Хотя Мей-Линг много и тяжело работала, она сохранила природную веселость и умела находить радость и в мелочах. Она была, что называется, «нежная душа» и имела трепетное и доброе сердце. Она смеялась и шутила по любому поводу: над собакой, гоняющейся во дворе за своим хвостом, над буйволом, которого сама же украшала водяными лилиями… Она восторгалась мотком обыкновенных красных ниток, подаренных ей соседкой, чтобы было чем перевязать волосы. Наши курточки и брюки были сшиты из самой дешевой бумажной ткани белого и голубого цветов, и в них мы ходили до самых зимних холодов. С наступлением зимы мы получали более теплые куртки, поношенные до невозможности, обычно это были вещи старших братьев, из которых они выросли.Когда мы наконец отправились в путешествие по реке, то плыли не в одной сампане с отцом, а в маленькой лодочке, и должны были следить за тем, чтобы утки не разбредались в разные стороны. Это было даже и неплохо, поскольку, находясь в удалении от отца, мы лишали его возможности нас ругать и награждать подзатыльниками.По реке шел большой поток грузов, и в нижнем течении лодки, джонки и сампаны попадались все чаще и чаще. Тогда я впервые увидел белые пароходы под иностранными флагами, большие джонки, перевозящие соль, и огромные деревянные плоты, на которых жили семьями люди. Но глаза Мей-Линг по-прежнему были красными и припухшими от слез, до того ей было жаль бедных маленьких уточек.До этого путешествия весь наш мир ограничивался родной деревней. Мы никогда не видели города и были поражены видом сотен судов и кораблей, выстроившихся в ряд по реке неподалеку от Нанкина. В городе нас напугали оживленное уличное движение и толпы спешащих людей. Тележки, запряженные мулами, тащили огромные мешки, едва ли не большие по размерам, чем сами животные. Мы, нервные и испуганные, боязливо гнали наше утиное стадо, направляясь к месту последнего пристанища наших пернатых друзей. Кругом сновали кули, которые несли на бамбуковых шестах тяжелые корзины с грузом и норовили притиснуть нас с сестрой к обочине. Время от времени толпу прорезали носилки, на которых восседал дородный купец, а носильщики оглашали улицу предупредительными криками.Мей-Линг внезапно остановилась, чтобы подивиться на роскошную даму, одетую в платье из желтого шелка и стеганый шелковый жакет. Лицо женщины было покрыто белилами и раскрашено румянами и помадой, а черные волосы украшены подвесками из жада. Мы было решили, что перед нами родственница императора, поскольку только приближенные ко двору имели право носить желтый цвет. Я и Мей-Линг едва не задохнулись от восторга, рассматривая ее крошечные перебинтованные ступни, которые она продемонстрировала, выбираясь из носилок и направляясь в магазин, торгующий дорогими шелками всех цветов радуги, – изумрудно-зелеными и индиго, золотистыми и алыми. Потом мы едва не натолкнулись на человека, который выскочил прямо на нас из-за угла, ударяя в огромный гонг. За ним бежал человек со связанными руками, который оказался жуликом. За жуликом, в свою очередь, поспешал заплечных дел мастер, который с каждым ударом гонга хлестал по обнаженной спине вора пучком тонких бамбуковых прутьев.Нас совершенно ошеломили прилавки, заваленные грудами всевозможных съестных припасов и продуктов, о существовании которых мы даже не подозревали: бутылочками рисовой водки различных сортов, пузатыми сосудами со специями и маслами и пастой из семян лотоса. Мы глазели на храмы, раскрашенные алым, зеленым и золотым, на барельефы в виде позолоченных львов, серебряные светильники и огромные толпы молящихся. Наше обоняние ласкал душистый дым сотен и сотен ароматических палочек, и мы притихли, подавленные осознанием окружавших нас богатств и собственной нищеты. Наши бедные деревенские головенки были переполнены разнообразнейшими городскими впечатлениями, запахами и звуками, но мы, тем не менее, не переставали оплакивать судьбу наших маленьких усталых уточек, поскольку все ближе и ближе подходили к обшитому деревом загону, где должны были их оставить. Здесь Ки Чанг-Фен получил причитающиеся ему деньги и велел нам возвращаться на сампан и ждать его там.Мей-Линг все еще всхлипывала, а я напомнил ему, что мы ничего не ели, начиная с раннего утра, а сейчас уже было пять вечера. С ворчанием он извлек из кошелька несколько мелких монет и позволил сходить в ближайшую чайную и купить маленькую миску риса на двоих. Мы в восторге помчались по улице, пытаясь отыскать чайную подешевле. До этого дня нам с сестрой не приходилось бывать в чайной. Для нас это было величайшим событием, и мы даже стали чуточку лучше относиться к нашему отцу за то, что он предоставил нам возможность получить новые впечатления. Но на выданные стариком деньги мы смогли купить лишь миску соленой кукурузной размазни.