Ц Встретила сегодня мадам Лозовую, медсестру из поликлиники. Спрашивае
т: «Как там, между прочим, ваш аблыкат, симпатичный, между прочим, говорит, п
арень!… А вы, говорит, между прочим, кажется, собирались зайти ко мне в гост
и (все у нее «между прочим»!), хотели посмотреть на мои цветочки… А мой дура
к, говорит, вчера уехал на месяц па курсы повышения квалификации…»
Нет! Ц негодует старуха. Ц Нет, вы мне только скажите, какие теперь женщи
ны?! Какие они все бессовестные и какая хадость! Муж 'Только вчера уехал! Уе
хал только на один месяц, не на год, не на десять лет, а она уже зовет «аблыка
та»! «Между прочим»!… Нет, вы мне скажите, какие они все хадость и вообще Ц
тьфу!… Ц И, не переводя дыхания Ц Так когда мы пойдем?
Старуха Мирониха (ее фамилия была Мирон) была едва ли не самым светлым явл
ением в моей несколько тускловатой стародорожской жизни. Все она знала,
всему давала весьма нелицеприятные оценки (и весьма точные, кстати!) или д
елала такие неожиданно курьезные заключения, что, слушая ее, нельзя было
удержаться от смеха.
Ц Сима, Ц говорила она, обращаясь к дочери, Ц Сима, ты посмотри, наш квар
тирант Сергей Владимирович Ц не еврей, а какой хорош человек?!.
Причем Ц хитрейшая старушенция! Ц такое заключение она могла сделать
после дичайшего скандала, который я ей устраивал (и, кстати, нередко) из-за
грязи на кухне: все-таки моя приемная! Там никогда не сметаемая с потолка
пиратскими флагами свешивалась копоть, и я кричал, что сам тоже вскоре ст
ану пиратом, построю фелюгу, а ее, старуху, поеду продавать в Басру на нево
льничий рынок… Или из-за кур, которыми постоянно был загажен на кухне пол
: кур я обещал передушить всех до одной, как фараон младенцев. И она умилял
ась:
Ц Сима, посмотри, Сергей Владимирович знает за фараона! Нет, слухайте, вы
все-таки еврей, нет? И совсем-совсем не понимаете по-еврейски?
Жила старуха с дочерью, с этой самой Симой, всегда улыбающейся женщиной л
ет сорока, очень небольшого роста, как и сама старуха, и с лицом, похожим па
печенное яблочко, этакой профессиональной «хохотушкой» и «веселюшкой»
(Сима работала пионервожатой), и с обожаемым вечно что-то жующим внуком С
ененькой. А вот с зятьями ей не повезло. Один зять был пьяница Ц «Еврей-пь
яница Ц вы это себе представляете?!» Другой Ц другого звали Ичике, это и
был Сененькин отец Ц месяцами нигде не работал, жалуясь на здоровье, на а
нтисемитизм всех своих начальников и ожидая, видимо, когда это явление в
нашей стране окончательно искоренится. По полгода он нигде не работал, п
росиживал у своей матери в Бобруйске, а отвратительная эта его мамаша по
имени Ципе-Буре, тоже ни одного дня в своей жизни не работавшая, еще и прощ
ряла его в его безделии. Она якобы утверждала, что Ичике вообще не должен р
аботать, а должен лишь «эс», «гринк», «фарц» («Вы совсем не понимаете по-ев
рейски? Ах, да, я уже спрашивала»), что означает: кушать, пить и… я извиняюсь,
делать по-большому»…
Вот так, со слов моей хозяйки, якобы утверждала эта отвратительная особа,
толстая, как бочка, и глупая как старик Срулевич, местный сектант, уже лет
десять подряд ожидающий конца мира, лежа в гробу на чердаке своего дома, а
по прозвищу «Ципе-Буре мид глеклах», что означает: Ципа. Бура с бубенчикам
и, придурковатая… А работать за него, заключала старуха, должна Сима. Несч
астная Сима, пионерский работник с грошовой зарплатой и ненасытным Сене
нькой…
Но и все это тоже не самое худшее. Худшее то, что со временем Сима стала влю
бляться в своих вчерашних пионеров, едва они достигали шестнадцати Ц ил
и даже пятнадцатилетнего возраста, и за каждого еще и норовила выйти зам
уж!
