на всем свете нет ничего, чем мне было бы трудно поступиться во имя ее спасения. А еще я подумал о том, что моя жена, в чем у меня не раз имелась возможность убедиться, посвящена в великие магические тайны и обладает познаниями, обретенными в далеких мирах и уходящими корнями в немыслимую древность. Все это в совокупности заставило меня задуматься о собственных желаниях: ведь я во имя Аллаха всегда старался противиться искушению, но в то же время тяготел к постижению мудрости древних. Однако, размышляя об этом и взирая на неземную красоту восседавшей на престоле жены, я вдруг почувствовал, что мысли мои путаются, воля тает, и у меня нет более сил противиться своим желаниям.
– О могущественнейшая из джиннов, – молвил я, – теперь у меня уж нет сомнений в том, кто ты. Открой же мне сокровенную тайну и скажи, чего от меня хочешь.
Лейла, однако, покачала головой.
– Прежде всего, – молвила она, – я хотела бы рассказать тебе историю. – С этими словами она указала мне на трон из золота рядом со своим и жестом предложила занять на нем место.
– Какую историю желаешь ты мне поведать? – спросил я, воссев на трон.
– Историю о фараоне и храме Амона.
– Я жду ее с нетерпением, ибо уверен, что услышу много необычного и чудесного.
Лейла улыбнулась.
– Ты прав, о возлюбленный. Тем паче что, не выслушав это повествование, ты не сможешь ни постичь тайну, которую я намерена тебе открыть, ни понять, какова истинная цена этому знанию. Ибо, о возлюбленный, все сущее ныне уже имело место во времена былые и, быть может, снова повторится в грядущем.
– Не замыкай же уста свои и позволь мне узнать обо всем.
– Будь по-твоему.
Лейла улыбнулась и повела рассказ...

* * *

Вставка в текст манускрипта, подаренного лорду Карнарвону.
Клуб любителей скачек.
20 ноября 1922 года.
Дорогой лорд Карнарвон!
Вновь и вновь глядя на сей манускрипт, я не могу не вспоминать первоначальное радостное возбуждение, настолько всепоглощающее, что при осознании практического смысла этого, казалось бы, совершенно фантастического текста я испытывал едва ли не физическую боль. Должен признаться, что при первом прочтении наличие в документе множества несуразностей вызвало у меня ощущение мистификации или розыгрыша, но все же, вчитываясь и вдумываясь, я под шелухой фантастических наслоений начал угадывать зерна истины, подобно тому как археолог, просеивая песок, пыль и мусор, вдруг видит очертания какого-нибудь древнего артефакта, с незапамятных времен погребенного в земле.
Совершенно очевидно, кто в раннемусулъманский период истории Египта арабскими крестьянами была найдена и раскопана не разграбленная ранее царская гробница. Нет ничего удивительного в том, что невежественные, суеверные крестьяне, обнаружив под землей хорошо сохранившуюся мумию фараона в царском одеянии и со всеми регалиями, изумились и ужаснулись настолько, что сочли древнего царя неподвластным смерти существом, с помощью ужасной магии пережившим под землей тысячелетия. Разумеется, я вовсе не склонен воспринимать все рассказанное Таруном аль-Вакилем буквально: цивилизованный человек едва ли поверит в воскресшего фараона, верхом на коне штурмовавшего Карнак во главе армии демонов, но мне трудно пройти мимо того непреложного факта, что описание гробницы однозначно соответствует тому захоронению, которое было открыто Дэвисом и которое сам он с упорством и настойчивостью, достойными лучшего применения, приписывал царице Тии. Для меня-mo его ошибка была очевидна изначально – ведь найденный скелет принадлежал мужчине, и данные манускрипта явились лишь дополнительным тому подтверждением. Но кто в действительности был погребен в той могиле? Может ли старинная рукопись пролить свет на эту загадку, а то и послужить ключом к раскрытию еще более примечательных тайн, включая секрет доселе не найденной, сохранившейся в первозданном виде гробницы? Все эти вопросы заставляли мое сердце биться сильнее, точно так же, уверен, как заставляют сейчас усиленно биться ваше. Но не стану больше томить вас, мой друг, и злоупотреблять вашим терпением, ибо волшебница Лейла, обещая историю удивительную и примечательную, не обманула своего бывшего возлюбленного и ничуть не погрешила против истины.
Г<овард> К<артер>

История, поведанная Пери храма песков

Узнай же, о Гарун, что в минувшие, давние времена существовало много такого, что ныне напрочь утрачено, ибо прошлое есть пустыня, заполненная несчетным числом вещей, погребенных и сокрытых от посторонних очей. Не думай, будто то, о чем ты не слышал, не имело места в действительности, ибо многое из того, что случалось в прошлые годы, безнадежно забыто, и даже память о деяниях великих царей далеко не полна.
