– Это благодаря вашим изумительным цветам. Приятно, что вы вспомнили про розы.Раньше Фрэнси не отдавала себе отчет в том, насколько волнующе интимной может оказаться прогулка на рикше. Стрэттон усадил ее в колясочку и поднял черный кожаный верх, отгородившись, таким образом, от нескромных взглядов прохожих. Затем она почувствовала, как его ладонь легла на ее запястье.– Куда мы направляемся? – нервно спросила она.– Я хочу отвезти вас в свой любимый ресторан, – ответил он с улыбкой.Рикша привез их на маленькую пристань, где уже дожидался сампан. Фрэнси вопросительно посмотрела на своего спутника, но Стрэттон опять загадочно улыбнулся и помог ей перебраться в лодку.Солнце уже садилось, выкрасив алым воды залива, по которому во всех направлениях шныряли юркие джонки под парусами. Старуха, действовавшая веслом с проворством заправского моряка, направила их сампан к одной из джонок, на борту которой находился небольшой деревянный помост и лестница для удобства пассажиров. Маленькие, глубоко запавшие глаза старой китаянки с любопытством изучали лицо Фрэнси, а беззубый рот излучал добродушную улыбку. Потом она произнесла что-то на кантонском диалекте и, подняв морщинистую загрубевшую руку, коснулась щеки молодой женщины, а затем провела по шелковистым волосам Фрэнси.Эдвард весело рассмеялся в ответ и, щедро наградив старуху чаевыми, помог Фрэнси выбраться из сампана.– Что она сказала? – спросила Фрэнси, приложив ладонь к глазам и наблюдая, как старуха лихо гребет прочь.– Она сказала, что женщина волосатого князя варваров очень красива, но значительно сильней его.Фрэнси тоже рассмеялась.– Боюсь, что здесь она угодила пальцем в небо.– Вовсе нет. – Стрэттон взял ее под руку и повел вверх по лестнице, в то время как не меньше дюжины кули в белых куртках и черных брюках бросились их приветствовать. – Эти люди читают по лицам так же хорошо, как мы читаем книги.Джонка вся пропахла водорослями, просмоленными канатами и солеными испарениями моря. Стрэттон и Фрэнси направились на нос этого своеобразного китайского судна. Палубу здесь покрывали мягкие восточные ковры, а вокруг красного лакированного столика на очень низких ножках в изобилии были разбросаны шелковые подушки. Ароматические палочки курились перед металлическими изображениями морских божеств. Сверху гостей закрывал от последних лучей уходящего солнца красный балдахин, по краям которого имелись шторы, которые можно было при желании поднять, чтобы насладиться теплым морским бризом, или, наоборот, опустить, если посетителям требовалось оградить себя от посторонних взглядов.Кули суетились на палубе и на мачтах, снимаясь с якоря и устанавливая паруса. Фрэнси сидела на мягкой подушке, буквально лишившись дара речи от всего, что ее окружало. Ей казалось, что она грезит наяву. Якорь, наконец, выбрали, и джонка бесшумно поплыла по заливу, минуя крошечные зеленые островки, на которых находились крошечные, словно игрушечные, храмы с изогнутыми крышами. Солнце быстро опускалось в море цвета индиго, оставляя на синем небе лишь пылающие золотисто-пурпурные полосы. Мальчишка-китаец зажег на джонке светильники, висевшие на длинных металлических прутах, другой китаец, появившийся тихо, словно привидение, принес серебряное ведерко, из которого выглядывало горлышко бутылки с шампанским. Стрэттон наполнил хрустальные бокалы ледяной золотистой влагой и, протянув один из них Фрэнси, сказал:– Никто другой не смог бы разделить этот вечер со мной, кроме вас.Мимо них неслось море в кудрявых волнах и шумел легкий ветерок, наполняя паруса. Небо постепенно становилось из синего темно-синим, а затем приобрело чернильно-черный цвет. Звезды сверкали ничуть не менее ярко, нежели светильники на борту. Эдвард был счастлив, и Фрэнси это видела.Затем к их столу потянулась целая вереница китайцев, каждый из которых оставлял на столе какую-нибудь тарелку, кастрюльку или сковородку. Фрэнси и Эдвард с удовольствием лакомились экзотическими блюдами и смеялись от радости, глядя друг на друга. Под ними на теплой груди моря тихо качалась китайская джонка.– Может быть, людям стоит жить на лодках, – мечтательно произнесла Фрэнси, откидываясь на мягкие подушки и глядя в ночное небо. – Или постоянно плавать на чем угодно… превратиться в вечных странников моря.– Вам хотелось бы именно этого? – спросил Эдвард, придвигаясь к ней.Она покачала головой. Его лицо оказалось настолько близко от нее, что она могла различить крошечные темные точки в голубизне его глаз. Неслышные китайские слуги незаметно убрали со стола и опустили шторы, оставив их вдвоем в уютном крохотном мире, под мягким светом масляных медных ламп.