https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala/kruglye/
они виделись мне нескончаемыми галереями красоты и чудес. Стоя в подземной камере, освещенной лишь дрожащим светом единственного факела, я испытывал те же эмоции, что и несколькими годами ранее, когда воочию увидел собрание артефактов в Дидлингтон-Холле, но только тысячекратно усиленные. Ведь теперь я стоял там, где некогда пребывали сами древние творцы этих чудес, и осознание данного факта производило на меня даже более сильное впечатление, чем можно было ожидать. Я ощущал себя пребывавшим вне времени, словно меня и удивительных мастеров далекой древности не разделяла долгая череда минувших столетий. Казалось, что фигуры на стене были нарисованы только вчера, а иногда они будто оживали перед моими глазами.
Мне вспоминается один весьма показательный случай, в котором, если можно так выразиться, сфокусировались все чувства, которые я тогда испытывал. Как-то раз, закончив копировать настенное изображение удода, я направился к выходу из гробницы и вдруг, к величайшему своему изумлению, увидел ту же самую птицу, но только... живую. Весь ее облик, хохолок на голове, поза, угол поворота головы в точности совпадали с теми, что я только что рисовал. Это совпадение ошеломило меня, но еще большее потрясение я испытал, когда в ответ на мой взволнованный рассказ о случившемся наш руководитель мистер Перси Ньюберри сообщил, что древние приписывали удоду магические свойства. Я, помнится, ответил, что вполне могу в это поверить, ибо и сам ощутил некое прикосновение магии. Мысль о том, что и я, и художник, живший четыре тысячи лет назад, могли наблюдать и изображать совершенно одинаковых птиц, изумила меня. Я ощущал свою сопричастность былому, неразрывную связь настоящего с давним прошлым. Все это воодушевляло меня, побуждая работать еще более старательно, а моя увлеченность Древним Египтом и желание проникнуть в его тайны становились еще сильнее. Тщательно копируя древние изображения, я не уставал поражаться тому, какими знакомыми – и в то же время странными, призрачными – они казались.
Как-то раз я поделился этими наблюдениями с мистером Ньюберри, и тот, пристально глядя мне в глаза, поинтересовался, как я объясняю для себя данный феномен. Поразмыслив, я ответил, что дело, скорее всего, в нашем подходе к формализму в искусстве древних: с одной стороны, мы научились понимать его условность, но с другой – это понимание не делает его в наших глазах менее экзотическим.
Ньюберри медленно кивнул.
– И все же, – сказал он, – еще более странным мне видится то египетское искусство, которое радикально порвало с этой условностью. Некоторые именуют этот стиль «жизнеподобным» или «реалистичным», но я... – Он помолчал и поморщился. – Я предпочитаю называть его... абсурдным, фантастическим... гротескным, если хотите.
– Вот как? – Меня это заинтересовало.
– Именно так, – решительно подтвердил Ньюберри, а когда я вознамерился задать ему еще один вопрос, резко поднялся на ноги. – Абсурдным и фантастическим! – повторил он, и ушел, оставив меня в растерянности.
Я проводил его озадаченным взглядом. Столь разительная перемена настроения Ньюберри и поспешный уход не могли не удивить, ибо наш руководитель отличался добродушием и общительностью. Я невольно задумался о природе искусства, которое произвело на него столь странное впечатление, однако приставать к нему с новыми расспросами не решился, а сам он на эту тему больше на заговаривал. Тем не менее по прошествии немалого времени, в канун Рождества, когда в нашей работе намечался перерыв, Ньюберри подошел ко мне и поинтересовался, не желаю ли я совершить небольшое путешествие по пустыне. До тех пор я не выезжал за пределы прибрежной полосы Нила и, разумеется, принял столь заманчивое предложение с радостью. Польстило мне и то, что мистер Ньюберри выделил меня среди прочих, ибо двое моих коллег-копиистов приглашения не получили. Более того, мне даже было велено ничего не говорить им о предстоящей поездке. Впрочем, степень оказанного мне доверия переоценивать не стоило: в ответ на вопрос, куда именно мы направляемся, мистер Ньюберри лишь слегка постучал пальцем по носу и отделался одним словом: – Увидите.
