Ей стало ясно, что сейчас ее женская власть сильнее всего остального.
— Признавайтесь, капитан: хотите меня?
— Господи, да! — в отчаянии простонал он и почти задохнулся, когда она вновь наклонилась к нему. — О-о-о, Эми, Эми…
Ее теплые губы сомкнулись в кольцо. Медленно, бережно она вбирала в себя его плоть. Луис не сводил с нее глаз — он чувствовал, что пути назад уже нет.
— Да, да… — вырвалось у него; пальцы погрузились в роскошные шелковистые пряди. В неистовом порыве он притянул ее еще ближе к себе, еще шире развел для нее колени, еще сильнее сделались его толчки.
Эми тоже понимала, что кульминация совсем близка. Она приняла его глубоко, едва ли не в самое горло, решив подарить ему то, чего он еще не изведал.
До конца оставались считанные секунды. Луис попытался ее отстранить, но Эми не поддалась. Она осталась с ним и, когда наступило завершение, поняла, что его экстаз превзошел все, что судьба посылала ему до сих пор.
— Нет… о-о-о… ах… Боже мой, да, да… Милая, да, крошка моя…
Бог-Солнце вздрогнул в последний раз и бессильно откинулся на спину.
Глава 40
Итак, их бурный роман продолжался… как прежде. Но красавец капитан никогда не упускал возможности напомнить своей обнаженной белокурой красавице, что независимо от того, как жарко разгорается в них страсть или каких высот блаженства они достигают во взаимном порыве, наслаждение остается чисто телесным и никогда не затрагивает его сердца. Она не затрагивает его сердца.
Эми также была тверда как кремень.
Даже лежа в его объятиях, ночь за ночью, содрогаясь от чувственного восторга, который он ей дарил, и доводя его до такого же страстного ликования, она бесстрашно выдерживала гипнотический взгляд его черных глаз и упрямо доводила до его сведения, что, даже завладев ее телом, он никогда не овладеет ее сердцем.
И при всем том Эми страдала как никогда раньше. Испытывая к себе самой куда большее отвращение, чем к черствому язвительному капитану, терзаясь неизбывным чувством вины, она тем не менее находила ни с чем не сравнимое упоение, проводя в его объятиях ночные часы. Их пылкие соединения ничем не напоминали то, что было между ними в юности.
Тогда они оба были невинны и неопытны, и они вместе учились любить друг друга. Они были неловкими и неискушенными; они ничего не знали о том, как давать и получать наслаждение сполна.
А этот мужчина с суровым лицом… с ним все было совсем по-другому. В высшей степени умелый любовник, Кинтано был способен довести ее до сладостного опустошения — и добивался этого самыми разными способами. В частых актах их безумного слияния он подстрекал ее совершать такие действия, о которых и речи не могло быть, когда она делила ложе с мужем. И, понимая всю свою вину, она со стыдом признавалась себе, что эти действия не вызывают в ней отвращения. Она получала невероятное удовольствие от каждого сладострастного порыва, соединявшего их в единое целое, от каждого — пусть даже пугающего — телесного выражения ненасытного голода плоти, который они столь рьяно старались утолить.
Тем не менее она постоянно убеждала себя, что ненавидит жестокого капитана. Ненавидит себя — за то, что разделяет его неостывающий жар: ведь это непростительный грех — делать то, что делают они, когда ни один из них не питает к другому даже тени человеческой привязанности! Ненавидит его за то, что он делает ее шлюхой, ведь именно шлюхой она должна себя считать по его милости. Ненавидит душные ночи, когда она столь постыдно себя ведет.
Ненавистными были для Эми ночи, когда Луис занимался с ней любовными утехами. Но еще более ненавистными были ночи, когда он этого не делал. Капитан оказался сущим виртуозом в искусстве отмерять не только наслаждение, но и муку — и ни на минуту не позволял Эми обрести хоть какое-то равновесие. Словно видя насквозь ее истерзанную душу, он безошибочно угадывал моменты, когда она больше всего жаждала его прикосновения.
И тогда он отнимал у нее эту радость.
Долгими жаркими бессонными ночами, когда она сильнее всего стремилась к нему, нуждалась в нем, Луис не приходил к ней в спальню. Зная, что она томится в ожидании, он неторопливо прогуливался вдоль стен асиенды, и огонек его сигары светился в ночи, как маяк.
В иные ночи он приходил. Приходил лишь для того, чтобы раздеться донага и уснуть рядом с ней. Чтобы вздыхать и потягиваться, заставляя ее изнемогать от желания.
И не прикасаться к ней, зная, что ее терзают адские муки, что ее сжигает жажда его близости. А потом, когда она меньше всего ожидала этого, когда жар в ее крови начинал понемногу остывать, тогда он властно привлекал ее к себе и вновь возносил в райские кущи.
