опять уехала в свой Мядель, один из самых дальни
х районов Северо-Западной Белоруссии. Там, вспоминалось мне, дальше Ц Ли
тва и, быть может, корчма на Литовской границе, там, не исключено, все еще ви
тает дух бедного сбежавшего инока Гришки Отрепьева…
Мне было жаль Гришку и почему-то немного жаль себя, хотя никакой связи меж
ду нами я не усматривал, было немножко досадно, что эта девушка так опять о
т меня далеко. Незадолго перед моей поездкой в Москву мы с ней опять встре
тились на улице. Болтали о том и о сем, сидя на скамье в парке, и Анелька, вес
елая и какая-то особенно красивая в тот день, говорила, что тот «тягар», то
т груз (какой груз она не уточняла), который на нее все это время давил, Ц е
го больше нет. Она «вольна, як пташка Полесся и хоробра, як войско польске!
»
Рассказывала что-то о себе и своих родителях (почему-то о родителях всегд
а рассказывается что-то смешное) спросила, живы ли мои. И я тоже рассказал
ей немного смешную и сентиментальную историю о молодом военном юристе-о
дессите. Он служил б Тирасполе, небольшом в то время, в начале двадцатых го
дов, молдавском городке, недалеко от Одессы, недавно лишь закончил (еще пр
и белых, при Деникине) Одесский (Новороссийский) университет, ему было два
дцать шесть лет, как мне сейчас, и к нему, очень, конечно, важном в этом город
ишке лицу, старшему военному следователю корпуса, пришла на прием нищая
восемнадцатилетняя дворяночка, сбежавшая из голодного Петрограда. Она
пришла, чтобы попытаться устроиться у пего секретаршей, и на ней было пла
тье, сшитое из распоротого мешка, и веревочные туфли на деревянных стуко
лках…
Рассказывал и о пожилой теперь женщине, учительнице французского языка
в Одессе («Очень, наверное, по ней скучаете?») Ц спросила Анелька. Ц «Скуч
аю, конечно». Поеме смерти мужа (он погиб в гетто) она так и не вышла замуж. Ж
ивет в полупустой своей комнате в коммунальной квартире, одинокая, плохо
приспособленная к жизни и до ужаса наивная. Ни тридцать седьмой под, ни ок
купация и гибель мужа, ни послеоккупационное к таким, как она, оскорбител
ьное отношение властей Ц все это ровно ничему ее не научило. Она до сих по
р верит во всякую чушь, если только эта чушь изречена сверху, и плакала, ко
гда умер Сталин.
А еще я рассказал ей, по это уже в порядке курьеза, как несколько лет назад
в школе, где она работает, ей поручили провести политинформацию. Она добр
осовестнейшим образом к пей подготовилась, перечитала все газеты и журн
алы в школьной библиотеке чуть ли не за год и рассказывала мне потом, как э
та политинформация у нее прошла («Очень, очень хорошо прошла, деточка!») и
как все были довольны. Все прямо-таки восторгались Ц и директор школы и з
авуч и парторг Ц Ц п все благодарили ее («Очень, деточка, благодарили!», т
олько от волнения, что ли, допустила одну совсем незначительную ошибку: в
место «ВКП(б) то и дело говорил? «КВП» (касса взаимопомощи) «КВП пас призыв
ает…» «КВП мудро нами руководит…», «КВП и лично товарищ Сталин ведут нас
к светлому будущему…»
Она и сейчас, продолжал я, осталась такой же, как в те послевоенные годы. Се
йчас ее больше всего волнует здоровье лидеров стран третьего мира, но и з
а своих, отечественных, она тоже постоянно переживает. И если соседка по к
ухне мадам Церковер («Мадам Церковер Ц простая женщина, а простые люди, о
ни же все знают!»), если мадам Церковер ей сообщит, что у того или иного член
а политбюро, к пример; па заднице выскочил чирей, или того хуже: разыгрался
геморрой, она тут же об этом напишет мне, без тени пропни спрашивая: «Дето
чка, как же он теперь будет сидеть на заседаниях политбюро, это же, наверно
е, очень больно?…»
Анелька смеялась так, что из глаз ее, казалось, сыпались уже не искры Ц ра
скаленные угли.
Ц Холера! Ц говорила она. Ц Нет, вы все-таки чуточку негодяй, да? Ну, созн
айтесь… сознайтесь, что вы все это сами выдумали Ц Ц вот сейчас, здесь… П
ро членов политбюро во всяком случае… Мама вас, конечно, безумно любит? Ну
, расскажите, расскажите о ней еще!…
Вот такая эта была ни к чему не обязывающая беседа И вот сейчас Анелька сн
ова в Мяделе за тридевять земель от меня, а там где-то недалеко и знаменит
ое озеро Нарочь с его курортами, и вообще Бог знает, что еще?… И при мысли об
о всем этом мне почему-то становилось неуютно.