В тот же день мы отправились в путь. Ехать пришлось на верблюдах, а поскольку до сих пор мне никогда не приходилось передвигаться на этих животных, очень скоро у меня не осталось ни единой косточки, которая бы не болела.
От Ньюберри мое состояние, разумеется, не укрылось, и он в утешение пообещал вскоре показать мне нечто такое, что заставит мигом позабыть обо всех болячках. Однако все попытки узнать об этом побольше ни к чему не привели: мистер Ньюберри лишь усмехался, направляя своего верблюда все вперед и вперед.
Качаясь и подскакивая на спинах животных, мы продвигались по пыльной тропе, а затем, оставив позади прибрежные пальмовые рощи, свернули в сторону и начали углубляться в пески. Меня поразило, сколь быстро преобразился пейзаж: только что нас окружали деревья, возделанные поля и луга, на которых пасся скот, а в следующий момент вокруг не осталось ничего, кроме камней и песка. Порой порыв жаркого ветра взметал с верхушек барханов песчаную взвесь, но все остальное время вокруг царила мертвая тишина и ландшафт поражал своей неподвижностью. Казалось, будто мир живых остался позади. Глядя на жгучие пески, я сразу понял, почему древние египтяне считали их красновато-рыжую окраску цветом зла.
Дикая, каменистая и безжизненная местность, по которой мы ехали, безусловно могла служить подходящим местом обитания для всякого рода демонов и зловредных духов, и когда с уступа одного из утесов перед нами вновь открылась панорама Нила, спокойно несущего свои воды в окружении зеленых полей и деревьев, я, должен признаться, испытал некоторое облегчение. Мы следовали вдоль кряжа, пока его изгиб не увел нас прочь от реки. Как оказалось, полумесяц скал образовывал нечто вроде естественного амфитеатра, окаймлявшего песчаную равнину. На первый взгляд в ней не было ничего примечательного – лишь чахлые, низкорослые кусты да жалкие галечные холмики. Однако я почти сразу заметил, что в центре равнины копошатся в песке одетые в белое рабочие, а поодаль видны неказистые глинобитные хижины.
Мы начали спускаться с утесов, и я, не в силах больше сдерживать любопытство, стал настоятельно расспрашивать Ньюберри о том, куда он меня привез.
– Это место, – ответил он, широко взмахнув рукой, – ныне известно как Эль-Амарна, но в давние времена оно называлось Ахетатон. Некогда, правда всего в течение пятнадцати лет, здесь располагался город – столица Древнего Египта, резиденция фараонов.
– Вот как? А они, стало быть, раскапывают этот город? – спросил я, указав на рабочих.
Мистер Ньюберри кивнул, и я приметил в его глазах возбужденный блеск.
– А кто ими руководит? – не унимался я.
– Мистер Петри, – последовал ответ.
– Мистер Флиндерс Петри?
– Он самый.
Услышанное чрезвычайно меня заинтересовало, ибо имя этого выдающегося, чрезвычайно авторитетного в своей области археолога было известно мне еще до приезда в Египет, а за те несколько дней, которые я провел в Каире, мне даже посчастливилось встретиться с ним и выслушать его суждения по некоторым вопросам египтологии. Он поразил меня сочетанием глубоких познаний, редкой проницательности и изрядной эксцентричности, и я, разумеется, был рад возможности увидеть столь примечательную личность за работой.
Когда мы подъехали к кучке глинобитных хижин, Ньюберри позвал Петри по имени. В проеме одной из дверей возникла запомнившаяся мне с первой встречи фигура. Черная борода четко выделялась на фоне жарких песков.
Надо признать, появление незваных гостей особого энтузиазма у археолога не вызвало: он довольно-таки резким тоном осведомился о цели нашего визита, при этом всем своим видом давая понять, что мы отрываем его от дела. Ньюберри ответил, что его привлек сюда отчет о последней находке, и Петри хмыкнул.