В одну из таких ночей, беглым поцелуем коснувшись босой пятки Эми, Кинтано поднялся с кровати, натянул штаны и сказал:
— Не вставай. Я сейчас вернусь.
Он вышел из спальни. А когда вернулся, в руках у него была высокая стопка больших коробок, которые он расставил перед Эми на кровати. Эми, которая сидела прислонившись к спинке изголовья, вопросительно взглянула на Луиса.
— Это тебе, — сказал он и поставил одну из коробок ей на голые коленки.
Любопытная, как дитя, Эми подняла крышку, отогнула складки упаковочной бумаги и вынула из коробки самое умопомрачительно красивое вечернее платье из всех, какие ей довелось повидать на своем веку.
То был шедевр из переливающейся на свету золотистой тафты с плотно облегающим лифом. Глубокий вырез оставлял открытыми плечи, на руки ниже выреза набегали от лифа несколько косых складок. Согласно самой последней моде, линия талии была завышена, а юбка — более узкая, чем то дклалось раньше, — расклешена сзади.
Эми не могла сдержать восторг. Ее синие глаза так и сияли, когда она держала перед собой это восхитительное платье, откровенно любуясь им.
Обращаясь скорее к себе самой, чем к Луису, она тихо проговорила:
— Никогда не видела ничего подобного. Как красиво! Даже не помню… какое же платье я в последний раз…
Луис наклонился и забрал платье у нее из рук:
— Встань и примерь его.
Эми немедленно вскочила с кровати:
— Наверное, мне нужно надеть корсет… и сорочку, и нижнюю юбку, и…
— Сегодня тебе ничего не нужно надевать под платье.
Он взял ее за руку и повернул, потом поднял платье, надел его на Эми и одернул подол вниз. Разгладив ткань по фигуре и ловко застегнув крючки короткого, плотно облегающего лифа, Луис приказал:
— Повернись.
Ее руки благоговейно пробежались по юбке из тафты. Обратив к Луису лучистые глаза, Эми сказала:
— Сидит просто великолепно! Как будто специально для меня сшито!
— Оно действительно сшито специально для тебя.
— Для меня? Но как ты…
— Однажды в Сандауне я встретил твою приятельницу, Диану Клейтон. Она была одета очень красиво; мне всегда хотелось видеть тебя в платьях именно такого стиля. Она назвала мне имя и адрес своей портнихи в Сан-Антонио. Я и послал туда одного из моих людей с твоими мерками, чтобы он заказал дюжину платьев.
Временно позабыв об истинной природе своих отношений с Луисом, Эми так и ахнула:
— Ты хочешь сказать, что заходил с Дианой в гостиницу и все, чем вы там занимались, было…
— Чем же еще?..
Он пожал плечами. Но она успела уловить тень самодовольства, промелькнувшую у него во взгляде, когда он заподозрил, что она его приревновала. В свою очередь, он поинтересовался:
— Но ты-то каким образом узнала, что я был в гостинице с мисс Клейтон?
— Ах… да, в общем, это не важно… А можно мне посмотреть остальные? — спросила она и, отступив от него на шаг, подняла крышку другой большой коробки.
Великолепное платье из шелка абрикосового цвета, со смелой горизонтальной линией выреза. Потом — из светло-голубого файдешина, с рукавами модного покроя «пагода» и тонким кружевом, обрамляющим глубокий треугольный вырез. Желтое атласное, с глухим воротом до подбородка, длинными узкими рукавами, узким лифом и спинкой, открытой чуть ли не до талии.
Луис стоял, прислонившись мускулистым плечом к угловому столбику кровати, и наблюдал за Эми, с великим воодушевлением разглядывающей новые платья. Она настоящая женщина, снисходительно думал он, женщина с головы до пят. Ей и в голову не приходило прибегнуть к каким-либо фальшивым уловкам, чтобы скрыть радость, которую она испытывала при виде этих новых роскошных нарядов.
Сейчас она, босая, стояла в вечернем платье из золотистой тафты; растрепанные волосы падали ей на лицо, и она выглядела как настоящий ребенок. Как взбудораженная маленькая девочка, которой только что позволили посмотреть, что же положил ей Санта-Клаус под рождественскую елку.
И сразу же боль пронзила его сердце: он слишком хорошо помнил время, когда она и в самом деле была маленькой девочкой. Любопытной маленькой девочкой с косичками, которая повсюду ходила за ним по пятам и задавала миллионы вопросов и вечно желала узнать, что он думает о том или об этом.
Эми схватила желтое атласное платье и сказала: — По-моему, теперь надо примерить вот это. А ты как думаешь?
Она подняла на него вопрошающий взгляд — и на какую-то секунду он почувствовал себя снова двенадцатилетним мальчиком по имени Тонатиу, которого боготворит эта одиннадцати-летняя белокурая девочка. Мускул дрогнул у него на подбородке, и он покачал головой.
