— поинтересовался Ратмир.
— Попадись фриц — насквозь продырявлю! — похлопал по кобуре Валуев.
Все ушли в дом, а Ратмир сидел на скамейке возле колодца и, глядя на воронку, предавался грустным размышлениям: где его родители? Что с ними? В том, что отец сумел отправить мать из захваченного немцами города, он не сомневался, но вот куда? Казалось бы, она должна была приехать сюда… А если эшелон с эвакуированными попал под бомбежку? Не случилось ли беды с отцом?.. Об этом не хотелось думать. В Красном Бору все чаще останавливались разбомбленные составы. Рассказывали страшные вещи: и днем и ночью налетали на поезда «юнкерсы» и бросали фугасные и осколочные бомбы. Машинисты на всех парах гнали эшелоны в ночь, стараясь уйти из-под бомбежки, но уйти от самолетов было невозможно. Они бросали осветительные ракеты, и становилось светло как днем. Осколки насквозь прошивали вагоны, калеча детей, женщин, стариков. Как только путь исправляли, состав, никого не дожидаясь, трогался дальше.
Ратмир мучался сомнениями: живы ли родители? В армию отца не могли забрать, потому что он железнодорожник. А путейцам сейчас доставалось ничуть не меньше, чем бойцам на фронте. Под бомбежками и пулеметным огнем самолетов они восстанавливали развороченный железнодорожный путь, взорванные мосты, ставили на рельсы опрокинутые паровозы и вагоны. В любой момент отец мог погибнуть, тем более что он наверняка находился на самых опасных участках. Не такой он человек, чтобы за спинами других прятаться. И мать могла сто раз попасть под бомбежку…
Он гнал мрачные мысли прочь, но они не уходили. Теперь он уедет в далекий город Кунгур, там не будет слышно войны, мурлыкающего гула «юнкерсов», отвратительного визга бомб. Эта первая бомбежка не очень напугала Ратмира. По-настоящему страшно стало, когда он увидел дом Петуховых без крыши и потолка. Сквозняк шевелил разодранные обои на стенах. Стол и стулья опрокинуты, самовар с погнутым краном закатился под рукомойник, на полу валялись золотистые луковицы, а у порога лежала бабка Прасковья… Потом Ратмир видел и других погибших в этот день от бомбежки, но ничто так его не поразило, как убитая на пороге своего разрушенного дома бабка Прасковья.
Никогда Ратмир не думал, что война может быть такой безобразной. Он представлял себе несущуюся по зеленому лугу конницу, стремительные танки, мчащиеся на укрепления противника, бегущих в атаку во весь рост с винтовками наперевес красноармейцев, батареи длинноствольных орудий, стреляющие по команде командира, краснозвездные самолеты, пикирующие на вражеские колонны солдат.
А это какая-то совсем другая война: жестокая, слепая. Кому помешала бабка Прасковья? Или четверо ребятишек, убитых осколками? Все огороды под окнами усеяны битыми стеклами. Израненные яблони, груши, вишни, будто кровь, источают сок. На пыльной дороге валяется ворона. На ней не видно крови, птицу убило воздушной волной.
Война принесла горе и смерть всему живому. Даже не верилось, что там, в небе, в кабинах самолетов с черными крестами, сидят люди о двух ногах и руках. Они представлялись чудовищами со звериным обликом, лишенными всех человеческих чувств. Их бомбардировщики сеяли смерть и огонь, их бомбы визжали в красном небе: «Смерть! Смерть! Смерть!» Страшные многоголовые драконы из детских сказок, изрыгающие из пастей огонь и дым, казались милыми безобидными котятами, по сравнению с «юнкерсами», пикирующими на мирные города и села.
В мудрых сказках всегда богатыри Иваны побеждали драконов. Верили люди, что и фашистскую гидру, которую еще не видывал мир, рано или поздно одолеет храбрый русский Иван.
…Звякнула дужка помятого с одного бока цинкового ведра, и через колодец перемахнул Пашка Тарасов. Синие глаза его возбужденно поблескивали, в кулаке что-то зажато.