– Ну что ж, – проворчал он, – раз уж вы притащились сюда через пески, вам стоит пойти и посмотреть, что да как.
Правда, первым делом мистер Петри потребовал, чтобы мы спешились: одной из его причуд было категорическое нежелание ездить верхом Впрочем, с моей стороны это требование было встречено с одобрением: я был рад возможности сойти наконец с опостылевшего животного. Мы побрели к каким-то отдаленным холмам, выслушивая при этом сетования Петри на происки французов. Это был его любимый конек. Тогда, как и теперь, Слркба древностей Египта находилась под полным контролем французских властей и, как утверждал археолог, при каждом удобном случае старалась препятствовать осуществлению его планов.
– Вы только представьте себе, – бормотал он, – они едва не отказали мне в предоставлении концессии на раскопки. Мне, Флиндерсу Петри! И даже получив ее, я не могу вести работы нигде, кроме этой равнины.
Я обратил внимание, что при этих словах Ньюберри побледнел и воззрился на утесы так, словно опасался увидеть на них полчища французов. Там, конечно, никого не было. Однако его поведение вновь заставило меня задуматься, ибо Ньюберри явно испытывал к этому месту раскопок особенное, пока непонятное для меня пристрастие.
Очень скоро мне предстояло выяснить, что его интересовало и что он надеялся найти, однако сейчас я, к сожалению, вынужден прервать свой рассказ. Оказывается, час уже поздний, а завтра с утра меня ждет напряженная и кропотливая работа. Обещаю, однако, что, если только грядущие труды не вымотают меня окончательно, завтра же вечером я вернусь к своим бумагам и продолжу повествование.
* * *
Итак, продолжаю. Место действия – Эль-Амарна.
По мере нашего приближения к месту назначения Петри постепенно ускорял шаг и под конец едва ли не бежал рысцой.
– Когда-то здесь стоял Большой дворец! – возгласил он, взбегая по краю насыпи. Вернувшись к нам, Петри неожиданно схватил меня за руку и спросил: – Картер, вы ведь художник?
Не дождавшись ответа, археолог все так же поспешно потащил меня куда-то. Мы миновали несколько невысоких холмиков и остановились перед дощатой дорожкой, чрезвычайно тщательно и аккуратно освобожденной от песка и поднятой на поверхность. Мне сразу вспомнилось, что еще в Каире Петри говорил о долге археолога перед прошлым, о том, что истинный ученый обязан не только искать и находить, но и тщательно сберегать следы древних цивилизаций.
– Сюда, – пригласил он, так и не выпустив моей руки.
Повинуясь, я взошел следом за ним на дорожку.
– Вот! – Петри ткнул пальцем вниз. – Если вы действительно художник, то скажите: что вы об этом думаете?
Я проследил за его жестом и не без трепета увидел расчищенную мостовую, покрытую удивительно изящной росписью. В ней господствовали природные мотивы: рыба, плавающая в заросших лотосами прудах, скот, пасущийся на сочных лугах, коты с зажмуренными от удовольствия глазами, вальяжно развалившиеся на солнышке... И птицы. Великое множество птиц – сидящих на ветвях деревьев, парящих, раскинув крылья, в небе или взмывающих ввысь.
Именно они главным образом и привлекли мое внимание, ибо я мигом понял, что могу идентифицировать почти каждую. Там были ласточки и зимородки, гуси и утки, ибисы и удоды – словом, все многообразие пернатых, обитающих в долине Нила И какой живостью, какой удивительной точностью отличались эти изображения! Конечно, мой опыт общения с египетским искусством был скромен, но никогда доселе мне не удавалось видеть древние творения, в которых натурализм так примечательно сочетался бы с утонченной изысканностью стиля.
– Как можно называть такие изображения фантастическими?! – воскликнул я, обернувшись к Ньюберри. – Это же настоящее чудо реалистичности!
– Естественно, – хмыкнул Петри. – Перед вами самое совершенное художественное творение, какое мне когда-либо удавалось раскопать.
Ньюберри медленно кивнул.