А потом она почувствовала, как губы Эдварда встретились с ее губами, и ощутила желание, подобного которому никогда не испытывала. Она искала не просто тепла и ласки в объятиях Стрэттона, она желала его, как женщина может желать мужчину.И все же Фрэнси нашла в себе силы оттолкнуть его и принялась приводить в порядок рассыпавшиеся волосы. Когда прическа снова стала выглядеть безукоризненно, она почувствовала, что уже может контролировать свои эмоции.Эдвард был человеком традиций. Он встал перед ней на колено, взял ее руку в свои и торжественно произнес:– Прошу вас стать моей женой, Франческа.У Фрэнси от волнения перехватило дыхание. Она была поражена и польщена одновременно, хотя, наверное, в глубине души ждала этих слов. Однако, справившись с собой, она сказала:– Я… Я не могу. Мы совсем не знаем друг друга… Вернее, вы знаете обо мне ничтожно мало…– Но это нетрудно исправить. Приезжайте ко мне в Шотландию, поживите в Стрэттон-Холле, познакомьтесь с моими детьми. В конце концов, привезите с собой вашего сына, и мы все вместе как следует познакомимся. Только скажите мне «да», Франческа! У меня никогда не было ничего подобного, даже с моей женой. Мы с Мери дружили с детства, я знал ее много лет, с вами же все по-другому! – Он горячо поцеловал ее руку и прижал к своей груди. – Я люблю вас всем сердцем, Фрэнси. Пожалуйста, будьте моей женой.Мысли у Фрэнси разбегались, лоб пылал, она не могла сосредоточиться.– Я не могу сказать «да», – слабым голосом произнесла она. – Но, может быть, настанет такой день, и я приеду в Стрэттон-Холл.Стрэттон вздохнул. По крайней мере, ему удалось достичь половины поставленной цели.– Предупреждаю вас, что не отступлюсь и буду повторять это предложение снова и снова, – проговорил он твердо. – До тех пор, пока вы не дадите свое согласие. Глава 28 За последние несколько лет Лаи Цин не раз приезжал в Нанкин, снова и снова пытаясь разыскать ту злополучную площадь, где продавец живого товара и его отец торговались из-за Мей-Линг. Он тщетно пытался вспомнить, по каким улицам они с сестрой когда-то бежали, скрываясь от преследователей, – все напрасно.Лаи Цин убеждал себя, что такова его судьба и что это к счастью – ведь он, не раздумывая, убил бы работорговца, если бы удалось того встретить. Значит, судьбе было не угодно, чтобы он запятнал свою душу преступлением против жизни человека, твердил он себе.Путешествуя по Китаю в поисках товаров, он, тем не менее, ни разу не заехал в родную деревушку на берегу Великой реки. Но теперь вдруг осознал, что не может долее откладывать посещение родных мест. Он обязан вернуться домой и избавиться от злых демонов прошлого, осаждавших его, иначе ему придется вечно жить под их гнетом.Длинный путь вверх по Янцзы на древнем пароходике воскрешал уснувшие было воспоминания, и Лаи Цин, стоя у поручней и глядя на медленно проплывающий берег, вновь переживал все детали их с сестрой ужасного путешествия. В Ву-Ху, конечном пункте маршрута старого парохода, он высадился на берег и, наняв небольшую джонку, поплыл дальше по реке. Когда до конца плавания оставалось совсем немного, Лаи Цин отправился в маленькую каюту и переоделся. Он надел длинный, вышитый драконами по подолу и рукавам темно-синий шелковый халат, который должен был уже сам по себе продемонстрировать односельчанам, что он – человек со средствами, а не простой крестьянин. На голову Лаи Цин водрузил новую шелковую шляпу, но на этот раз в ее центре красовалась не шелковая пуговица, а круглая пластина из драгоценного белого жада. Затем он надел новые кожаные ботинки и вернулся обратно на палубу, наблюдая за маневрами джонки, по мере того как она приближалась к скользким и крутым мосткам деревенской пристани.Жители деревни, работавшие на берегу, были крайне поражены, увидев, что к их полуразвалившейся осклизлой пристани пристает корабль. Когда же на берег сошел господин в дорогих шелковых одеждах, они поразились еще больше и все, как один, сбежались на берег. Некоторые даже упали перед Лаи Цином ниц, когда нога последнего ступила на родную землю. Лаи Цин прошел мимо собравшихся односельчан, даже не взглянув на них, – лишь бросил на землю горсть мелких монет. Продолжая свой путь, он слышал, как за его спиной крестьяне дрались из-за денег. Наконец он выбрался на знакомую тропинку, которая вела в деревню, и вспомнил, как много лет назад они с сестрой гоняли по ней к реке стайки белых уток.Стояла жара, ботинки Лаи Цина оставляли на дороге отчетливый пыльный след, в воздухе дрожало марево зноя, а вокруг, сколько хватало глаз, расстилался до боли знакомый серо-зеленый пейзаж, состоявший из однообразных четырехугольников рисовых полей. Он видел, как дети, по пояс в жидкой грязи, уныло брели по полям, подгоняя неторопливых и тоже разморенных жарой буйволов. Некоторые несли в руках тяжелые корзины со свежей рассадой рисовых побегов, и Лаи Цин пожелал им про себя доброго урожая.