Глава VII.
История одной кражи

Я уже упоминал где-то, как меня всегда немного коробило, когда ко мне в кон
сультацию прибегала какая-нибудь из наших судейских женщин и еще не пер
еступив порога, кричала:
Ц Бежите скорее в суд! Там сейчас будет дело и они хочут нанять защитника
.
Ц Хотят пригласить защитника?
Ц Ага, ага, нанять…
А ведь в этом-то как раз и проявлялось их, этих женщин, доброе ко мне отноше
ние да и всех остальных работников суда тоже. И дело тут было не столько в
моем каком-нибудь особом обаянии или других каких качествах: просто в св
ое время все они здорово натерпелись от моей предшественницы, женщины ма
лограмотной и вздорной, бывшей прокурорши, которая за недолгое время сво
ей работы в районе в качестве заведующей консультацией сумела вызвать и
х единодушную ненависть.
О ее безграмотности ходили легенды. Рассказывали, будто однажды, желая п
одольститься к прокурору (Михаилу Павловичу), с которым.она вместе высту
пала в процессе и при этом оба они придерживались одной позиции, она радо
стно сообщала:
Ц А мы сегодня с товарищем прокурором выступали в унитаз!
Об этом и еще многом другом мне, конечно, было рассказано в самый первый де
нь моего пребывания в районе.
Она же, рассказывали мне, повсюду рассылала жалобы на своих коллег, с исти
нно прокурорским упорством изобличая каждого из них в нравственном пад
ении, после чего разным комиссиям, сыпавшимся на нас, как горох, приходило
сь объяснять, почему, например, судебный исполнитель Степан, выписав в ле
спромхозе для ремонта своего дома одно некондиционнее бревно, в действи
тельности получил бревно самых высоких кондиций, а следователь Евгений
Абрамович спит на столе в кабинете, а не в постели с женой. Причем несдержа
вшийся Евгений Абрамович, рассказывали, пообещали тут же на комиссии, чт
о набьет ей морду, а Степан выкрасил одну из стен отремонтированной избы
нежно-зеленой масляной краской (полагаю, этой же краской была им выкраше
на потом и моя пишущая машинка), а на вопрос проверяющего: почему именно «н
ежно-зеленой»; не растерявшись, ответил: «Для нежности!»
И, конечно же, рядом с этой малосимпатичной особой я имел определенные пр
еимущества: хоть не путал «униссон» с «унитазом» и не вынуждал никого ок
рашивать стены изб масляной краской.
Неплохо складывались мои отношения и с прокуроров
Михаилом Павловичем, хотя понять этого человека до конца я никогда не мо
г.
Я мог понять следователя Евгения Абрамовича, с которым не всегда и не во в
сем соглашался. Мог понять непритязательного Павлика Горогулю и грубов
атого Васю («Эх, вдав бы Верке по рубцу!»), а вот Михаила Павловича по-настоя
щему никогда не понимал, да как-то к этому и не стремился, такой невообраз
имой тоской всегда от него веяло. Его уважали, с ним считались, как с челов
еком «при власти» и человеком, имеющим на все свое мнение, но недолюблива
ли. Но могу сказать, чтобы и у меня он вызывал те же чувства Ц он у меня не в
ызывал попросту никаких чувств и сам гоже вроде бы ни к кому их не испытыв
ал. Делал всегда только то, что нужно делать, и так, как нужно, говорил прави
льные, разумные вещи. И был спокоен. Удивительно, неповторимо спокоен, как
может быть спокоен лишь человек, убежденный в правильности каждого свое
го поступка.
Не раз нам приходилось сидеть друг напротив друга не только в зале,суда, н
о и за одним обеденным столом, когда все мы после наших выездных сессий, ус
талые, замерзшие и полуживые, оказывались гостями председателя колхоза
или директора школы и когда на этом столе появлялась радующая душу бутыл
очка (первая Ц с наклейкой, «монополька», вторая и последующие Ц без нак
леек и заткнутые сверху газетным квачом), появлялась и миска с только что
сваренной и дымящейся еще картошкой, тарелки с солеными или маринованны
ми грибочками, а с их появлением возникал и какой-нибудь ни к чему не обяз
ывающий общий разговор, шутки.
Люди отмерзали душой, оттаивали. В такие минуты Михаил Павлович мог себе
позволить рассказать анекдот о кукурузе, который, по слухам, неделю наза
д в узком кругу рассказал сам «первый», «хозяин района» (а Михаил Павлови
ч, это знали все, был к нему вхож), или упомянуть,о своих хозяйственных успе
хах в строительстве нового здания прокуратуры (вот «выбил» столько-то ш
тук силикатного кирпича и достал сорокамиллиметровых досок для пола!) Од
нажды при этом он упомянул и обо мне (не помню уже, как им это было привязан
о к доскам и кирпичу): у нас, мол, теперь и адвокат вполне приличный и если он
надумает у нас окончательно обосноваться, если создаст семью, мы ему и кв
артиру дадим Ц два новых дома вот сдаем, а поселять в них некого, боятся л
юди без своих огородов остаться Ц и даже в партию его примем…
И вот вся эта идиллия наших отношений,с Михаилом Павловичем была однажды
раз и навсегда разрушена и не кознями моих закоренелых врагов и завистн
иков, не кем-нибудь вообще, а мною самим. Вот как это произошло.

