Удивительно.
— Она скоро начнет улыбаться. Она родилась раньше времени и больше похожа на шестинедельную, чем десятинедельную. Так говорит мадам Рашель. Но у Софи очень хороший аппетит.
Словно демонстрируя свое искусство, малышка прикрыла глаза и энергично засосала. Мари-Лор поморщилась.
— О, — ласково заговорила она, — полегче, дорогая. Помедленнее, помедленнее.
— Это больно? — с беспокойством спросил ветеран дуэлей и военных действий.
— Иногда. Да, немножко. Но эту боль не назовешь неприятной.
Мари-Лор улыбнулась, устраивая Софи на плече. Жозеф молчал, очарованный и несколько оробевший от таинственных манипуляций, которые производила Мари-Лор, — отрыжка, подмывание, пеленание.
— Теперь ее можно уложить спать. — Мари-Лор едва не спросила, не хочет ли Жозеф подержать ребенка, но сдержалась, молча наблюдая, как он склонился над задрапированной кружевами плетеной корзиной и поцеловал свою дочь.
Они стояли в нескольких футах друг от друга посередине голубой спальни, смущенные и решительные, как в первую ночь. Мари-Лор сбросила накинутые на нее полотенца.
— Я боялась испортить платье, — тихо объяснила она. — На него, знаешь ли, затрачено столько труда.
Прерывисто дыша, Жозеф шагнул к ней.
— Оно прекрасно. Ты — прекрасна. — Он потянул за ленту на лифе. — Позволь мне развязать.
Одежда — шелк, ленты и кружева медленно опадали на темный ковер, как лепестки цветка от дуновения ветерка. Мари-Лор стало немного страшно, когда были сброшены корсет, кринолин и нижние юбки. Как он отнесется к ее покруглевшему животу, от которого она еще не избавилась? Но Жозеф восхищенно улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать его. Выпрямившись, он сжал руками ее потяжелевшие груди и тоже поцеловал их.
— Стой спокойно, — чуть охрипшим голосом сказала она, быстро развязывая его галстук, — теперь моя очередь раздевать тебя.
Камзол, жилет, башмаки, чулки, рубашка. Она слегка прикасалась губами к его шее, груди и животу, чувствуя, как напрягаются его мускулы.
— У тебя это хорошо получается, — сказал Жозеф, когда Мари-Лор наклонилась, чтобы расстегнуть его панталоны. — Я имею в виду, — засмеялся он, — расстегивать пуговицы.
Но конечно, он имел в виду не только это. Они посмотрели друг на друга, и она стала спускать панталоны с его бедер.
— Нет, — добавил он. — Я хотел сказать, что ты хороша во всем — как говорила о тебе та горничная. Ты мне об этом писала. Помнишь?
«Хороша в постели», как не особенно изящно выразилась Клодин. Что же, вероятно, это так. Дрожь пробежала по телу Мари-Лор, ее расстроило и в то же время возбудило то, что он так холодно оценивал ее.
И тут она забыла обо всем. Гибкий и прекрасный, упругий и возбужденный, он словно расцветал под ее взглядом. «Какой красивый, — думала Мари-Лор. — Элегантный, как турецкая сабля султана. Как хорошо видна каждая вена, так мило вылепленная на темной плоти». Она, по-прежнему стоя на коленях, смело и в то же время робко вобрала его в свой рот.
Он удлинялся и увеличивался, обхваченный ее накрашенными губами. Она играла с ним, втягивала его, ненасытная, как голодная Софи.
Она не торопилась, лаская плоть все сильнее и нежнее. Она уступала ему ведущую роль, вдыхала его запах, радостно вспоминая форму и вкус. Бог мой, как давно это было!
Жозеф взял в руки голову Мари-Лор и двигал ее то быстро, то медленно, то снова быстро. Он торжествующе вздохнул, когда посыпались на пол шпильки и старательно уложенная прическа превратилась в роскошный беспорядок. Его вздохи становились все глубже, сильнее, переходя в стоны, рычание. Мари-Лор прижималась к нему все сильнее. Она хотела его еще ближе, хотела утонуть в нем. Она прижималась к его ногам, как в шторм прижимаются к корабельной мачте, она пила приливы и потоки, струившиеся ей в рот, живые и соленые, как морская вода.
Потом Мари-Лор глубоко вдохнула, как делает пловец, вынырнув на поверхность. Он поставил ее на ноги, не отрываясь от ее губ.
— Это ужасный эгоизм наслаждаться, поедая меня? — проворчал он.
Сплетясь телами, они неловко, мелкими шагами двинулись к кровати.
— Наверное, — рассмеялся Жозеф, когда они оба рухнули на постель. — Но теперь я готов дать тебе что-то послаще.
Он не изменился. Оставаясь таким же эгоистичным и настойчивым, жадным и решительным, требующим от партнера такой же неутомимой ненасытности. Медленно, терпеливо, с дразнящей безумной самоуверенностью он ласкал ее губами, руками, а его глаза, как всегда насмешливо, блестели от удовольствия.