Старуха, рассказывая об этом, порицала Симу, но туг же ее и оправдывала.
Ц Понимаете, как она говорит, так она права, Ц объясняла она мне. Ц Маль
чику Ц шестнадцать, но ведь уже пошел семнадцатый, а вернется из армии, ем
у все двадцать будет. А Симе тоже только недавно исполнилось тридцать де
вять, все время было тридцать восемь, даже только тридцать восьмой. Лет та
к через десять они вообще будут одинаковые… И мать мальчика, если хотите
знать, не против. Она говорит: «Вернется дите с армии, хотя б попадет в хоро
шие руки!» А что?
Нет, конечно, когда по утрам на кухне старуха развлекает меня подобными р
азговорами, кошки скребут у нее на душе Ей стыдно за непутевую свою дочь, з
а ночные ссоры, которые между ними иногда происходят при обсуждении, по-в
идимому, всех таких матримониальных вопросов и которые слышны во дворе и
поэтому в маленьком городишке всем известны, стыдно и, должно быть, необы
кновенно больно. Но дочь она никогда не осуждает. Осуждает и во всем винит
только негодяя Ичике с его ленью и его мерзостную с широченным задом и ра
зрушительной антисемейной философией мамашу:
Ц «Ичике Ц эс, Ичике Ц тринк и Ичике Ц фарц!»
Повторяя это, она всякий раз оживляется, веселеет. И вдруг уже совсем-совс
ем становится веселой и даже словно бы молодеет на глазах.
Ц Ой, слухайте, вы, еще не знаете… не знаете, как ночью Ципе-Буре ходит на в
едро, так это ж концерт!… Ц кричит вдруг она и сама очень-очень весело и гр
омко этому смеется. Грешен, но не могу удержаться о г смеха и я.

* * *

Ц Ой, не люблю я вашего Узлянского, не люблю Ц и все. Ой, вы меня простите, у
вашего Узлянского, «як у того жида Ц ни сраки, ни вида!…»
Но недолюбливала старуха моего независимого приятеля-следователя, я ду
маю, главным' образом, из-за этой его независимости: чем-то он должен был ей
напомнить летуна Ичике, тоже ведь оставившего семейный очаг ради каких-
то непонятных ему самому грез.
По вечерам мы иногда встречались с Евгением Абрамовичем на улице и тогда
отправлялись с ним в городской парк, шли в кино или даже на танцплощадку,
причем туда, чтобы потанцевать, шел один я, а Евгений Абрамович лишь издал
и наблюдал за танцующими стоя за высокой деревянной изгородью, над котор
ой смешно высилась его голова с узким продолговатым лицом и всегда неско
лько удивленными глазами, напоминая голову жирафа над изгородью в звери
нце.
Иногда, впрочем, прежде, чем пойти в парк, мы заходили в небольшой ресторан
, что находился возле самого этого парка. Здесь по вечерам всегда было нем
ноголюдно и необыкновенно уютно, а кухней здесь командовал добрейший ст
арик-татарин с грозной ханской фамилией Довлет-Гиреев, непревзойденный
мастер по приготовлению татарского азу. Вегетарианец Евгений Абрамови
ч не прикасался к азу, как и к другим мясным блюдам, любил жареную картошку
(единственное, что он мне позволял для него заказать), но уж ее-то он поглощ
ал в огромных количествах, и старик-повар, который всегда сам принимал у н
ас заказ и сам же его выполнял, зная об этом, приносил целую ее гору. Если же
к своему азу и картошке я заказывал маленький графинчик водки, Евгений А
брамович говорил, что это уже я затеял настоящее пиршество, «самое насто
ящее пиршество» и укорял меня взглядом. Ц «Ну с чего бы это?!»
