Мой язык, мои губы с наслаждением изучают географию твоего тела — прелестные холмики твоих грудей, гладкую равнину живота между бедрами и еще ниже пламенеющие завитки волос на бугорке. Я задерживаюсь здесь, у входа, а ты изгибаешься мне навстречу… но нет, еще нет.
Я вернусь туда, малышка, но сначала я поцелуями проложу дорожку и доберусь до нежной кожи под твоими коленями, и по пути я не пропущу ни одной веснушки…»
Вероятно, ей не следовало слишком скоро прятать это письмо, по крайней мере до тех пор, пока оно не утратит своей власти над ней, заставляя трепетать. Или пока она не придумает, как написать не менее эротический ответ.
Но до сих пор ее попытки не увенчались успехом.
И не потому, что, думая о нем, Мари-Лор не воображала этих ласк. Даже наоборот. Но изложить мысли на бумаге — это совсем другое. Она уже испортила драгоценный лист, пытаясь описать свои ощущения в момент близости. Но почему-то получилось не то, чего она хотела, — она бы оскорбила его, написав, что чувствовала себя «заполненной» и «заткнутой» и что он был «большим, как батон хлеба». Это была правда, но производило не то впечатление, на которое рассчитывала.
И поэтому Мари-Лор кончила тем, что извинилась — с достаточным юмором, как она надеялась, — за свою неспособность выразить чувства и пообещала сделать это лично, когда они встретятся через месяц.
Может быть, через месяц.
До возвращения герцога и герцогини оставалось всего две недели. Допуская, что они не сразу выплатят ей жалованье, Мари-Лор надеялась получить свои двадцать ливров до Нового года.
Луиза ей объяснила, как здесь выдают жалованье. Горгоне нравилось устраивать небольшую церемонию: каждый раз, когда проходило шесть месяцев со дня найма или с1 того дня, с которого герцогиня предпочитала считать, тебя вызывали в маленькую комнату в покоях хозяйки. Герцогиня сидела перед большой хозяйственной книгой, как в день Страшного суда, готовясь произнести небольшую речь по поводу совершенных тобой за эти месяцы проступков. «У нее острый взгляд, Мари-Лор, ты удивишься, как много она знает. И злой язык». И только после того, как ты склонишь голову и смиренно пообещаешь исправиться, получишь свои деньги.
Прекрасно! Она склонит голову, пообещает исправиться, а затем, крепко зажав в руке деньги, объявит о своем уходе, а герцогиня может хоть повеситься.
Да, через месяц, может быть, даже скорее.
Месье Коле дал Мари-Лор список вероятных нанимателей в Париже вместе с рекомендательным письмом. Ей оставалось лишь сложить вещи, забрать свои восемьдесят ливров, заплатить пятьдесят шесть из них за проезд в Париж, отослать уже написанное письмо Жилю — и вот она уже в дороге.
Это казалось таким счастливым, радостным концом.
Так почему же она не испытывала ни счастья, ни радости?
Почему, если не считать жизнерадостных писем, которые она писала Жозефу, Мари-Лор была так напряжена и раздражительна, беспокойна и испугана… Девушка была уверена в том, что произойдет что-то ужасное?
И это она, обычно такая терпеливая и жизнерадостная, это она уверяла Жозефа, что два месяца не такой уж долгий срок. Но он оказался прав. Время после его отъезда тянулось бесконечно, и Мари-Лор начала понимать, что своим подавленным и печальным видом она выделяется среди остальных слуг, наслаждавшихся отсутствием господ.
— Кот из дома — мыши в пляс, — заметила Бертранда шесть недель назад, когда вместе с Луизой и Мари-Лор смотрела, как семейная карета катится по подъемному мосту и затем исчезает за холмом.
Последовали объятия, улыбки и непристойные шутки. Николя и месье Коле, сблизив головы, о чем-то советовались, и Николя произвел некоторые расчеты относительно того, какое разумное количество бутылок вина из герцогского погреба могли бы выпить слуги, чтобы их можно было бы списать в хозяйственных книгах как «испорченные» и «разбитые».
Его двойной бухгалтерией заразились даже лакеи. Неделю спустя Мари-Лор ночью спустилась вниз, чтобы спрятать еще одно любовное письмо, и услышала разговор. Арсен по секрету шептал Николя, что о чем-то «полностью позаботились». Ни один из них не заметил ее. Она пожала плечами и на цыпочках поднялась обратно к себе наверх. Люди, занимающиеся финансами Франции, вероятно, похожи на Николя, подумала она: умные, проницательные, но не такие добрые, как Николя, не желающие делиться плодами своего ума.
Но по-прежнему была работа, даже во время этого короткого праздника. Николя был великодушен, но не собирался позволять кому-либо уклоняться от своих обязанностей. Горгона оставила строгий приказ о том, что должно было быть выполнено к ее возвращению.