– Пожалуй. Но это наводит на мысль о том, что и фараон, заказывавший подобные произведения, фараон, пожелавший жить в таком месте, был человеком еще более выдающимся и необычным, чем мы думали. Ибо – вы только посмотрите! – здесь нет никаких колесниц, никаких войск, никаких сцен войны и насилия. Лишь... – Глаза его расширились. – Лишь богатство и великолепие жизни.
Пребывая в восхищении, он не отрывал глаз от росписи, и даже Петри, похоже, проникся его настроением, выражение мрачной неприветливости на его лице уступило место улыбке, вызванной гордостью за выдающееся открытие.
– Да, он явно был человеком экстраординарным.
– Кто? – спросил я, воззрившись на археолога.
– Как это – кто? Фараон, конечно. А кто же еще?
– Какой фараон?
Брови Петри полезли на лоб.
– Это что же получается, Ньюберри? – удивленно воскликнул он. – Выходит, вы держите своего помощника в неведении? Неужели вы и словом не обмолвились ему об Эхнатоне?
– Он в Египте совсем недавно, – извиняющимся тоном пробормотал Ньюберри. – А вы прекрасно знаете, что я не склонен рассказывать о моих надеждах, связанных с этим местом, каждому встречному.
– Ваших надеждах? – рассмеялся Петри. – На сей счет могу сказать одно: вы попусту теряете время.
– Я отказываюсь этому верить, – возразил Ньюберри.
– Отказываетесь? Да разве вы не знаете, что все концессии на проведение раскопок там, – Петри махнул рукой в сторону кольца утесов, – находятся в руках французов. Они – а не вы – в конце концов и доберутся до столь милой вашему сердцу гробницы.
– До какой гробницы? – осмелился подать голос я. – О какой гробнице идет речь?
Ньюберри посмотрел на меня с сомнением.
– Пожалуйста! – теперь уже взмолился я. – Тот, кто увидел и оценил эту красоту, – я указал на расписной пол, – просто не сможет и дальше оставаться неосведомленным. Я должен узнать больше! Если тут замешана какая-то тайна, то я обещаю вам свято ее хранить!
Петри неожиданно рассмеялся и похлопал меня по плечу.
– Я вижу, вы славный юноша и искренне увлечены нашим делом. Ну что ж, так и быть, если вас и вправду интересует история царя-вероотступника, то я, пожалуй, расскажу вам все, что смогу, – точнее, все, что в настоящий момент уже является достоянием гласности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Мне вспоминается один весьма показательный случай, в котором, если можно так выразиться, сфокусировались все чувства, которые я тогда испытывал. Как-то раз, закончив копировать настенное изображение удода, я направился к выходу из гробницы и вдруг, к величайшему своему изумлению, увидел ту же самую птицу, но только... живую. Весь ее облик, хохолок на голове, поза, угол поворота головы в точности совпадали с теми, что я только что рисовал. Это совпадение ошеломило меня, но еще большее потрясение я испытал, когда в ответ на мой взволнованный рассказ о случившемся наш руководитель мистер Перси Ньюберри сообщил, что древние приписывали удоду магические свойства. Я, помнится, ответил, что вполне могу в это поверить, ибо и сам ощутил некое прикосновение магии. Мысль о том, что и я, и художник, живший четыре тысячи лет назад, могли наблюдать и изображать совершенно одинаковых птиц, изумила меня. Я ощущал свою сопричастность былому, неразрывную связь настоящего с давним прошлым. Все это воодушевляло меня, побуждая работать еще более старательно, а моя увлеченность Древним Египтом и желание проникнуть в его тайны становились еще сильнее. Тщательно копируя древние изображения, я не уставал поражаться тому, какими знакомыми – и в то же время странными, призрачными – они казались.
Как-то раз я поделился этими наблюдениями с мистером Ньюберри, и тот, пристально глядя мне в глаза, поинтересовался, как я объясняю для себя данный феномен. Поразмыслив, я ответил, что дело, скорее всего, в нашем подходе к формализму в искусстве древних: с одной стороны, мы научились понимать его условность, но с другой – это понимание не делает его в наших глазах менее экзотическим.
