубликовал ее в «Минской прауде»?
Я попытался его успокоить, говорил, что вот, дескать, и хорошо, что будут те
перь в двух разных газетах высказаны два разных мнения («Плевать мне на р
азные мнения! Мнение должно быть одно: политически правильное…), пытался
его уверить, что это-то как раз политически неправильно Ц губить на корн
ю в целом хорошую идею но успокоить не мог.
Но особенно его возмущало, ввергало прямо-таки в негодование, что его ста
тья, хорошая и правильная, в ней обобщался положительный пример нового н
ачинания и читатель призывался к тому, чтобы этому примеру следовать, чт
о она, эта великолепная, хотя и небольшая по размерам статья, всего две мал
енькие колонки, опубликована в «Минской прауде», газете областной, тогда
как моя нехорошая, величиной в целый «подвал» Ц в газете республиканск
ой.
Ц Как они могли ее напечатать? Почему со мной не посоветовались?… И зачем
, Ц недоумевал он, Ц зачем нужна была еще одна статья, когда была уже моя?

Обиделся на меня, как выяснилось, за эту статью и наш прокурор Михаил Павл
ович, и товарищ Ратнер. Последний, как оказалось, действительно в деревне
Большие Лески никогда не был и упоминание об этом в газете воспринял, как
партийное указание (все-таки орган ЦК!). В самый день выхода газетного ном
ера с злокозненной статьей он поспешил поэтому посетить названную дере
вню, так сообщала по крайней мере уже наша районная газета, и прочитал пре
красную лекцию о международном положении тамошним жителям, т. е. по-видим
ому, тому же, что и на наших судебных представлениях, столетнему старику и
глухонемому мальчику, сообщив им подробно о последних происках америка
нского империализма, а заодно и о том, что Христос Ц солнечный миф.
Оба они, кажется, немного на меня обиделись. Но самое большое огорчение в с
вязи с моей литературной деятельностью принесла мне опять же редакция м
оей любимой, не смотря ни на что, газеты «Известия». Большую постановочну
ю статью о положении адвоката в советском уголовном процессе, которую я
имел глупость туда отправить (имел глупость, прежде всего взяться за так
ую тему), причем не просто отправил Ц отвез ее туда самолично, воспользов
авшись какой-то командировкой в столицу, там приняли. Приняли неплохо и м
еня, несмотря на то, что тамошним газетным лордам я должен был казаться ко
шмарным провинциалом из-за одного хотя бы названия «Старые дороги». Вал
ьяжного вида пожилой заведующий отделом советского строительства крае
м глаза пробежал текст статьи, затем для чего-то стал мне рассказывать о н
егодяях, которые пишут и присылают ему не такие вот статьи, а анонимные пи
сьма в отношении его жены-актрисы («А она, представляете, в тот вечер совс
ем не там была, а у подруги и сама мне об этом сказала!»), потом снова посмотр
ел на статью и даже, как мне показалось, уважительно (не анонимное письмо в
се же!) и заверил меня, что через два-три месяца я ее увижу на газетной полос
е.
И я действительно ее там увидел, случайно на нее там наткнулся, когда уже и
не ждал ее опубликования, но, читая, ничего не мог понять. Потому что начин
ая со второго абзаца и почти до последнего это была моя статья (статью, как
и жену нельзя не узнать, даже увидев ее только со стороны левого уха), а ост
альные три или четыре Ц уже не мои… И подпись какого-то доктора юридичес
ких наук из Ставрополя…
Не знаю уж, как получился этот странный коктейль! скорее всего, огорченны
й своими семейными неурядицами пожилой зав. отделом что-то напутал (так м
не, во всяком случае, хотелось думать), а может быть… «Известий» я после эт
ого выписывать не перестал, но теперь разворачивая очередной номер этой
газеты, уже не вспоминал о солнце, которое, по словам Гейне, выскакивало из
газетных страниц времен второй французской революции…
Мечта об «Известиях», таким образом, несколько померкла, но и в «Советско
й Белоруссии», и в «Минской прауде» я стал теперь печататься довольно ча
сто, а за репортаж об одном судебном процессе з маленькой минской газете
нке (она издавалась для белорусов зарубежья и называлась «За возвращени
е на Родину») получил даже премию за лучший материал года. На эту премию Ц
семьсот рублей, деньги по тому времени немалые Ц плюс еще столько же, гон
орар за самое статью и купил, наконец, новый костюм и очень жалел, что этог
о не произошло до моей поездки в Москву. Как думалось мне, быть может, появ
ись я там в этом прекрасном костюме, я не произвел бы на тамошних снобов та
кого удручающе-провинциального впечатления и они не решились бы несчас
тную мою статью так беспардонно перекраивать.

* * *

Неделю я провел в Москве, еще около месяца был на процессе в Гресске, где с
удили группу бывших полицейских из Гресской зондеркоманды, защищал там
некоего Илясова, командира специально созданного для борьбы с партизан
ами взвода «Яхтцуг», а когда вернулся к себе в Старые Дороги, то узнал, что
за это время умерла «старая пани» Ц так моя хозяйка называла Анелькину
тетку, Ц сама же Анелька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15