И это делалось. Удивительно, как много могут сделать люди, если их не подгоняют. Слуги отдыхали за едой, шутили, флиртовали и иногда по вечерам даже танцевали, как те мыши из пословицы Бертранды. На кухне в очаге весело горел огонь, и они наслаждались обществом друг друга в тепле и уюте, а над Провансом шли дожди, и среди холмов гулял мистраль.
Мари-Лор старалась скрыть свое плохое настроение и не портить его другим.
Вероятно, это всего лишь усталость, думала она. Она заставляла себя трудиться, ее одолевала зевота, она терла глаза и, пошатываясь над тазом, мыла посуду, а однажды чуть не упала на горшок с кипящим желе. С чувством вины она принимала помощь Робера и только пожимала плечами в ответ на расспросы встревоженной Бертранды.
— Но, Бертранда, я здорова. Правда, я хорошо себя чувствую. Почему мне должно быть плохо?
«Конечно, я устала, — убеждала она себя. — Занимаясь в течение месяца каждую ночь до зари любовью, любой почувствует усталость. Как только я отосплюсь, — решила она, — я буду как новая. Или хотя бы не так буду страдать от отсутствия Жозефа и так ужасно завидовать его жене». Сейчас она жалела, что помешала ему сказать все, что он пытался, в их последнюю ночь. Возможно, он сумел бы успокоить ее.
Или не сумел бы?
А если предположить, что маркиза оказалась красивее, чем о ней говорили? Или, голодая, приобрела более модную фигуру?
Но не ее внешность имела значение. Она оставалась его женой, оставалась аристократкой. Аристократы должны иметь детей; Жозеф будет вынужден исполнить свой долг. «Да и какая женщина, — думала Мари-Лор, — не захочет ребенка, который имеет право наследовать одаренность Жозефа? Конечно, только аристократ может позволить себе предоставить ребенку все, чего он заслуживает».
Она зажмурила глаза, прогоняя неприятные образы, прижала к глазам кулаки, отталкивая неприятные мысли.
От этого у нее закружилась голова. И когда головокружение прошло, Мари-Лор почувствовала полный упадок сил и страх.
Луиза в эту ночь была на кухне, отплясывая джигу с Мартеном и другими слугами. Мари-Лор же осталась наверху почитать в постели.
Она оттолкнула книгу и задула свечу. Ибо слова — даже слова Шекспира, — казалось, сегодня утратили над ней свою магическую власть.
«Блаженны переносящие удары судьбы», — заявлял в пьесе один из героев.
Неужели?
А она знала совсем другой противоречащий пример, другого популярного писателя. Он вертелся у нее в голове или, вернее, на языке. Но Мари-Лор слишком устала, чтобы вспоминать его сейчас… ее руки и ноги словно налились свинцом, и…
Что это за ужасный звук, пробудивший ее от глубокого, полуобморочного сна? Он звучал как громовой глас небес, в который она не очень верила, или как лесное привидение, о котором любили рассказывать слуги. И казалось, этот крик «Не-ет!» был обращен к ней одной, злорадно оповещая ее, что надежды никогда не осуществятся.
Стояла глубокая ночь. Но она не думала об этом. Дрожа всем телом, она бросилась на Луизу, безжалостно растолкав ее, залилась слезами.
— Но, Мари-Лор, это мистраль… О, не плачь, Мари-Лор, он по-прежнему любит тебя.
— Нет, нет! Он не может, Луиза! Не такую, какая я сейчас — все время недовольная и измученная, волосы у меня . висят, а живот перестал быть плоским, и в нем… ребенок.
Она сглотнула слезы и с тревогой посмотрела на Луизу. Она впервые призналась кому-то в том, в чем до сих пор не признавалась самой себе.
Но Луиза нисколько не удивилась и не ужаснулась.
— Мы все думали, как долго ты будешь притворяться, — шепнула она, — как у Арсена…
Она округлила глаза и зажала себе рот. А потом с ласковой улыбкой на обезображенных губах нежно поцеловала Мари-Лор и погладила ее так странно округлившийся живот.
— Месье Жозеф будет любить тебя еще больше, — сказала она. — Ты станешь похожа на прекрасную спелую зимнюю грушу.
И разве Мари-Лор не знает, успокаивала ее Луиза, что мужчины любят маленьких детей?
— Они, конечно, это скрывают. Они не любят детского плача и пеленок, но так гордятся, что сотворили целого нового человека. Я видела это по лицу моего отца каждый раз, когда появлялся ребенок. Не беспокойся, Мари-Лор, увидишь, он будет счастлив и горд. И не так уж долго ждать, не правда ли, когда ты приедешь к нему в Париж?
Мари-Лор покачала головой, сдерживая слезы и невольно улыбаясь и позволяя убедить себя. Не так уж долго оставалось ждать. Герцог и герцогиня вернутся через две недели.
Одну неделю.
Два дня.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Прованс
Конец декабря 1783 года
В тот день, когда карета с герцогом и герцогиней прогромыхала по подъемному мосту и въехала во двор, у Бертранды нашлась менее веселая пословица: «Кто смеется в пятницу, тот заплачет в воскресенье».