Ньюберри медленно кивнул.
– И все же, – сказал он, – еще более странным мне видится то египетское искусство, которое радикально порвало с этой условностью. Некоторые именуют этот стиль «жизнеподобным» или «реалистичным», но я... – Он помолчал и поморщился. – Я предпочитаю называть его... абсурдным, фантастическим... гротескным, если хотите.
– Вот как? – Меня это заинтересовало.
– Именно так, – решительно подтвердил Ньюберри, а когда я вознамерился задать ему еще один вопрос, резко поднялся на ноги. – Абсурдным и фантастическим! – повторил он, и ушел, оставив меня в растерянности.
Я проводил его озадаченным взглядом. Столь разительная перемена настроения Ньюберри и поспешный уход не могли не удивить, ибо наш руководитель отличался добродушием и общительностью. Я невольно задумался о природе искусства, которое произвело на него столь странное впечатление, однако приставать к нему с новыми расспросами не решился, а сам он на эту тему больше на заговаривал. Тем не менее по прошествии немалого времени, в канун Рождества, когда в нашей работе намечался перерыв, Ньюберри подошел ко мне и поинтересовался, не желаю ли я совершить небольшое путешествие по пустыне. До тех пор я не выезжал за пределы прибрежной полосы Нила и, разумеется, принял столь заманчивое предложение с радостью. Польстило мне и то, что мистер Ньюберри выделил меня среди прочих, ибо двое моих коллег-копиистов приглашения не получили. Более того, мне даже было велено ничего не говорить им о предстоящей поездке. Впрочем, степень оказанного мне доверия переоценивать не стоило: в ответ на вопрос, куда именно мы направляемся, мистер Ньюберри лишь слегка постучал пальцем по носу и отделался одним словом: – Увидите.
В тот же день мы отправились в путь. Ехать пришлось на верблюдах, а поскольку до сих пор мне никогда не приходилось передвигаться на этих животных, очень скоро у меня не осталось ни единой косточки, которая бы не болела.
От Ньюберри мое состояние, разумеется, не укрылось, и он в утешение пообещал вскоре показать мне нечто такое, что заставит мигом позабыть обо всех болячках. Однако все попытки узнать об этом побольше ни к чему не привели: мистер Ньюберри лишь усмехался, направляя своего верблюда все вперед и вперед.
Качаясь и подскакивая на спинах животных, мы продвигались по пыльной тропе, а затем, оставив позади прибрежные пальмовые рощи, свернули в сторону и начали углубляться в пески. Меня поразило, сколь быстро преобразился пейзаж: только что нас окружали деревья, возделанные поля и луга, на которых пасся скот, а в следующий момент вокруг не осталось ничего, кроме камней и песка. Порой порыв жаркого ветра взметал с верхушек барханов песчаную взвесь, но все остальное время вокруг царила мертвая тишина и ландшафт поражал своей неподвижностью. Казалось, будто мир живых остался позади. Глядя на жгучие пески, я сразу понял, почему древние египтяне считали их красновато-рыжую окраску цветом зла.
Дикая, каменистая и безжизненная местность, по которой мы ехали, безусловно могла служить подходящим местом обитания для всякого рода демонов и зловредных духов, и когда с уступа одного из утесов перед нами вновь открылась панорама Нила, спокойно несущего свои воды в окружении зеленых полей и деревьев, я, должен признаться, испытал некоторое облегчение. Мы следовали вдоль кряжа, пока его изгиб не увел нас прочь от реки. Как оказалось, полумесяц скал образовывал нечто вроде естественного амфитеатра, окаймлявшего песчаную равнину. На первый взгляд в ней не было ничего примечательного – лишь чахлые, низкорослые кусты да жалкие галечные холмики. Однако я почти сразу заметил, что в центре равнины копошатся в песке одетые в белое рабочие, а поодаль видны неказистые глинобитные хижины.
Мы начали спускаться с утесов, и я, не в силах больше сдерживать любопытство, стал настоятельно расспрашивать Ньюберри о том, куда он меня привез.