Тем не менее, нам этого хватило, чтобы на время приглушить голод, и мы отправились бродить по улицам, взявшись за руки и заглядывая в торговые ряды, где продавали изделия из металла, в другом месте – только из серебра, а рядом – только овощи или живую рыбу. Надо сказать, что нас сильно пугали напористые, громогласные и нагловатые, на наш взгляд, горожане. За целый день впечатлений у нас скопилось более чем достаточно, поэтому, вернувшись на берег реки, мы едва переставляли ноги от усталости. Мы разыскали наш маленький сампан, свернулись на нем клубочками и сразу же заснули и видели во сне бедных наших уточек.Часа через два меня разбудил пронзительный голос кули, который тряс меня за плечо и кричал мне прямо в ухо, что отец велел нам возвращаться к нему. Мей-Линг он разбудил подобным же образом, и мы подчинились и послушно побрели за ним, хотя мне и показался странным взгляд, которым он нас окинул.Уже стояла ночь, и наш путь освещали только время от времени попадавшиеся по дороге масляные фонари. Мы с сестрой шли, взявшись за руки от страха, и временами оглядываясь назад. Ароматические палочки, зажигаемые по ночам, чтобы умилостивить божка, охраняющего домашний очаг, горели рядом с каждой дверью, и их сильный запах частично заглушал ужасную вонь, поднимавшуюся из сточных канав и выгребных ям. Зловещего вида кули – наш проводник – уверенно пробирался по лабиринту узеньких улиц и вел нас за собой. Наконец мы остановились на небольшой площади.На углу в тусклом свете фонаря собралась кучка мужчин, и среди них стоял наш отец. Он о чем-то договаривался с жирным плосколицым типом, одетым в черный халат и круглую шляпу с пуговицей в центре. У мужчины были длинные висячие усы, а узкие глазенки хитро поблескивали. Он с самого начала показался мне неприятным. Отец что-то сказал длинноусому, и тот, повернувшись, смерил нас взглядом. Его хитрые глазки долгое время пристально рассматривали Мей-Линг, начиная с хвостика волос у нее на голове, кончая носками поношенных матерчатых туфель. От его внимательного взгляда она вздрогнула и до слез покраснела. Тот пожал плечами и снова что-то сказал моему отцу, который, быстро жестикулируя, принялся яростно с ним спорить. Мы, дети, с удивлением наблюдали эту загадочную сцену.Я обратил внимание на небольшой помост, воздвигнутый на углу площади, и испуганную стайку девушек на нем, которых я сначала не заметил. Мужчины, толпившиеся на площади, с наглым видом поглядывали на девушек, посмеивались над ними, а некоторые даже подходили к помосту и беззастенчиво мяли им груди или касались других интимных мест.Я в ужасе вцепился в руку Мей-Линг. Ей было всего тринадцать лет, она была еще совсем ребенок, и уж ни у кого не повернулся бы язык назвать ее женщиной. Но, несмотря на возраст, она изо всех сил работала на моего отца, и тот знал, что очень скоро ему придется отсчитать кругленькую сумму в качестве ее приданого. Однако старшие сыновья старика скоро тоже должны были обзавестись семьями, и ему пришлось бы раскошеливаться им на свадьбу. Если бы он смог выгодно продать Мей-Линг, ему не пришлось бы кормить ее и выделять приданое, а, кроме того, хватило бы и на свадьбу сыновьям.Мы посмотрели с Мей-Линг друг на друга и все поняли. Она побледнела, и ее большие темные глаза расширились от ужаса. Я быстро взглянул на отца, который все еще торговался с длинноусым. Крепко схватив сестренку за руку, я быстро проговорил:– Бежим отсюда, Мей-Линг. Бежим вместе со мной. Изо всех сил!Незамеченные, мы тихо ускользнули с площади и помчались во весь дух, подскальзываясь на каждой грязи и спотыкаясь о булыжники и груды мусора, разбросанные тут и там. Мы бежали долго, плутая по незнакомым аллеям и улицам, пока не начали хватать воздух широко открытыми ртами, а сердца наши, казалось, вот-вот выпрыгнут из груди. Мы остановились, абсолютно выбившись из сил, и шумно дышали, прислонившись к стене.– Побежали, – наконец снова сказал я, взяв ее за руку, и мы снова понеслись через ночь, неведомо куда, лишь бы подальше от этой ужасной площади и гадких людей, торгующих живыми девушками.Под конец мы выбрались на широкую улицу, которую я узнал, поскольку мы бродили по ней утром, и нашел дорогу к набережной. Мы впрыгнули, как горные козлики, на борт нашего маленького сампана и, оттолкнувшись от берега, изо всех сил принялись грести вниз по реке. Мы были похожи на уток, удиравших от безжалостных людей, и не имели представления, куда мы направляемся. Во всем огромном мире мы хорошо знали лишь нашу деревушку и домик, в котором жили. У нас не было денег и никаких мыслей по поводу того, что делать дальше.