К примеру, я могла бы спросить, что известно тебе об Иосифе, проданном в рабство в Египет своими братьями? Ты, конечно же, читал, что он был куплен высокопоставленным придворным, а потом ложно обвинен женой своего хозяина в постыдных домогательствах. Ведомо тебе и то, как его бросили в темницу, но потом Тутмос, бывший тогда фараоном Египта, призвал его для истолкования посещавших его по ночам странных видений. Знаешь ты и то, что тучные и тощие коровы, выходившие из Нила, были истолкованы как сытные и голодные годы, то есть прозвучало предсказание, что сначала народ Египта ждут богатый урожай и довольство, а потом голод и страдания.
Все произошло в точном соответствии с предречением, однако, поскольку Иосиф предусмотрительно построил хранилища и сделал запас зерна, народ Египта смог пережить неурожайные годы без тех невзгод и бедствий, какие ждали бы его в противном случае. Не удивительно, что Тутмос возлюбил Иосифа превыше всех прочих придворных и удостоил его сана советника, властвующего над всеми землями. Более того, бывший раб был провозглашен соправителем фараона – честь, дотоле не дарованная ни одному чужеземцу. Иосиф правил Египтом с мудростью и заботой, чем стяжал любовь и благодарность не только фараона, но и всего народа. Люди не только чтили его как избавителя от голода, но восхищались его мудростью, щедростью, справедливостью и великодушием. И лишь языческие жрецы ненавидели его, ибо в глубине души Иосиф никогда не забывал о вере своего народа и чтил Бога единого, Вечного и Вездесущего, известного его соплеменникам под именем Яхве. Египтяне, узнав об этом, назвали Иосифа в честь почитаемого им Бога, что для них, язычников, признававших многих богов, являлось делом обычным. Поскольку же имя Яхве на их языке произносилось как Юаа, Иосифа стали звать именно так.
По прошествии времени случилось так, что фараон Тутмос, хотя и был молод, тяжко занемог. Члены его истощились и иссохли так, что он сделался похожим на мумию. Когда это стало известно, к фараону явился верховный жрец, и они вдвоем надолго заперлись в святилище великого храма Амона. Кто таков был в действительности «бог» Амон и каковым являлся его истинный облик, держали в тайне от всех, за исключением самого высшего жречества, однако все знали, что он обладает магией слишком ужасной, чтобы о том спрашивать, и слишком могущественной, чтобы познание ее стало доступно смертному.
Одно из его умений именовали тайной «преображения» или «искрящихся обличий», ибо, по правде говоря, никто не знал, как на самом деле выглядит сие существо, и люди падали ниц в ужасе при одной мысли о возможности произнесения его истинного имени. Вымолвить оное, даже шепотом, казалось деянием столь ужасающим, что фараон долго не поддавался на уговоры верховного жреца, хотя тот и утверждал, что, вкусив запретного знания, постиг величайшие тайны вселенной и обрел невиданную силу.
Однако, когда владыка Египта занемог, народ стал молиться о том, чтобы тайные познания жречества могли способствовать его исцелению, и вполне естественно, что, увидев, как, царь, выглядевший здоровым и бодрым, сам, без посторонней помощи, вышел на ступени храма, все уверились в величии и мудрости как Амона, так и его служителей. Другое дело, что исцеление, похоже, не принесло Тутмосу душевного успокоения: долгое время он выглядел подавленным и угрюмым, а придворные, случайно встречавшиеся с ним взглядом, замечали в глазах правителя отражение ужаса, который, казалось, проморозил насквозь всю его душу.
Наконец владыка Тутмос послал за Иосифом и надолго удержал его при себе, расспрашивая о почитаемом им едином Боге – Боге, по словам Иосифа, несравненно более милостивом и великодушном, нежели повергающий в страх Амон. Жрец Амона, со своей стороны, явился к владыке и попытался уговорить его прогнать Иосифа прочь и не допускать впредь к своей священной особе. Тутмос отказался. Более того, с тех пор Иосиф стал для него еще ближе.
Примерно в то же время сестра царя Тутмоса, делившая с ним ложе и трон в качестве великой царицы, родила сына Никто не радовался за своего господина больше, чем его верный советник Иосиф, однако, глядя на маленького царевича, он невольно сокрушался в душе о том, что сам в отличие от фараона не имеет ни сына, ни дочери. Обратившись к кормилице, он вопросил, как нарекли новорожденного царевича. Услышав, что наследнику фараона дано имя Аменхотеп – а у язычников это означало «Амон доволен», – Иосиф задумался, ибо знал, что верховный жрец таинственного божества, в честь которого назван будущий фараон, является его злейшим врагом. Великая тяжесть легла на его сердце. «Воистину чужой я в земле сей, где нет у меня ни родных, ни близких, ни сына, ни дочери, кого мог бы я научить чтить Бога единого, Бога Истинного», – сказал себе Иосиф, после чего покинул царский дворец и на быстрой колеснице своей удалился в окруженную горами долину, где в подземных гробницах находили последнее упокоение владыки Египта. Там, в одиночестве, он размышлял о своей судьбе, а потом, утомившись, прилег в тень и отдался сну.