— Угадай: что тут у меня? — покрутил он кулаком.
Очнувшийся от мрачных мыслей Ратмир пожал плечами. Откуда ему знать, что у того в кулаке? Вот отец смог бы угадать. Он это здорово умеет. Угадывает даже мысли.
Пашка разжал кулак, и на потной ладони заблестел острыми за-зубренными краями небольшой продолговатый осколок.
— Это смерть моя, — серьезно сообщил Пашка, любовно глядя на железяку.
— У нас в огороде штук десять валяются, — кивнул на продырявленную стену Ратмир. — И поболе твоего.
— Я стоял на крыльце, когда они начали бомбить, — стал рассказывать Пашка. — Слышу, визжат, а я стою как бревно, и с места не сдвинуться. Чувствую, бомба летит прямо на меня, а я стою… И в самый последний момент, когда вот-вот накроет, шлепнулся на пол… Как вжарила! Уже потом гляжу, на том месте, где я стоял, на уровне головы торчит из бревна эта штуковина… Еще горячая была.
— А мы на речке были, — сказал Ратмир. Рассказывать, что бы могло случиться с ним и девчонками, если бы они тут остались, ему почему-то не захотелось.
— Одиннадцать человек в поселке разбомбило, — сообщил Пашка. — Все больше стариков да ребятишек… Мужики и бабы на работе были.
— Испугался? — спросил Ратмир.
— Я ж говорю, ноги от крыльца было не оторвать, — ответил Пашка. — Противно бомбы воют, прямо все нутро выворачивают.
— Я скоро уезжаю в Кунгур, — сказал Ратмир.
Пашка оглянулся, придвинулся ближе и, понизив голос, горячо заговорил:
— Рванем на фронт, а? Заберемся на тендер паровоза, в уголь закопаемся и доедем… Фронт-то, говорят, недалече. Чего здесь пропадать? Я по радио слышал, что одного пацана в разведчики взяли. Он, понимаешь, был в тылу у немцев, ну, все разведал, перебрался к нашим и рассказал. Попросимся и мы в разведчики, слышишь, Родька?
Пашка на свой манер перекрестил Ратмира, — кстати, с его легкой руки и другие в поселке стали звать Родькой.
— А если не возьмут?
— Мы тоже соберем в тылу у немцев разные сведения и нашим доложим, — уговаривал Пашка. — Куда денутся? Скажем, что родители погибли и мы теперь круглые сироты…
«Может, так оно и есть…» — мелькнула мысль у Ратмира.
— Я поеду в Кунгур, — повторил он.
— Чего я тебя уговариваю-то? — презрительно посмотрел на него Пашка. — Одного меня скорее возьмут.
— Я даже не знаю, живы ли… мои отец и мать, — с болью вырвалось у Ратмира.
— Теперь время такое: утром жив, а вечером аминь — тебя уже и нету, — безжалостно отрубил Пашка.
Повернулся и, зажав свою «смерть» в кулаке, пошел по тропинке к калитке. На полдороге оглянувшись, с усмешкой произнес:
— Когда самолет начнет на тебя бомбы кидать, не беги от него. Наоборот, рви навстречу… Бомбы-то падают дальше.
И ушел, стукнув калиткой. Пышная шевелюра его еще какое-то время мелькала меж круглых палок палисадника.
В доме отворилась дверь, и тетя Маня позвала:
— Иди поешь чего-нибудь.
— Неохота, — не сразу отозвался Ратмир, глядя прямо перед собой.
ГЛАВА 5
Полуторка, крытая новым зеленым брезентом, стояла у крыльца. Все вещи погружены. На больших, перевязанных сыромятными ремнями чемоданах и узлах сидели тетя Маня, Аля и Таня. Стуча хромовыми сапогами по ступенькам, торопливо спустился с крыльца дядя Ефим. К груди он прижимал швейную машинку в чехле, тоже перетянутую узким ремнем.
