И множество лю
дей Ц чаще всего уже не он и сами, а их вдовы или дети Ц приходили теперь к
о мне каждый день, чтобы рассказать свои ни с чем не сравнимые истории и со
ставить заявления (жалобы?) в некие могущественные учреждения б Москве.
И, Боже мой, каких только историй Ц местных, стародорожских и совсем дале
ких от наших Старых Дорог Ц довелось мне наслушаться в эти весенние сол
нечные дни, посланные словно бы самим Богом на землю для любви и радости!…

Страшные истории своих скитаний по лагерям и пересыльным тюрьмам расск
азывали неторопливый, основательный белорусский крестьянин из Ошмян и
еврей-переплетчик из Минска, за год до того, как попасть в сионисты и полу
чить; свои десять лет без права переписки делавший переплет к изданной в
пяти экземплярах книге стихов белорусских поэтов в подарок Сталину к ег
о, Сталина, семидесятилетию… И кто-то еще, и еще…
Гале Ураловой из небольшого подмосковного города Ногинска (не помню уж,
каким образом попала,она ко мне), когда в тридцать седьмом году арестовал
и ее отца, главного режиссера и актера тамошнего драматического театра,
а семью выбросили на улицу, было всего два «года. «Как волчица с волчонком
в зубах» Ц афоризм самой Гали, Ц петляла ее несчастная мать с ней, двухл
етней, по дорогам (по железнодорожным шпалам, в том числе) Саратовской обл
асти и Сибири, Крыма и Одессы, Брянщины и Белоруссии, там, где ее никто не зн
ал, минуя ловушки и капканы НКВД, чтобы с помощью Божьей остаться по эту ст
орону лагерей для семей, врагов народа.
Мать, как отец, тоже актриса, но еще по счастью и прекрасная машинистка, пе
чатавшая всеми десятью пальцами вслепую и молниеносно Ц ее охотно брал
и на работу в редакции газет, несмотря на некие пробелы в биографии, от нач
ала до конца, конечно, ею выдуманной, и в каждой из них она работала в течен
ие нескольких недель или только дней, когда ее интеллигентность, пугающа
я ее грамотность да, наверное, самый ее облик начинали вызывать подозрен
ие у сотрудников редакции.
Спали, не раздеваясь и не снимая обуви, на редакционных смолах. Зарплата м
атери Ц тридцать рублей в месяц. Минус вычеты, минус Сталинский заем Ц э
то вообще голодная смерть И вот пока по вечерам мать в редакции газеты «С
талинский путь» в Феодосии или газеты «Победа» в городе Красный Кут отст
укивала на машинке чьи-то хвалебные высокопатриотические статьи, двухл
етняя девочка «с мудростью старухи» (выражение опять-таки Гали) с неболь
шой торбочкой в руках рылась в мусорных ящиках и дворовых помойках, выис
кивая в них то, что еще могло быть пригодным в качестве пищи.
Голод и страх, рассказывала мне Уралова, Ц постоянные ощущения всего ее
детства… Возвратясь в редакцию, она греет пальцы у остывающей редакцион
ной плиты, мать размачивает в воде принесенные ею сухари и они едят. Едят с
осредоточенно и не произнося при этом ни слова. Потом кое-как насытившис
ь, обе устраиваются на ночлег на твердых редакционных столах, застланных
разве что кипами газет в качестве изголовий, чтобы среди ночи при первом
же подозрительном шорохе, при малейшем предчувствии беды внезапно сорв
аться с места, покинув и это пристанище, и опять уйти в темноту, в холод и бе
здорожье, в неизвестность…
Сейчас Уралова живет где-то на небольшой железнодорожной станции вдвое
м с психически больной матерью (мать сошла с ума, узнав о посмертной реаби
литации мужа, которого, по-видимому, безумно любила, и его полной невиновн
ости). Замуж она так и не вышла, работает на этой же станции в рабочей столо
вой и… ест.
Ест, ест, ест Ц не может насытиться… И кормит мать…
И вот Ц снова о компенсациях, о тех небольших возможностях, которые откр
ылись с весенними хрущевскими веяниями в шестьдесят первом году.
Хотя компенсация эта была ничтожно мала, но и она полагалась далеко не вс
ем, кто ее заслуживал. Например, вовсе не полагалась так называемым раску
лаченным и членам их семей. Тогда я должен был объяснять этим людям (опять
-таки не им самим Ц их женам и даже дочерям), почему ее погибший муж (отец) «
кулак», хуже обычного, нормального так сказать, «врага народа», а сама она
хуже жены или дочери такого «врага», хотя обе они остались в свое время бе
з крова, нищенствовали, обе чаще всего прошли одни и те же ссылки и лагеря.