Всю ночь мы гребли, как сумасшедшие, и на рассвете, усталые и измочаленные, как все те же утки, пристали к берегу и легли спать. Когда через несколько часов мы проснулись, нас терзал сильный голод, а тело болело по-прежнему, словно мы и не отдыхали. Мы спрятали нашу лодочку в камышах и двинулись вперед по едва заметной тропинке, которая привела нас в какую-то деревню. Однако местные крестьяне просто отворачивались от нас, когда мы просили о подаянии – горстке риса или куске лепешки. Мы пошли дальше, по-прежнему не зная, куда держим путь. И вдруг оказались перед воротами маленького даоистского монастыря, который стоял на берегу бурного и чистого ручья, по-видимому стекавшего с горы.Молодой монах в оранжевой робе, склонив бритую наголо голову, приветствовал нас, и мы, поклонившись в ответ, поведали ему о своих приключениях. Было видно по его глазам, что ему стало жаль нас, и он предложил нам войти и отведать вместе с братьями скудную монастырскую пищу.Нам досталось немного, поскольку нищие монахи жили исключительно за счет добровольных приношений крестьян из окружающих деревень, тем не менее, жидкая рисовая каша показалась нам пищей богов после перенесенных волнений и голода. Ночь же мы провели на спальных матрасиках в бедной, но чистой келье и чувствовали себя среди друзей-монахов в полной безопасности. Как оказалось, эта спокойная ночь была последней из ожидавших нас впереди.На следующее утро, позавтракав мисочкой риса, мы продолжили наше путешествие неведомо куда, сопровождаемые добрыми пожеланиями и молитвами, на которые братья-монахи не поскупились.По дороге мы долго разговаривали с сестрой и пришли к выводу, что нам следует отправиться по реке на нашей лодке до следующего города, а может быть, даже до самого Шанхая, где мы постараемся найти работу. Мы дошли до места, где оставили лодочку, когда уже начало темнеть, и не заметили джонку под черным парусом, стоявшую на якоре за поворотом реки и скрытую в темноте надвигающейся ночи. Самое же страшное – мы не заметили людей с ножами в зубах, которые прятались в камышах. Они неожиданно напали на нас и, зажав нам рты, даже не дали возможности кричать. Наши враги прекрасно знали, что мы не могли далеко уйти, они пустились за нами в погоню и, обнаружив наш сампан, устроили засаду, спокойно дожидаясь нашего возвращения.Буквально через минуту мы оказались на джонке лицом к лицу с нашим отцом Ки Чанг-Феном и жирным узкоглазым работорговцем. Тот разразился смехом, увидев нас.– У этой девчонки есть мужество, – сказал он отцу и ущипнул Мей-Линг за попку, проверяя, стоит ли она тех денег, которые запросил старик. – С другой стороны, – задумчиво произнес он, – у нее нет даже и намека на груди, так, какие-то прыщики. Это, конечно, скажется на цене.Я невольно посмотрел на Мей-Линг – голова ее безвольно упала на грудь, а щеки пылали от стыда, в то время как отец и длинноусый обсуждали ее тело.– Сколько ты дашь за нее, наконец? – спросил наш папаша, которого, по-видимому, утомила перебранка.– Из мальчишки выйдет со временем неплохой слуга, – заявил жирный китаец, важно сложив руки на груди и не переставая разглядывать нас, как скот в стойле. – Даю за обоих триста юаней, и не больше. По рукам?Я посмотрел в глаза отцу и не увидел в них ничего, кроме всепоглощающей жадности.– Ну что, – осведомился работорговец, – берешь деньги или нет? Предупреждаю, что я не добавлю больше ни единого юаня. – И он с подчеркнутым равнодушием отвернулся от отца.Ки Чанг-Фен глубоко вздохнул, и я подумал, что он, должно быть, в этот момент размышляет о сорока юанях, которые заплатил за нашу мать. Отец явно боялся продешевить, подсчитывая свои убытки за все те годы, в течение которых кормил нас с сестрой и предоставлял нам кров. В конце концов, они ударили по рукам, и с этой минуты Ки Мей-Линг и Ки Лаи Цин стали собственностью противного жирного китайца.На нас надели ножные кандалы, чтобы мы не смогли улизнуть, и мы поплыли на джонке обратно в Нанкин, где должны были пересесть на корабль нашего нового хозяина. Когда я переступал люк трюма, то оглянулся в последний раз, но поблизости уже и духа не было нашего любвеобильного родителя.И вот нас заперли в зловонном трюме. Я не знаю, сколько времени мы там оставались в одиночестве, прикованные друг к другу, с опаской прислушиваясь к писку крыс, носившихся по трюму, предаваясь невеселым размышлениям о нашей дальнейшей судьбе.Наконец крышка трюма поднялась, и сверху хлынул чистый воздух раннего утра. Затем показалась голова кули, который спустил нам на веревке корзину с миской риса, куском лепешки и небольшим сосудом с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85