Ц С того, Ц обычно отвечал я, Ц что оба мы устали и чертовски голодны. Чт
о имеем право на личное счастье, пусть хоть такое небольшое, как этот ужин
в приятной, человеческой обстановке. И потому, наконец, что рядом с нами су
ществует замечательный мирный татарин, который сейчас нам принесет это
счастье в виде двух своих блюд и стеклянного графинчика, тогда как мог бы
принести горе и смерть.
И в ожидании нашего друга-повара конечно же, не упускал случая подтверди
ть свою мысль, так сказать, поэтически, потому что всегда, сколько себя пом
ню, любил читать стихи, а Евгений Абрамович, как оказалось, любил их слушат
ь.

«Уже снежок февральский пла
кал,
Трава пробилась кое-где,
И был посол московский на кол
Посажен крымцами в Орде.
Орел Ц могильник, в небе рея,
Видал меж туек наяву:
Внизу мурзы Довлет Гирея
Вели ордынцев па Москву…
И били в било па Пожаре,
Собраться ратникам веля,
И старцы с женами бежали
Сидеть за стенами кремля…
Дмитрий Кедрин. Конь.


Ц Евгений Абрамович, откуда у нас в районе татары?
Ц А откуда французы? Ц вопросом на вопрос отвечал он. Ц Целые французс
кие деревни? Надо знать историю, дорогой Сергей Владимирович, историю эт
ого удивительно интересного края, возникновение городов на Магдебургс
ком праве. Татары-воины, ремесленники и купцы-армяне, финансисты-евреи
Ц их приглашали сюда еще умные литовские господари и польские короли. Д
ругое дело Ц французы, эти осели здесь во время отступления Наполеоновс
ких войск. Красавцев-гренадеров двухметрового роста, израненных и обмор
оженных, полуживых, выволакивали из-под снега и льда наши сердобольные б
елорусские женщины, отогревали их па своих жарких грудях, рожали от них д
етей. И вот теперь у нас Ц несколько так называемых «французских» дерев
ень. Все Ц «французы», хотя французского языка никто, ни один человек там
не знает, все, конечно же, католики и все носят «сабо». И колхозный конюх Бе
зансон Ц вчера я его допрашивал вполне уже по-нашински поджигает хату с
воего соседа механизатора Ренара, а Ренар Ц и тоже по-нашински Ц так его
за это дубасит, что ломает ему два ребра, осколок ребра упирается в легкое
, и в результате «тяжкие телесные повреждения, опасные для жизни в момент
причинения»… И все из-за того, что Безансон прятал у себя на огороде в соб
ачей будке бутылку водки (от жены прятал, чтобы не заела жена Ц «каб жонка
не заела, гэтая сучка Мария-Гортензия»), а хитрюга Ренар (у пего и фамилия с
оответствующая Ц лисица), Ренар это увидел, сумел обмануть и хозяина и ег
о пса и выкрал бутылку. Ну, и тут честный Безансон, конечно, обиделся: собак
у убил и пошел жечь хату соседа… Будете кого-нибудь из них защищать?…

* * *

Городской парк (он назывался в то время Комсомольским парком) был как я уж
е говорил, самым приятным в райцентре местом Он утопал в зелени, танцплощ
адку по вечерам заполняли красивые, вполне городского вида девушки-студ
ентки, приехавшие из Минска и Ленинграда, даже из Москвы на летние канику
лы к своим унылым полудеревенским родителям. Играла радиола. Там потанце
вав один или два танца с какой-нибудь беловолосой красавицей, я возвраща
лся к своему приятелю. Евгений Абрамович, поджидавший мент за забором и о
ттуда за мной наблюдавший, хвалил меня за смелость (правильнее было бы по
хвалить за наглость, потому что танцевал я отвратительно) и мы шли гулять
дальше. Если же я и его звал на танцплощадку, он до самого неба взмахивал д
линными, похожими па две жерди руками, на лице его отображался ужас челов
ека, которого сейчас кастрировать будут, кричал: «Ну, что вы? Что вы такое г
оворите?!» и опрометью готов был от меня убежать.