Могила его маленького брата, вернее, не могила, а место, куда приносили покойников, не имевших, по мнению старейшин деревни, души, находилась на западной окраине деревни. Туда и направил первым делом Лаи Цин свои стопы. Он двигался медленно, не торопясь, чтобы не пропустить то самое место, куда принесли тело его братца Чена и оставили на растерзание собакам и птицам-могильщикам. Несмотря на прошедшие с тех пор долгие годы, Лаи Цин отчетливо помнил тот день и вскоре обнаружил дерево, под которое положили маленького Чена. Он преклонил перед деревом колени и вознес молитву богам за душу усопшего младенца, которого старейшины считали слишком маленьким и недостойным, чтобы обладать ею. Но уж кто-кто, а Лаи Цин знал, была или нет душа у его братишки.Через некоторое время он покинул скорбное место и направился в деревню. Там все оставалось по-прежнему. Слева пруды сельского помещика, подернутые зеленой ряской, где, как и прежде, бултыхались белые уточки, а рядом стоял крестьянин, который пас и охранял их. Лаи Цин даже заглянул на всякий случай в лицо крестьянину, но это, конечно, был не его отец, и он двинулся дальше, покачивая головой и говоря себе, что его отец был уже старым человеком, когда Лаи Цин сбежал от него, и, наверное, давно умер.Его родная деревня ничем не отличалась от тысяч и тысяч ей подобных, раскинувшихся по берегам Великой реки. Те же домики из желтой глины, такой же незамысловатый блеклый ландшафт. Но эту деревеньку он знал слишком хорошо, и его глаза сверкали, высматривая знакомые с детства картины. Вон там, где когда-то была вода, поднялись целые заросли серого пыльного хвоща, ярко-красная крыша храма, казавшаяся ему в детстве верхом красоты и изящества, рассохлась и побурела от солнечных лучей и непогоды. Но, как и прежде, стаи голодных тощих собак слонялись по деревенским улочкам, выискивая поживу; как и раньше, у хилых заборчиков играли ребятишки, одетые в обноски старших братьев и сестер, так же уныло висели над дверями выцветшие лозунги из красной бумаги, желавшие их хозяевам долгой жизни и процветания. Крошечная лавчонка на углу по-прежнему торговала мясом, углем и ароматическими палочками. Глиняные стены, когда-то, в лучшие времена, окружавшие деревню, теперь почти целиком осыпались, возвращая земле то, что ей принадлежало, а многие дома стояли пустыми. Несколько случайных прохожих остановились и, разинув рот, смотрели на великолепного вельможу, Бог знает каким ветром занесенного в их глухомань. Лаи Цин вежливо им кивнул и пожелал удачного дня.Дом его отца, Ки Чанг Фена, находился в самом конце поселка, и Лаи Цин невольно замедлил шаги, приближаясь к нему. У порога дома играл ребенок не более трех лет отроду, а из дверей доносились сердитые голоса. Он остановился и прислушался. Вряд ли человек, который кричал громче всех, был его отцом, но вполне мог за него сойти, поскольку обладал таким же высоким визгливым голосом и точно так же изрыгал проклятия и угрозы. Лаи Цин подошел к двери и громко позвал отца по имени: «Ки Чанг Фен». Тотчас же голоса в доме затихли, и установилось молчание. Затем кто-то прокричал из глубины: – Ки Чанг Фен отправился к праотцам много лет назад. Кто ты такой, что называешь его имя?– Сын его наложницы Лилин, Лаи Цин.В доме послышался шум, потом двери распахнулись, и на пороге предстал сын Ки Чанг Фена от первой жены. Он был так же крепко сложен и невысок, как и отец, а кроме того, напоминал его жестоким и сварливым выражением лица. Одежда на нем была бедная и грязная, а руки заскорузли и огрубели от постоянной возни на рисовом поле. По мере того как он разглядывал своего сводного брата и осознавал, сколь высоко тот взлетел, злость и раздражение с его лица постепенно исчезали.– Да, узнаю, вы – старший сын нашей любимой тети, – воскликнул наконец он. Лаи Цин не удивился такому обороту, поскольку в китайских семьях наложниц традиционно именовали «тетями». – Что привело вас сюда после стольких лет разлуки? – Он отступил на шаг и с любезной, как ему казалось, улыбкой жестом предложил Лаи Цину войти, приговаривая: – Очень рад, очень рад, Лаи Цин.Подозвав жену, он грубым голосом приказал ей приготовить чай, чтобы приветствовать и угостить дорогого родственника.– Насколько я вижу, ты весьма преуспел в нашем грешном мире, – добавил он. – Конечно, ты поступил весьма дурно, когда удрал из дома и оставил своих бедных братьев в одиночестве нести тяжкое бремя хлопот по дому и по уходу за стариком отцом в последние годы его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85