– Это место, – ответил он, широко взмахнув рукой, – ныне известно как Эль-Амарна, но в давние времена оно называлось Ахетатон. Некогда, правда всего в течение пятнадцати лет, здесь располагался город – столица Древнего Египта, резиденция фараонов.
– Вот как? А они, стало быть, раскапывают этот город? – спросил я, указав на рабочих.
Мистер Ньюберри кивнул, и я приметил в его глазах возбужденный блеск.
– А кто ими руководит? – не унимался я.
– Мистер Петри, – последовал ответ.
– Мистер Флиндерс Петри?
– Он самый.
Услышанное чрезвычайно меня заинтересовало, ибо имя этого выдающегося, чрезвычайно авторитетного в своей области археолога было известно мне еще до приезда в Египет, а за те несколько дней, которые я провел в Каире, мне даже посчастливилось встретиться с ним и выслушать его суждения по некоторым вопросам египтологии. Он поразил меня сочетанием глубоких познаний, редкой проницательности и изрядной эксцентричности, и я, разумеется, был рад возможности увидеть столь примечательную личность за работой.
Когда мы подъехали к кучке глинобитных хижин, Ньюберри позвал Петри по имени. В проеме одной из дверей возникла запомнившаяся мне с первой встречи фигура. Черная борода четко выделялась на фоне жарких песков.
Надо признать, появление незваных гостей особого энтузиазма у археолога не вызвало: он довольно-таки резким тоном осведомился о цели нашего визита, при этом всем своим видом давая понять, что мы отрываем его от дела. Ньюберри ответил, что его привлек сюда отчет о последней находке, и Петри хмыкнул.
– Ну что ж, – проворчал он, – раз уж вы притащились сюда через пески, вам стоит пойти и посмотреть, что да как.
Правда, первым делом мистер Петри потребовал, чтобы мы спешились: одной из его причуд было категорическое нежелание ездить верхом Впрочем, с моей стороны это требование было встречено с одобрением: я был рад возможности сойти наконец с опостылевшего животного. Мы побрели к каким-то отдаленным холмам, выслушивая при этом сетования Петри на происки французов. Это был его любимый конек. Тогда, как и теперь, Слркба древностей Египта находилась под полным контролем французских властей и, как утверждал археолог, при каждом удобном случае старалась препятствовать осуществлению его планов.
– Вы только представьте себе, – бормотал он, – они едва не отказали мне в предоставлении концессии на раскопки. Мне, Флиндерсу Петри! И даже получив ее, я не могу вести работы нигде, кроме этой равнины.
Я обратил внимание, что при этих словах Ньюберри побледнел и воззрился на утесы так, словно опасался увидеть на них полчища французов. Там, конечно, никого не было. Однако его поведение вновь заставило меня задуматься, ибо Ньюберри явно испытывал к этому месту раскопок особенное, пока непонятное для меня пристрастие.
Очень скоро мне предстояло выяснить, что его интересовало и что он надеялся найти, однако сейчас я, к сожалению, вынужден прервать свой рассказ. Оказывается, час уже поздний, а завтра с утра меня ждет напряженная и кропотливая работа. Обещаю, однако, что, если только грядущие труды не вымотают меня окончательно, завтра же вечером я вернусь к своим бумагам и продолжу повествование.
* * *
Итак, продолжаю. Место действия – Эль-Амарна.
По мере нашего приближения к месту назначения Петри постепенно ускорял шаг и под конец едва ли не бежал рысцой.
– Когда-то здесь стоял Большой дворец! – возгласил он, взбегая по краю насыпи. Вернувшись к нам, Петри неожиданно схватил меня за руку и спросил: – Картер, вы ведь художник?
Не дождавшись ответа, археолог все так же поспешно потащил меня куда-то. Мы миновали несколько невысоких холмиков и остановились перед дощатой дорожкой, чрезвычайно тщательно и аккуратно освобожденной от песка и поднятой на поверхность. Мне сразу вспомнилось, что еще в Каире Петри говорил о долге археолога перед прошлым, о том, что истинный ученый обязан не только искать и находить, но и тщательно сберегать следы древних цивилизаций.