Праздник закончился. Герцогиня в тот же день вызвала к себе Николя.
Он провел у нее около часа, а затем несколько часов расхаживал, что-то записывал, пытаясь разделить ее приказания на отдельные задания.
— Мне предстоит распределить обязанности, — объявил он за ужином в буфетной. У него печально опустились плечи. — Это никому не понравится, — добавил он.
— Ладно, — ответила Бертранда, — но сначала давайте послушаем, что расскажет нам Жак о Париже. Надо чем-то занять наши головы, когда начнут болеть спины. Жак, расскажи нам о свадьбе.
— Она была в соборе, — начал Жак, — там окна из цветного стекла и всех нас окрасило в разные цвета, и…
Он продолжал описывать суету парижских улиц, богатство и великолепие Меликур-Отеля, изумительные таланты девушек из Пале-Рояля, где, казалось, герцог провел большую часть времени и даже, добавил Жак с усмешкой, пару раз поделился «развлечением» со своим камердинером.
— А какова, — спросил кто-то, когда завистливый смех утих, — жена виконта?
— Ужасно некрасивая, — ответил Жак, — даже вообразить невозможно, как джентльмен может с ней спать.
Мари-Лор не могла сдержать радостного вздоха.
— Однако, — продолжал он, — маркиза хорошая хозяйка; слуги ей преданы: из них не вытянешь ни одной сплетни, так хорошо им платят. У нее хороший стол, хотя гостей бывает немного. Но те, кого она принимает, очень интересны. Ее подруга актриса мадемуазель Бовуазен. — Он бросил взгляд на Мари-Лор. — О-ля-ля, я никогда не видел такой красавицы. — Для большего впечатления Жак помолчал. — Никто никогда не видал такой красавицы. И у нее репутация…
— Ладно, ладно, пока достаточно, Жак. Завтра мы послушаем, что было дальше. — Вмешательство Николя встретили криками и свистом.
Жак ухмыльнулся и возвратился к еде. Остальные успокоились и приготовились слушать объявления, не сулящие ничего хорошего.
— Через две недели будет банкет и бал по случаю Нового года, — сообщил Николя. — Так что надо как следует убрать и вычистить бальный зал. — Он мрачно кивнул: — Да, каждую подвеску на каждом хрустальном канделябре! Меню должно быть на кухне пересмотрено, ибо герцогиня наконец чудесным образом забеременела.
Еще несколько свистков последовали за этим сообщением, как и несколько взглядов, устремившихся на Мари-Лор.
— Тихо! — крикнул Николя. Во всяком случае, беременная Горгона предупредила его, что она теперь должна быть очень осторожна в еде.
Месье Коле в страшной обиде вышел из комнаты, оскорбленный подозрением, что в его кухне могут готовиться блюда, тяжелые для пищеварения.)
— Плотники вернутся сразу после праздников, — сказал Николя, — чтобы построить что-то вроде нового охотничьего домика для герцога, а также апартаменты для нового члена семьи.
— Значит, снова будут стремянки и тряпки, — проворчала Бертранда, — и повсюду известковая пыль.
— И потребуется, — закончил Николя, — почти полностью обновить гардероб герцогини с учетом ее положения. Ее горничной нужна помощница, — он кивнул в сторону Луизы, — чтобы разобрать вещи из одиннадцати сундуков, которые привезли из Парижа. Не говоря уже о разных коробках с лентами, чулками, шляпами и перчатками.
— А, и Мари-Лор…
Слава Богу! По крайней мере она получит свои деньги.
— … мадам хочет, чтобы ты сегодня подавала чай в библиотеке.
У девушки вытянулось лицо.
— Нет, — добавил он, — она не сказала, когда тебе заплатит.
Мари-Лор уловила виноватые нотки в его голосе. Николя не сказал бы этого, но он совсем забыл о своем обещании спросить герцогиню о двадцати ливрах, без сомнения, только потому, что все предъявленные требования совсем сбили его с толку.
Она кивнула, смирившись с разочарованием. Нет смысла еще больше затруднять Николя, да и для нее это не было большой неожиданностью. Луиза объяснила, что платят почти всегда с опозданием, «чтобы сэкономить на этом несколько су».
— Надень чистый передник, — сказал Николя, — и не греми чашками.
Относительно чашек это был хороший совет. Ибо при входе в библиотеку Мари-Лор охватило необъяснимое волнение, не покидавшее ее в течение всего этого длинного часа, который она провела в обществе герцога и герцогини.
Нельзя сказать, что они вели себя как-то странно. Герцогиня демонстрировала свою власть не больше чем обычно, а герцог был лишь слегка пьян. Когда она подавала ему чай, он, конечно, заглянул в вырез ее платья. Впрочем, он в любом случае сделал бы это. Его взгляд выражал скорее спокойствие и уверенность собственника, а не грешную похоть.
Они с женой почти не разговаривали друг с другом.
Но у Мари-Лор создалось впечатление, что они следили за каждым ее движением, и в их глазах поблескивало холодное самодовольство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39