Мари-Лор выгнула спину и, закинув руки за голову, уперлась ими в резную спинку кровати. Он целовал ее тело, касался языком самых интимных мест, его теплое дыхание возбуждало не меньше, чем его губы и язык. В ее голове проносились фразы из его писем.
«Мой язык, мои губы радостно…»
«Ах да. Я останавливаюсь на мгновение… а ты стонешь, выгибаешь спину… но нет, еще нет…»
Еще нет! Ее прерывистое дыхание сменялось глубокими, сотрясающими вздохами и хриплыми стонами. Его руки обхватили ее ягодицы, подняли, не позволяя шевельнуться. А он все еще ждал, терзая ее сотнями легких поцелуев.
Это был вызов, почти унижение, это была дуэль, в которой она в конце концов всегда терпела поражение, когда он доводил ее до предела, лишая всякого стыда и смущения.
— Сейчас, — почти кричала она, — сейчас же! Жозеф послушно, медленно и уверенно доводил ее до судорог, до экстаза, проникая в ее глубь языком и лаская им ее набухшую, разрываемую болью нетерпения плоть. Она больше не могла этого вынести, не могла ждать. Будь что будет. Она проиграла битву, но выиграла войну.
Странно, но казалось, за ее окном началась война. Глухие раскаты, похожие на отдаленный гром, разноцветные вспышки света. Должно быть, это ей кажется. Жозеф довел Мари-Лор до такого состояния, что весь мир казался пылающим, взрывающимся искрами, как и она сама.
Он поднял голову и расхохотался.
— Фейерверк, — только и удалось ему произнести. — Замечательный фейерверк Жанны. — Он набрал в грудь воздуха — ее тело разрывалось от невыносимой муки — и быстро опустил голову туда, где устраивал свой собственный фейерверк.
Ибо она не была полностью удовлетворена. «Еще! — требовало ее тело. — Я хочу еще, чтобы хватило на всю мою жизнь!» Наконец Жозеф истощил все ее силы, и Мари-Лор вскрикнула, напряглась, затем расслабилась и рассмеялась хриплым смехом над удивительной абсурдностью всего происходящего.
— Фейерверк, — хихикнула она, когда он лег рядом и обнял ее, — о Боже, фейерверк!
Он улыбнулся, подняв бровь.
— Это уж слишком, я бы сказал, — пробормотал он. Она нежно лизнула его горло, и ворчание сменилось довольным урчанием.
— М-м, — прошептала она, — пожалуй.
— Они, по-моему, заканчивают, — заметил Жозеф. — Хочешь подойти к окну и посмотреть?
У нее не было никакого желания двигаться.
— Я видела уже достаточно фейерверков. По крайней мере на сегодня.
Он крепче прижал ее к себе.
— По крайней мере на сегодня.
Ночь была тихой, теплой, заполненной страстью и изнеможением. Они дремали, затем просыпались, и оказывалось, что все еще не насытились друг другом.
— Еще раз? — шептал один из них с притворным ужасом.
— Еще раз, — улыбался другой решительно и гордо.
— Еще раз… — вздыхали затем оба, тяжело опускаясь на подушки и обнимая друг друга, не заботясь, кому принадлежит та или иная рука или нога.
— Ты не такая, как раньше, — где-то среди ночи, как послышалось Мари-Лор, прошептал Жозеф. — Ты стала взрослой… и я тоже.
Неужели он это сказал?
Она не могла вспомнить, что ответила или спросила его. Считал ли он это хорошо или плохо? Ибо после полуночи Мари-Лор уснула глубоким блаженным сном, таким глубоким, что, к счастью, в нем не было даже снов.
Глава 12
Она проснулась от утреннего покряхтывания Софи. Почти бессознательно протянула руку к Жозефу. Но рядом его не было.
Мари-Лор протерла глаза. Это и к лучшему; будь он рядом, она не смогла бы оторваться от него. А без Жозефа она попробует осуществить свой хорошо продуманный план.
Жаль, что не придется в последний раз полежать в голубой ванне. Мари-Лор не могла сама нагреть воду и наполнить ванну, и в это утро она не станет вызывать прислугу. В Меликур-Отеле царила тишина. Сегодня маркиза позволила всем поспать подольше. Дрожа от свежей утренней прохлады, Мари-Лор старательно смыла с себя пот и запахи прошедшей ночи теплой водой из таза.
Из зеркала на нее смотрело утомленное лицо: темные, похожие на синяки, круги под глазами, обмякшие губы, щеки, покрасневшие от соприкосновения с пробивавшейся щетиной Жозефа. Прическа пастушки превратилась в спутанные волосы Медузы, расчесать которые стоило немалого труда. Она перевязала их сзади лентой, купленной специально для этого случая.
Мари-Лор покормила Софи, одела, запеленала и быстро натянула на себя платье, приобретенное на деньги Жиля. Она оставит здесь подарки маркизы и мадемуазель Бовуазен, платья, а самое главное — колье, все еще холодившее ей шею. Она повозилась с застежкой, проклиная свои неловкие пальцы. Когда наконец сняла его, то положила колье на столик поверх трех сложенных писем, которые достала из ящика стола.