Они еще постоянно спрашивали: почему? Они продолжали верить в какую-то че
ловеческую справедливость, хотели в нее верить. Тяжкая это была работа о
твечать на их вопросы…
Но встречались люди, которые приходили только ради своих детей и ближних
, сами же не хотели никакой компенсации, так глубоко сидело в них чувство с
траха и так велика была их убежденность, что все эти милосердные жесты де
ржавы ненадолго, что вот наступит завтрашний день, или уж, во всяком случа
е, послезавтрашний…
Ко мне пришла молодая девушка из местных поляков, а с ней старуха-тетка. В
тридцать седьмом году мужа старухи, кузнеца из города Смолевичи (единств
енный в городе кузнец, хозяин кузни, и к тому же староста тамошнего костел
а) по доносу соседей арестовали и расстреляли за контрреволюционную тер
рористическую деятельность Ц хранение на чердаке пустой пулеметной л
енты времен гражданской войны, которую она, жена, использовала для просу
шивания белья. Тогда же и ее за пособничество врагу народа упрятали на де
сять лет в лагерь под Могилевом, их детей отправили в детские дома, а в их с
обственный обширный дом при кузне (двор вымощен брусчаткой, как еще толь
ко небольшая площадь перед костелом) въехал сосед по фамилии Пекарский п
олучивший его, как видно, в уплату за донос.
Теперь старуха живет вместе со своими двумя взрослыми уже детьми (ей уда
лось их разыскать) в каком-то другом белорусском городке, ютится с ними в
девятиметровой комнатке в заводском общежитии, где сама работает уборщ
ицей, дети очень больные, у дочери было две операции по поводу опухоли вну
тренних органов, но о том, чтобы добиться возврата своего дома, она и слыша
ть не хочет. Племянница, чтобы проконсультироваться со мной, буквально с
илой ее ко мне приволокла. И еще, рассказывая о старухиных заключениях, об
е они то и дело переходят на польский язык и старуха в ужасе восклицает:
Ц Нехцем! Нехцем ни меду, ни смороду!
Или даже так:
Ц Анелька, варьятка, цо мувишь? Цо ты мувишь, варьятка?
Вероятно, она не исключает, что ее разговорчивую племянницу «пан адвокат
», даром, что он выглядит приличным человеком, тут же сдаст в некое учрежде
ние, о котором без ужаса не может и вспомнить.
Ц Анеля, то забардза! Опоментайся, Анеля!
Об истории злодея-кузнеца из Смолевичей и его семьи, как и об очарователь
ной молодой диссидентке-племяннице, мне все-таки представляется необхо
димым рассказать более подробна.
Смолевичи Ц небольшой городок севернее Минска со смешанным белорусск
им, польским и еврейским населением. Трудно даже представить себе, каким
веселым еще в середине тридцатых годов в дни католических «фест» и ярмар
ок должен был выглядеть этот городок с его костелом и базарчиком. С возам
и на Костельной площади, полными всякого деревенского добра, и с лошадьм
и, в гривы которых вплетены разноцветные ленты, С чинными, нарядно одетым
и детьми. С людским гомоном, конским ржанием и колокольным благовестом. С
сумасшедшей, наконец, Голдой Ц едва ли не главной достопримечательност
ью города, Ц огромной бритоголовой теткой, бегающей среди всего этого п
раздничного великолепия и ругающейся отборнейшим русским «матом», оди
наково, впрочем, доступном для детей всех трех национальностей и приводя
щем их всех в превеликую радость…
Вот таким он запомнился, этот городок, моей молодой клиентке, которая еще
ребенком не раз приезжала туда с родителями. Таким или примерно таким и б
ыл он, возможно, в те годы, когда жила там трудолюбивая семья кузнеца, звон
железа весь день звучал в его доме, потому что там же, рядом с домом, находи
лась и кузня, а потом кузнец оказался врагом народа и все прочее, о чем уже
говорилось выше.
Молодая полька, рассказывавшая мне эту историю была очень хороша собой.
Особенно красивой она становилась когда начинала сердиться. Тогда вся о
на словно бы загоралась вспыхивала и глаза ее начинали искриться.
И в такой же мере безобразна была ее несчастная старуха-тетка. Трудно был
о представить, что и эта женщина с ее почти лысой трясущейся головой и нес
колькими оставшимися, по-видимому, после цинги зубами к тому же вздрагив
ающая от страха при каждом слове племянницы, Ц что она могла когда-то бы
ть чьей-то любимой женой и деятельной хозяйкой («господыней») большого д
ома, по которому, наверное, с утра до вечера носилась со своими ведрами, го
ршками и ухватами, что-то стряпала и мастерила, кормила свиней и кур, покр
икивала на детей и на нерадивых работников…
Когда началась война, недели буквально через две после ее начала, в лагер
ь под Могилевом, где находилась моя пожилая клиентка, попала бомба, вся ла
герная охрана разбежалась еще до этого, потому что к городу стремительно
приближались немцы, и она вместе с другими заключенными бежала из него. Б
ежала в том, в чем была: в своей полосатой лагерной робе, и пройдя нескольк
о сот километров, добралась до Старых Дорог, где жила ее сестра.
Некоторое время она прожила у сестры, а затем вместе с детьми (их незадолг
о до войны разыскала сестра) отправилась к себе в Смолевичи, в свой дом, но
дома ей немцы не вернули, там расположилась их комендатура и разрешили п
оселиться в так называемой времянке при огороде.