— Как же ты, Маня? — упрекнул он жену, подавая ей машинку. — Ей цены нет. Настоящий «Зингер»!
— Из головы вон, — вздохнула тетя Маня, осторожно ставя машинку меж узлов. — А тебе не понадобится?
— У меня целая мастерская, — усмехнулся дядя Ефим. — Ну, с богом, сказал он и, потрогав крепления бортов, подошел к кабине.
Шофер, бросив в траву окурок и старательно затоптав его сапогом, поднялся со скамьи. И тут в распахнутые ворота влетел запыхавшийся Ратмир. Немного погодя вслед за ним степенно вошел Пашка Тарасов. Этот не торопился. Буйно вьющиеся его волосы были смочены и приглажены, новая ситцевая рубаха с косым воротом подпоясана узеньким кавказским ремешком с металлическими бляшками. Непривычно было видеть Пашку таким прилизанным и праздничным. Таня и Аля высунулу из кузова любопытные носы и, посмеиваясь, во все глаза глядели на него.
Пашка остановился у забора, а Ратмир заскочил в дом и сразу вернулся, держа в руке ту самую клеенчатую сумку, с которой приехал из Задвинска. Там пара книг да выстиранное и выглаженное тетей Маней бельишко. Кинув сумку в кузов, он подошел к Пашке и протянул ему руку.
— Покедова, — потряс ее невозмутимый Пашка. — Привет Уралу.
Ратмир хотел было взобраться в кузов, но, заметив, что одна створка ворот отошла и грузовик, чего доброго, зацепит ее бортом, подбежал к воротам и раскрыл их пошире. И только после этого подошел к борту. Когда он ухватился за край и стал нащупывать ногой упор, чтобы одним махом вскочить наверх, к нему подошел дядя и придержал за штаны.
— Ты куда это, племяшок, разбежался? — осведомился он.
— Я с ними… — растерялся Ратмир. — В Кунгур.
— Ждут там тебя! — усмехнулся дядя. — А кто дом тут будет караулить? Нашу часть не сегодня завтра переведут отсюда…
— Пускай едет с нами, — подала голос из машины тетя Маня. — Чего ему тут одному болтаться?
— Залезай! — загалдели девчонки. — Тут места хватит…
— Цыц! — шикнул на них отец. — Нечего ему там делать. Шутка ли лишний рот в военное время прокормить! У моей сестры там тоже не молочные реки с кисельными берегами.
— Родя тут один останется? — ахнула тетя Маня. — Как хочешь, Ефим, я без него не поеду. Как я Варваре своей в глаза посмотрю? А вдруг, упаси бог, с ним что случится? Время-то какое! Нельзя так, отец…
— Почему один? — ощетинился дядя Ефим. — Родственницу нашу, Серафиму горбатую, приведу в дом, она и будет хозяйствовать. Давеча толковал с ней, она согласная… Вчера бомбой-то ей сильно хибару повредило. Как есть начисто один угол срезало. Не ровен час, домишко-то совсем развалится, коли еще налет да бомба близко упадет.
— Все одно не хорошо ты распорядился, отец, — упрекнула его тетя Маня. — Негоже мальчишку тут оставлять… И Варвара нам спасибо за это не скажет…
— Заладила: «Варвара, Варвара!» — В сердцах дядя Ефим пнул носком хромового сапога тугой скат. — Коли Варвара жива, так она сюда приедет за ним. Понимать надо, мамуля!
Во время этого диалога Ратмир безучастно стоял у забора, прислонившись спиной к тонким жердям. Он уже понял, что его не возьмут, оставят здесь сторожить богатый дядин дом с горбатой теткой Серафимой, что каждый вечер носила им в глиняном горшке парное козье молоко, которое Валуев любил больше коровьего.
Вчера снова был налет: «юнкерсы» сбросили на поселок две фугасные бомбы и с десяток мелких осколочных. Видно, метили в эшелон, что стоял под парами на станции, а уложили свой смертоносный груз вдоль Советской улицы, самой близкой к вокзалу. Пострадали несколько домов, в том числе и небольшая избушка тетки Серафимы, двух женщин — они стояли у колодца — убило, человек шесть ранило.