* * *

В тот день Ц а была уже вторая половина дня, часа три или даже начало четв
ертого Ц ко мне в консультацию прибежали две женщины (именно скорее все
го, прибежали, а не пришли), две обычные деревенские женщины, похожие друг
на друга и на большинство моих клиенток, обе в одинаковых полувыгоревших
черно-рыжего цвета плюшевых жакетах и в темно-коричневых платках на гол
ове, с почти одинаковыми лицами, покрытыми специфическим пыльным дереве
нским загаром, и младшая из них пыталась при этом что-то говорить, но выго
варивать ничего не могла: она, как выяснилось, вообще почти не владела реч
ью и была к тому же совершенно глухая; говорила за нее старшая, жена ее отц
а.
Сбивчиво, через пень колоду, старуха рассказывала, что буквально несколь
ко часов назад у молодой женщины украли ребенка. Украли, обманным путем у
везли и все ее достояние, все деньги, вырученное от продажи дома и всего ее
имущества, и сделал это никто иной, как бывший ее муж Николай, много лет по
дряд от нее скрывавшийся и лишь месяц назад опять объявившийся в их дере
вне.
Вот такова вкратце была эта история, которую рассказала мне старуха (рас
сказывала, повторяю, сбивчиво, с проклятиями и причитаниями, с этими пост
оянными «Ой, дардженький!… Дараженький, я ж табе ублагатвару!…»), а молодая
, та вообще во время всего ее рассказа только выла белугой, да пялила на ме
ня совершенно страшные глаза Ц таких глаз я до тех пор и не видел…
Валентину Пухтевич Ц так звали молодую женщину Ц когда ей не исполнило
сь еще и шестнадцати лет, выдали замуж за красивого молодого деревенског
о прохвоста по прозвищу «Порченый», ее односельчанина. Он только недавно
вернулся из армии Ц ни дома, ни угла, Ц и на ней, глухонемой, но состоятел
ьной (свой дом), готов был жениться без лишних раздумий. И деревенские мудр
ецы, видимо, порешили: «а няхай женится!» Опять же и на свадьбе погулять мо
жно будет… «Няхай женится, паразит, а вдруг еще и человеком станет?!»
Но не стал Пухтевич «человеком», даже и попыток такого рода не делал, а где
-то полгода спустя, отъевшись и заскучав, оставил свою глухонемую жену бе
ременной и скрылся.
С тех пор он словно бы в воду канул. Его, конечно, разыскивали, о нем пыталис
ь навести справки, но где там? Только по прошествии семи лет его наконец уд
алось найти в маленьком поселке Березовском восточнее Свердловска. Там,
за Средним Уралом, он работал в поселковой ремстройконторе, работал до э
того, как выяснилось, и во многих других организациях, жил в других местах
. Дважды успел побывать в тюрьме. Когда его разыскал исполнительный лист
Валентины и когда с него стали удерживать в качестве алиментов половину
зарплаты, он не только впервые за эти семь лет напоминал о себе, но прямо-т
аки забросил жену письмами, Христом-Богом умоляя отозвать лист. Он-де к н
ей скоро вернется сам или, и того лучше, заберет ее с ребенком, с шестилетн
ей Нюрой, к себе в Березовский. А то ведь ему теперь из-за этого проклятого
листа и пары брюк купить не на что! Не может же он без брюк и такое прочее…

А еще некоторое время спустя он действительно вернулся (не растроганная
его безбрючным состоянием, Валентина исполнительного листа не отозвал
а) и действительно якобы для того, чтобы увезти жену и дочь в Березовский.
Только для этого нужно продать все ее имущество, уверял он: и дом, и корову,
и даже ее нижнее белье, и чулки Ц таких в городе давно не носят! И тут же с е
е согласия сам все это начал прокручивать.
И опять, наверное, по вечерам сидели мудрые деревенские старики, слушая р
ассказы Пухтевича о его беспечальной жизни в городе и о том, как там вообщ
е живут люди Ц хорошо живут! А он, Пухтевич, Ц так и соваєм уже хорошо. А по
чему? С головой он, вот почему! Человеку с головой везде хорошо, вот даже в т
юрьму попадал, так оба раза освобождали досрочно… Рассказывал, а старики
, скорее всего, думали: был Порченый деревенский паразит Ц теперь Парази
т городской!… Думали, жалели Валентину, но от стаканчика, поднесенного им
Пухтевичем, все же не отказывались:
Ц Каб жили! Каб были здоровенькие! Каб жонку не забивав! Как усе было добр
а и яще лепей!…
В тот день, когда произошли все главные события этой истории, когда Вален
тина с мужем и с ребенком должна была отправляться в Березовский, Никола
й Пухтевич рано утром на велосипеде тестя уехал с девочкой в соседнюю де
ревню Большие Усаевичи, чтобы там в сельсовете выписать девочке метрику
.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15