Его взгляд упал на изгиб ее полной груди, виднеющейся над краем глубокого выреза платья. И она уже не девочка, и он не мальчик. Они не дети. Он взял у нее из рук желтое платье и отбросил его в сторону.
— Примерь их завтра, — посоветовал он, придвигаясь поближе к ней. Его рука легла ей на плечо, а потом медленно опустилась, приняв в ладонь ее правую грудь. Потом, отпустив ее, он быстро освободился от своих брюк, наклонился, поцеловал ее раскрытые губы и сказал: — Давай порезвимся.
— Тебе придется расстегнуть крючки у меня на спине, — был ее ответ.
— Нет, — возразил он. — Оставайся в платье.
— Да как же! Мы его помнем!
Он сел на край кровати, подтянул ее к себе, быстро сдвинул перед золотистой юбки вверх, до талии, и усадил ее верхом к себе на колени. Пока он прокладывал путь в ее лоно, тафта громко шуршала. Понимая, что ее красивое новое платье будет безнадежно измято, Эми нахмурилась.
Но ненадолго.
Через несколько минут она уже вздыхала от удовольствия, и эти вздохи звучали громче, чем шорох тафты, и оказалось, что заниматься любовью в дорогом вечернем туалете — это огромное, хотя и слегка извращенное, наслаждение.
Странными, очень странными оставались их отношения в течение всего знойного техасского лета. Каждый день, встречаясь друг с другом на глазах у слуг и солдат, они вели себя как вежливые, но совершенно чужие друг другу люди. Каждый вечер они переодевались к обеду: Эми — в новые ослепительные наряды, а Кинтано — в какой-либо из своих военных мундиров. С самым чопорным видом они восседали на противоположных концах длинного обеденного стола, и с каждой минутой нарастало между ними напряжение, и на сердце у них становилось все тяжелее и тяжелее.
Когда же наступала душная ночь, они взрывались ураганом страсти — и оба были убеждены, что их сердца и души не подвластны этому урагану, охватывающему только их разгоряченную плоть.
Луис продолжал держаться так, словно Эми ничего для него не значила. Но это не совсем соответствовало действительности. Чем больше он сжимал ее в своих объятиях, тем большее значение она для него приобретала, тем больше он к ней привязывался. А чем больше он замечал за собой эту слабость, тем более отчужденно держался. И его высокомерная манера обращения с ней наталкивалась на рассчитанную холодность Эми.
Всегда и везде… если не считать постели.
Там она не могла кутаться в защитный плащ ледяного безразличия. В жаркие летние ночи она по-прежнему уступала страстному влечению — и то же происходило с ним. Но несмотря на эти непростительные ночи, Эми пребывала в уверенности, что презирает его.
Вот так все и продолжалось до знойного августовского дня, когда одинокий светловолосый всадник легким галопом промчался по длинной, усыпанной гравием подъездной аллее Орильи.
Глава 41
Стоял самый знойный час дня. Старая асиенда была погружена в тишину и безмолвие. Слуги дремали у себя в комнатах. Время сиесты в Орилье. В просторном особняке бодрствовала только Эми.
Жара мешала ей уснуть. При закрытых ставнях и задернутых шторах в темной спальне было мучительно душно. Это не беспокоило ее в начале сиесты, когда они с капитаном занимались любовью.
Тогда жара почти ей не досаждала, хотя они оба покрылись испариной уже после первых поцелуев. И говоря по правде, это каким-то образом даже усиливало удовольствие.
Но потом, когда он заснул, а она лежала рядом с ним, ей вдруг стало трудно дышать спертым воздухом спальни, трудно выносить липкость собственной кожи. Она молча выбралась из кровати, обтерлась мокрой губкой, оделась и, выскользнув из комнаты, спустилась по лестнице.
Теперь она стояла на каменном крыльце, поливая жаждущие, увядающие кустики олеандров.
Она заметила облако пыли на горизонте и отставила лейку. Поддавшись любопытству, она пересекла просторное крыльцо, подняла руку, защищая глаза от солнца, и увидела одинокого всадника, быстро приближающегося к асиенде.
Натянув поводья, он осадил лошадь, спешился и долго стоял на месте, осматривая асиенду. Потом снял шляпу, и Эми схватилась за сердце.
По центральной дорожке к ней решительным шагом направлялся высокий стройный мужчина. Его светлые золотистые волосы блестели на солнце, а широкая улыбка оставалась такой же фальшивой, какой была всегда.
— Бэрон… — Эми беззвучно, одними губами произнесла его имя.
Да, по дорожке и в самом деле вышагивал к ней навстречу ее эгоистичный подлый братец, не подававший о себе вестей уже много лет, а ее первой и единственной мыслью была мысль о Луисе Кинтано, который сейчас спал мирным сном в ее постели. Что же произойдет, когда он проснется? Что произойдет, когда Бэрон узнает, что Луис здесь?
— Бэрон… — сказала она, с трудом обретая голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50