Нет, Ратмир не хотел оставаться здесь. В поселке стало страшно жить, уже после первой бомбежки те, чьи дома пострадали, погрузили кое-какой скарб на телеги и уехали к родственникам в окрестные деревни, подальше от железной дороги. А сейчас еще больше народу уедет. И днем и ночью летают немецкие самолеты над Красным Бором, правда, ночью еще ни разу не бомбили, но лежать на кровати и ждать, что «юнкере» в любой момент может сбросить на тебя бомбу, было невыносимо.
И вот тетя и двоюродные сестры уезжают в далекий город Кунгур, где над головой будет спокойное тихое небо, где о войне люди пока знают лишь из газет, а он, Ратмир, останется здесь, сторожить дядин дом. С теткой Серафимой.
Между тем грузовик выехал со двора, дядя закрыл на деревянный засов ворота и забрался в кабину. Он проводит свое семейство до станции Лепилино, а там погрузит их в вагон, в котором доедут они без пересадки до самого Кунгура. Об этом дядя Ефим загодя позаботился.
Пашка вмеете с Ратмиром вышел на дорогу. Он положил приятелю руку на плечо и негромко сказал:
— Ты теперь вольный казак…
— Говорит, я дом должен караулить, — пробормотал Ратмир.
— Пущай уматывают, а мы с тобой на фронт подадимся…
— Думаешь, там не бомбят? Я как услышу самолет… — Ратмир замолчал.
— Я тоже боюсь бомбежек, — толковал Пашка. — Ну, когда визжат проклятые… Так это пройдет. Я боюсь, когда не вижу гада, а как увижу в небе, так начинаю соображать, куда он бомбы будет кидать, тут уж не до страху.
— Нужны мы на фронте…
— Буду воевать, — сузив глаза, сказал Пашка. — У меня тут… — Он постучал себя по широкой груди. — Ух, как я их ненавижу! Понимаешь, я все время думаю о фронте, там батя мой… Может, встречу? Он и я в одном окопе! И в атаку рядом… Мой батя до чего здоров — одной рукой может двухпудовку поднять.
— Мой сильнее, — сказал Ратмир. — Он качалку со шпалами столкнул с пути, когда пассажирский пер прямо на них…
— И мой бы смог, — твердо проговорил Пашка.
— А? — рассеянно переспросил Ратмир. Он во все глаза смотрел на машину. Ему все еще не верилось, что она вот сейчас тронется и уедет без него. Это какое-то недоразумение, дядя просто разыгрывает его, он это любит… Откроет дверцу и, усмехнувшись, скажет: «Залазь, племяшок! Пошутили и будет…» Он слышал, как изнутри гулко постучали в кабину, дядя приоткрыл дверцу и, высунувшись до половины, о чем-то стал переговариваться с женой. Слов было не разобрать, потому что говорили тихо. Но вот дядя Ефим, бросив на Ратмира недовольный взгляд, крепко хлопнул дверцей, зафырчал мотор, и машина тронулась.
Ратмир в оцепенении еще стоял какое-то время и пристально смотрел на удаляющуюся полуторку, затем, сбросив Пашкину руку, что есть мочи припустил вслед, крича:
— Я с вами-и, тетя-я Маня-я! Я не хочу здесь оставаться… Возьмите, пожалуйста, меня-я…
Добежав до приземистого дома лесничего, он остановился. Поднятая скатами пыль лезла в нос, горло. Из глаз мальчишки текли горячие слезы, оставляя на бледных щеках две извилистые бороздки. Когда полуторка поравнялась с двухэтажным домом молокозавода, из кузова вылетела старенькая сумка Ратмира и шлепнулась в пыль посередине дороги.
Он даже не пошевелился, стоял возле старого телеграфного столба и во все глаза смотрел вслед удаляющейся машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23