Говорили опять-таки о тех или иных происшествиях, том или другом общем зн
акомом, шутили. Если, лукавый юнец, я упоминал Фаину Марковну (разговор о н
ей, конечно же, начинался с моей подачи), Евгений Абрамович от волнения даж
е останавливался глаза его округлялись (за толстыми стеклами очков они к
азались совсем круглыми), в них появлялось выражение настороженного ожи
дания (с чего это я вдруг заговариваю о Фаине Марковне?) и, глядя прямо на ме
ня, он произносил некую ни к чему не обязывающую и всегда как бы находящую
ся под рукой фразу, но в то же время имеющую явно упредительно-защититель
ное значение:
Ц Оч-чень, оч-чень, по-моему, приятная дама, весьма!
И лишь после этого позволял себе улыбаться, давая понять, что данная тема
ему не неприятна.
Но все это ничто по сравнению с тем, что происходило с несчастным Евгение
м Абрамовичем, когда искусительную Фаину Марковну нам с ним во время наш
их вечерних прогулок доводилось увидеть, так сказать; живьем. С лихостью
необыкновенной, буквально в два прыжка, он оказывался возле нее, сгибаяс
ь пополам, целуя ей руку и при этом так неприлично краснел, что пятна румян
ца докрывали даже его худющую жилистую шею, и у него как у чеховского гимн
азиста начинали алеть уши, а уста выплетали какую-нибудь уже и вовсе окол
есицу из полузабытых старорежимных выражений, что-нибудь вроде: «Какой
счастливой судьбой? какой благодетельной планидой?…» и тому подобное. Пр
ичем веселая Фаина Марковна (а была она весьма неглупым человеком, спосо
бным оценить комизм ситуации) начинала похохатывать Ц похохатывала по
тому еще, что какой же женщине не понравится такая искренняя восторженно
сть, и даже при этом как бы немного покачивалась из стороны в сторону. Поощ
ряемый ею Евгений Абрамович нес уже какую-то явную ахинею а я почему-то п
ри этом вспоминал автоинспектора Васю, грубоватые шутки которого должн
ы были ей куда больше нравиться.
Ц «Эх, вдарить бы Верке по рубну!» Ц мечтательно говаривал гигант Вася,
выходя по вечерам из чайной, куда он заглядывал, чтобы навести ужас на зае
зжую шоферню, пропустить стаканчик вина и лишний раз взглянуть на мелька
йте над стойкой пухлых Вериных локтей с ямочками Я смотрел на интеллиген
тного, но бесплотного Евгения Абрамовича, представлял себе Васю и то, как
он в подобной ситуации, наверное, просто хлопнул бы эту самую Фаину Марко
вну но ее упругому заду, причем и это тоже не вызвало бы ее неудовольствия
, и начинал жалеть уже всю интеллигенцию в целом.
Опять этой нашей бедной интеллигенции не везло, опять она была в полном н
окауте.
Но самым огорчительным было то, что мои догадки о любовных неуспехах Евг
ения Абрамовича и, наоборот, о полном успехе Васи скоро подтвердились, о ч
ем не преминула мне сообщить старая карга, моя хозяйка, а за одно о сшибкач
двух женщин, предполагаемой любовницы и жены по прозвищу «Жаба» на узки
х досках уличного тротуара.
И вот однажды Жаба, которая еще тоже «жабой» не была, и обаятельная ее сопе
рница шли навстречу друг другу по одной досточке. Досточки эти совсем уз
кие, гнилые да еще и мокрые после прошедшего дождя, на стыках они подскаки
вают и под ними хлюпает вода, а кругом вообще жидкая грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15