Те, что были адресованы маркизе и мадемуазель Бовуазен, дались ей без труда: она от всего сердца поблагодарила их за все и пожелала счастья. Она также просила маркизу отдать оставленную ею одежду Клодин и узнать у месье дю Плесси, не сможет ли он что-нибудь сделать для защиты Арсена.
Письмо Жозефу оказалось трудным испытанием. Ее фразы были неуклюжими и запутанными. Конечно, он уже о многом знал. Когда-то давно, в замке она говорила ему, какой бы образ жизни хотела вести, — жизнь хозяйки книжной лавки, достойную, размеренную, посвященную труду. И независимую. Как бы она ни рисковала, ей была необходима независимость.
С тех пор намерения Мари-Лор не изменились. Париж, казалось, помог ей узнать кое-что о себе самой.
«Я должна жить среди простых людей, Жозеф. Той массы людей, которые заполняют улицы и ругаются, когда кучер дворянина (возможно, твой кучер) кричит, чтобы они давали ему дорогу».
Ей необходимо жить, как живут эти люди на улицах.
Ибо она была обыкновенной, простой, как и те люди, личностью, с обычными искренними симпатиями и антипатиями. Простая женщина с обычными понятиями — не терпящая элегантности или интриг, совращения и эгоизма.
«И поэтому, Жозеф, несмотря на то что я буду любить тебя до конца моих дней, я не могу полюбить жизнь, для которой ты рожден».
И пока она не найдет выхода, не разберется в этой ситуации, ей лучше всего не видеть его — некоторое время или, она еще не решила, как можно дольше. Мари-Лор понимала, чего хочет — совершенно иного мира. Чего она не знала, так это того, с чем ей придется в конце концов смириться в реальном мире, в котором она жила.
Неудивительно, что ее фразы становились такими вымученными. Она исправила их как могла, переписала начисто и аккуратно высушила песком, который, казалось, попадал ей в горло и в глаза.
Но никаких слез! У нее будет достаточно времени, чтобы поплакать, после того как она поселится в крошечной квартирке на улице неподалеку от книжной лавки месье Моро. Комнатки были вполне приличными и достаточно большими. Конечно, там не было голубых ванн или пушистых ковров. Но плата была невысокой. Мари-Лор сможет платить за нее из жалованья, которое предложил ей месье Моро.
Он сделал ей предложение неделю назад, после того как заверил, что не станет ее ни о чем расспрашивать. И он желает ей только хорошего, если… он замялся, если виконт будет содержать ее и дальше.
— Но, — продолжал он, — если вам нужна работа, то я могу предложить способ зарабатывать на жизнь, который вам уже знаком. Это устроит и меня, — добавил он, — поскольку вы способны и трудолюбивы. Вы будете великолепной помощницей.
Мари-Лор растрогала его деликатность.
Да, ответила она, ей может понадобиться работа. Но она боялась сразу же принять это предложение, опасаясь, что в последнюю минуту передумает и поставит его и хозяйку квартиры в неудобное положение.
— Не могли бы вы подождать три дня? — спросила Мари-Лор. — Только до четверга.
Если она не появится к девяти часам утра, это будет означать, что ей не хватило храбрости воспользоваться любезным и великодушным предложением месье Моро.
Часы на камине пробили шесть. Мари-Лор расправила постель и подняла с пола роскошное платье. Еще рано. Месье Моро не появится в лавке раньше восьми. Но она уже собралась и была готова идти. Взяла на руки Софи и повесила на плечо мешок с кое-какой одеждой, пеленками и книгами.
Надо идти и покончить с этим.
Мари-Лор спустилась по лестнице, быстро свернула в коридор, ведущий к черному ходу, которым пользовались торговцы. «Совпадение», — подумала она.
День обещал быть теплым и солнечным. Парижские улицы никогда не пустуют, но в этот час на них было тихо. Пекари, проработавшие всю ночь, разошлись по домам, а садовники, прижав к плечу, как мушкеты, свои грабли, еще не спешили на работу. Солнце поднялось над рядами домов. Мари-Лор зевнула.
Хорошо бы выпить чашку кофе. Впрочем, она подождет, пока не уйдет подальше от дома маркизы. Минут через пятнадцать она остановилась перед собором Нотр-Дам. Здесь Мари-Лор выпила крепкого кофе из железной кружки у уличной торговки, смуглой женщины, с легкостью несшей на спине бак с ароматным напитком. Торговка, пока Мари-Лор пила, восхищалась Софи.
— Она похожа на своего отца, — сказала женщине Мари-Лор, но пораженная той болью, которую вызвали у нее эти слова, быстро вернула кружку и поспешила дальше.
Она задержалась на берегу Сены, наблюдая за тем, как мужчины и женщины разгружают корзины с провизией, которой сегодня накормят город. «Смотри, Софи! Смотри на уток, цыплят, хорошеньких кроликов». Как грустно, что когда-нибудь ей придется объяснять, что цыплятки, которые кудахчут, клюют и отряхивают перышки, утром были теми же «цыплятками», которых они днем съедят за обедом. Но эта грусть пока еще в будущем. Софи весело размахивала ручонками, глядя на солнечные блики, играющие на воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39