И стоило ему сомкнуть веки, как сподобился он видения, яркого и ужасного. Взору его предстала долина – та самая, где он находился в тот момент наяву, однако из дверей всех сокрытых гробниц просачивалась, поднимаясь сквозь пески на поверхность и окрашивая белесую пыль в красный цвет, липкая, густая кровь.
– О ужас! – вскричал Иосиф. – Но есть лишь один Бог, Бог Истинный, воля коего исполняется непреложно!
Едва успел он восславить своего Бога, как послышался грохот, словно по пустыне прокатился могучий водяной вал. Когда же шум смолк, все следы крови оказались смытыми.
Пробудившись, Иосиф вспомнил свой сон и задумался о том, что может означать все то, что было ему явлено: кровь, сочащаяся сквозь песок, и накатившиеся волны очищения. Он размышлял об этом немало времени и, хотя так и не нашел верного истолкования, пребывал в уверенности, что видение сие есть предзнаменование некоего великого чуда.
Возвращаясь во дворец фараона, Иосиф ехал по главной дороге в Фивы, запруженной народом и торговыми караванами, ибо не было в ту пору на земле города, более величественного и богатого, нежели столица Египта Толпа расступалась перед колесницей советника, но взор его случайно упал на длинную вереницу рабов, судя по цвету кожи и обличью – нубийцев, захваченных египтянами в битвах на юге.
Взирая на цепи, которыми были скованы нубийцы, и прислушиваясь к их жалобным стенаниям, он вспомнил, что некогда и сам был несчастным, безжалостно проданным на чужбину рабом.
Преисполнившись великой жалости и сострадания, он остановил колесницу, приблизился к ехавшему во главе каравана купцу и вручил ему полный кошель золота. Когда все рабы перешли в его собственность, Иосиф повелел расковать их и, разделив между ними золото из второго кошеля, объявил, что они свободны и могут идти куда им вздумается. Пленники, зарыдав от радости, пали к его ногам, призывая на него благословения своих богов, после чего встали и отправились в родные края – домой, к своим очагам и семьям.
Однако одна из рабынь, чернокожая красавица, осталась сидеть в дорожной пыли, роняя серебристые слезы, а когда Иосиф, подойдя к ней, объяснил, что отныне она свободна и может вернуться под отчий кров, она, омочив слезами его руку, поведала, что родные ее погибли, а дом со всеми пожитками сожжен дотла. И снова Иосиф проникся величайшим состраданием. Он поднял девушку на ноги и обнял, желая хоть немного утешить, но, заключив в объятия, вдруг почувствовал, что жалость его превращается в любовь, ибо никогда не встречалось ему девицы прелестнее.
Решив, что, коль скоро на то будет ее согласие, нубийка останется с ним и станет его женой, он усадил красавицу на колесницу и отвез во дворец фараона, где повелел смыть с нее дорожную пыль и сменить рабские лохмотья на богатые одеяния. И когда недавняя рабыня предстала перед ним в богатом облачении.
Иосиф восславил Всевышнего, внявшего его мольбам, ибо не осталось у него сомнений в том, что сия красавица есть дар, ниспосланный ему с небес. Он снова заключил красавицу в объятия, откинул назад ее густые и черные, как сама ночь волосы, поцеловал в сладостные уста и спросил, каким именем нарекли ее родители.
– Туа, – едва слышно прошептала она в ответ.
В тот же самый день Иосиф явился с нею пред очи фараона Тутмоса, ибо хотел испросить у своего повелителя благословения на брак. Однако стоило Тутмосу увидеть Туа перед собой, как он побледнел и ухватился за подлокотники золотого трона.
Потом царь встал и, взяв Иосифа за руку, отвел в сторону, но сам, удаляясь, не мог оторвать взгляд от прекрасного лица нубийской девушки.
Когда же фараон и советник остались наедине, Тутмос повернулся к Иосифу с выражением озабоченности и тревоги.
– О князь советников, – молвил он, – мне приснился сон, о котором я должен поведать тебе, ибо из всех мудрецов моей страны лишь ты один обладаешь достаточными познаниями, чтобы его истолковать. Мне приснилось, будто я стою среди холмов за пустыней, над долиной, где находятся гробницы моих предков. И вот на моих глазах из усыпальниц начала сочиться кровь. Выступив сквозь песок на поверхность, она увлажнила и окрасила пыль пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55