– Сюда, – пригласил он, так и не выпустив моей руки.
Повинуясь, я взошел следом за ним на дорожку.
– Вот! – Петри ткнул пальцем вниз. – Если вы действительно художник, то скажите: что вы об этом думаете?
Я проследил за его жестом и не без трепета увидел расчищенную мостовую, покрытую удивительно изящной росписью. В ней господствовали природные мотивы: рыба, плавающая в заросших лотосами прудах, скот, пасущийся на сочных лугах, коты с зажмуренными от удовольствия глазами, вальяжно развалившиеся на солнышке... И птицы. Великое множество птиц – сидящих на ветвях деревьев, парящих, раскинув крылья, в небе или взмывающих ввысь.
Именно они главным образом и привлекли мое внимание, ибо я мигом понял, что могу идентифицировать почти каждую. Там были ласточки и зимородки, гуси и утки, ибисы и удоды – словом, все многообразие пернатых, обитающих в долине Нила И какой живостью, какой удивительной точностью отличались эти изображения! Конечно, мой опыт общения с египетским искусством был скромен, но никогда доселе мне не удавалось видеть древние творения, в которых натурализм так примечательно сочетался бы с утонченной изысканностью стиля.
– Как можно называть такие изображения фантастическими?! – воскликнул я, обернувшись к Ньюберри. – Это же настоящее чудо реалистичности!
– Естественно, – хмыкнул Петри. – Перед вами самое совершенное художественное творение, какое мне когда-либо удавалось раскопать.
Ньюберри медленно кивнул.
– Пожалуй. Но это наводит на мысль о том, что и фараон, заказывавший подобные произведения, фараон, пожелавший жить в таком месте, был человеком еще более выдающимся и необычным, чем мы думали. Ибо – вы только посмотрите! – здесь нет никаких колесниц, никаких войск, никаких сцен войны и насилия. Лишь... – Глаза его расширились. – Лишь богатство и великолепие жизни.
Пребывая в восхищении, он не отрывал глаз от росписи, и даже Петри, похоже, проникся его настроением, выражение мрачной неприветливости на его лице уступило место улыбке, вызванной гордостью за выдающееся открытие.
– Да, он явно был человеком экстраординарным.
– Кто? – спросил я, воззрившись на археолога.
– Как это – кто? Фараон, конечно. А кто же еще?
– Какой фараон?
Брови Петри полезли на лоб.
– Это что же получается, Ньюберри? – удивленно воскликнул он. – Выходит, вы держите своего помощника в неведении? Неужели вы и словом не обмолвились ему об Эхнатоне?
– Он в Египте совсем недавно, – извиняющимся тоном пробормотал Ньюберри. – А вы прекрасно знаете, что я не склонен рассказывать о моих надеждах, связанных с этим местом, каждому встречному.
– Ваших надеждах? – рассмеялся Петри. – На сей счет могу сказать одно: вы попусту теряете время.
– Я отказываюсь этому верить, – возразил Ньюберри.
– Отказываетесь? Да разве вы не знаете, что все концессии на проведение раскопок там, – Петри махнул рукой в сторону кольца утесов, – находятся в руках французов. Они – а не вы – в конце концов и доберутся до столь милой вашему сердцу гробницы.
– До какой гробницы? – осмелился подать голос я. – О какой гробнице идет речь?
Ньюберри посмотрел на меня с сомнением.
– Пожалуйста! – теперь уже взмолился я. – Тот, кто увидел и оценил эту красоту, – я указал на расписной пол, – просто не сможет и дальше оставаться неосведомленным. Я должен узнать больше! Если тут замешана какая-то тайна, то я обещаю вам свято ее хранить!
Петри неожиданно рассмеялся и похлопал меня по плечу.
– Я вижу, вы славный юноша и искренне увлечены нашим делом. Ну что ж, так и быть, если вас и вправду интересует история царя-вероотступника, то я, пожалуй, расскажу вам все, что смогу, – точнее, все, что в настоящий момент уже является достоянием гласности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55