В этой времянке она и прожила все три года немецкой оккупации, ухаживала
за огородом и с него кормилась, а с приближением советских войск, с середи
ны сорок четвертого года, вынуждена была покинуть ее и вновь куда-то бежа
ть. Бежать куда глаза глядят, потому что гнал страх за неотбытый срок в лаг
ере.
Ц Анелька, пану то не тшеба ведать, опоментайся, Анельца!
А молодая шляхтянка («Мы все Ц шляхта! У нас у кого и доме больше двух окон
Ц уже «шляхта, так ваши большевики вырешили!») как бы еще больше раззадор
иваемая этими замечаниями.старухи, продолжала на меня обрушивать все но
вые и новые сведения, причем с некоей даже яростью, делавшей ее, как я гово
рил, вообще уже невообразимо красивой.
Я сказал старухе, что готов ей помочь в ее реабилитации, готов вязаться и з
а гражданское дело по возврату дома и притом буду делать все это бесплат
но, потому что те «бандиты» («бандитами» их, конечно, назвала Анелька), те, к
оторые его у нее отняли, они известны и мне…
Новый поток шипящих звуков заглушил конец этой моей благородной тирады
не произведшей, впрочем, на молодую польку никакого впечатления.
Ц Боится! Ц сказала она после своей перепалки с теткой.
Ц А почему бояться? Почему все, все мы всегда должны чего-то бояться и до к
аких пор это будет?
И тут, кажется, впервые за все время нашего разговора посмотрела на меня с
некоторым интересом.
Ц А вы сами-то не побоитесь?
Я объяснил (ее вопрос я, конечно, игнорировал), что биться чего-либо ее тетк
е по-моему, не нужно и что добиваться возврата дома буду, хотя сделать это,
по-видимому, нелегко. Не могу исключить и некоторых неприятностей…
Ц Значит, все-таки немножко боитесь? Ц съехидничала девушка.
Нет, нельзя так со мной разговаривать: я обидчев! И нельзя быть такой фанта
стически красивой и смотреть на меня такими насмешливыми глазами, котор
ые еще и искрятся!…
Ц Слушайте, Анеля, не стоит делать из меня дурака или труса! Да, между проч
им, и ваша тетя не так уж выжила из ума, как вам кажется. Нет в лагерь ее, коне
чно, опять не запрут из-за дурацкой пулеметной ленты, не те все-таки време
на. Но, когда дело дойдет до дома, негодяи, у которых этот Дом теперь, подбро
сят нашим уважаемым органам несколько, таких вопросов… Почему, например
, немцы пустили вашу тетю и ее детей в ее времянку на огороде?
Ц Сконд пан ведат? Ц взметнулась старуха, а племянница опустила глаза.
На нее я, однако, старался не смотреть.
Ц Но и это не все. Они вспомнят про огород: почему немцы разрешили его обр
абатывать? Они безусловно станут говорить (и найдут этому десятки свидет
елей, готовых подтвердить), что жить во времянке немцы разрешили тете тож
е не просто так, а потому что она согласилась мыть за это у них полы и вычищ
ать нужники. Тут ведь не нужно большой догадливости! А это, между прочим, д
о сих пор называется у нас «сотрудничество с оккупантами»…
Ц Сконд пан вшистка ведат? Ц почти стонала теперь старуха. Ц Сконд пап
вшистка…
Ц Ведаю, потому что обязан ведать, обязан знать, если берусь помогать люд
ям, а люди мне за это, между прочим, деньги платят и не чужие, а свои, кровные
… И предупреждаю не потому что боюсь или хочу кого-то напугать. Хочу, наоб
орот, предупредить, что все это теперь не смертельно! Не вы одна, чтобы спа
сти детей, немецкие нужники вычищали… Так что ничего, выдержим. Выдержим,
Юзефа Францевна?
Юзефа Францевна Ц это я к пожилой пани, перешедшей теперь от недоверия к
о мне к полному, по-моему, обожанию. На Анельку я не смотрел, наказывал ее гл
убочайшим презрением.
Расставались мы с ней, впрочем, по-дружески.
Ц Так все-таки чего-нибудь боитесь или совсем ничего?
Ц Кажется, ничего… Не побоюсь, может быть, даже сделать вам предложение,
если, конечно, вам улыбается перспектива стать женой сельского стряпчег
о с грошовыми заработками и без перспективы сделаться з ближайшее время
министром юстиции?
Ц А что, вдруг я и соглашусь? Ц заметила она в ответ.
Но еще несколько дней спустя она снова появилась у меня в консультации, б
ез тетки на этот раз и разговор произошел отнюдь не шутливый.
Ц Мне очень-очень нужно, чтобы вы это сделали и не только для тетки, но и д
ля меня. У меня Ц жених, Ц рассказала она. Ц Ну, жених Ц не жених, парень,
с которым я встречаюсь, он в нашем военном городке служит, офицер, и, конеч
но, квартиры пока никакой, живет в казарме, в красном уголке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15