Поговаривали, что в тех краях зияют каньоны столь глубокие и широкие, что человек, который в них забредет, может проблуждать там до конца дней своих и так и не найти выхода. Большую Излучину Техаса населяли индейцы, беглые каторжники, кагуары и ягуары, одичавшие лошади и гремучие змеи.
И ни от кого не приходилось ожидать дружелюбия.
Отчаяние обуяло Эми с новой силой, когда бандиты-апачи повернули своих лошадей вверх по каменистой тропе. Они явно направлялись к предгорьям хребта Дэвиса. Если эти дикари утащат ее в Большую Излучину, со всякой надеждой на освобождение можно будет распроститься.
Ей совсем не хотелось здесь умирать. Никто и понятия не имеет, что с ней случилось. Линда, ненаглядная озорница Линда, так и не узнает, как погибла ее мать. Никто не найдет ее побелевшие кости и не отвезет их в родную Орилью.
Страх и отчаяние вызвали в ней новый прилив сил. Эми круто обернулась и прямо в лицо державшему ее здоровяку закричала:
— Нет! Не везите меня через горы! Остановитесь и убейте меня здесь!
Безмолвный индеец даже и ухом не повел. Он спокойно направлял коня вверх по крутой каменистой тропе. Всадники резко свернули в узкое ущелье, где протекал ручей, и яркий лунный свет сразу сменился тьмой. Эми не могла разглядеть вообще ничего. Ей казалось, что она задыхается.
Она слышала только звук падающих камешков, отлетающих от лошадиных копыт, и суматошное хлопанье крыльев потревоженных птиц. И тут на Эми обрушилась настоящая паника, когда она впервые предположила, что апачи, может быть, и не собираются ее убивать. Если бы они замышляли убийство, так с чего бы им медлить с этим делом?
Они уже покинули открытую равнину и могли не опасаться, что им помешают. Им незачем было еще чего-то дожидаться. Было темно, и они уже вошли в столь неприветливое место, что убить ее им не составило бы никакого труда. Никто их не застанет врасплох. Форт-Дэвис обезлюдел с первых же дней войны, солдаты в голубых куртках уже не патрулировали здешние края.
Индейцы везли ее к себе домой! Милосердный Боже, неужели они собираются оставить ее в живых? Держать ее в плену, пока смерть не освободит ее?
Всадники вышли из плотной темноты каньона, и Эми перевела дух: лунный свет каким-то образом облегчал ее состояние.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — не отвозите меня к себе в деревню! Неужели у вас не хватает совести убить меня по эту сторону гор?
Ответа не было. Никто и глазом не моргнул.
К ужасу быстро примешалась злость. Эми согнула руку в локте и двинула молчаливого индейца под дых. Он издал звук, похожий на хрюканье. И наконец взглянул на нее сверху вниз, при этом брови у него сошлись над переносицей.
— Убей меня, будь ты проклят! — завопила Эми, хотя она так охрипла, что кричать было трудно. — Слышишь? Убей меня сейчас же, на этом самом месте! Убей меня, забери мой скальп и убирайся! Но оставь меня здесь!
Он уставился на нее, слегка нахмурившись, но не издавая ни звука.
Эми не оставила попыток:
— Я хочу, чтобы меня похоронили на моей земле! Уж это-то ты можешь понять? Когда кто-нибудь из вашего народа погибает в сражении, вы же его там не оставляете? Разве вы не забираете его, чтобы похоронить на родине? Прошу тебя… прошу тебя, не увозите меня в Большую Излучину!
Она умолкла, но продолжала упорно смотреть прямо в его тусклые невыразительные глаза, надеясь, что он понял ее слова и исполнит ее желание. Несколько секунд она ждала ответа, и эти секунды показались ей вечностью. Не выдержав, она снова закричала.
Наконец она получила «ответ».
Припечатав широкую грязную ладонь ко рту Эми, он сжал ее щеки — одну большим пальцем, а другую — всеми прочими. Захватив таким образом ее лицо, как в тиски, он несколько раз резким рывком повернул ее голову из стороны в сторону так сильно, что она услышала хруст собственных суставов. Она почувствовала боль и вкус крови, когда нижняя губа была прижата к зубам. Похоже было на то, что в любую секунду ей свернут шею. Голова у Эми закружилась, и звездное небо волнами поплыло перед глазами.
Ее глаза закрылись, и звезды словно разлетелись вихрем разноцветных искр. Сквозь нарастающий шум в ушах она с трудом различала грубый голос индейца. Она не понимала этого языка, но тон был явно угрожающим.
Последнее, что она успела подумать. — он намерен ее прикончить. Это уже казалось утешением.
Луис повернул коня, стараясь возвратиться точно по своему следу и молча проклиная себя за то, что посмел задремать.
У широкого оврага он спешился, предоставив пегому возможность потоптаться на месте с волочащимися за ним поводьями. Луис присел на корточки и, прищурившись, обследовал поверхность песка. Следы подков с характерной меткой отсутствовали. Он встал на ноги, спрыгнул в овраг и поспешно поднялся по склону на противоположную сторону. Там он снова присел на корточки.
Вот тут он похолодел.
Здесь были следы Эми… и следы еще полудюжины всадников. Всадников на неподкованных лошадях. Луис снова спрыгнул в овраг. Чертыхаясь из-за недостатка света, он зажег спичку и поднес ее к самой земле. Все, что здесь происходило, он прочитывал с пугающей ясностью. Он быстро встал, выбрался из оврага, подхватил поводья, оперся рукой о переднюю луку, а ногой — в стремя и вбросил себя в седло. Он повернул жеребца на юго-восток, к зубчатым горным вершинам, едва виднеющимся за пустыней, над которой уже спустились сумерки.
Луис коснулся шпорами боков коня. Крупный жеребец спрыгнул в овраг, потом поднялся по противоположному склону и немедленно перешел на грохочущий галоп.
Повинуясь малейшему нажиму колен седока, пегий мчался вперед. Луис протянул руку за спину и, дернув конец узкого кожаного ремешка, развязал узел, который сзади стягивал его волосы в пучок. Он разжал пальцы, и ремешок упал на землю.
Затем Луис сорвал с шеи синий платок, поднял его, туго повязал вокруг головы на высоте висков и надежным узлом закрепил на затылке, а потом наклонил голову, чтобы густые черные волосы рассыпались вдоль лица.
Когда он поднял голову, никто не признал бы в нем капитана Луиса Кинтано. Испанский аристократ исчез бесследно. Теперь это был худощавый индеец в одежде из оленьей кожи, индеец с резко обозначенными чертами лица, бесстрастными черными глазами и развевающимися в диком беспорядке волосами; он скакал во весь опор через темнеющую пустыню по направлению к далеким горам Дэвиса. И к последнему оплоту апачей-мескалеро.
Глава 32
Наступил полдень. Яркое солнце стояло прямо над головой. Его испепеляющий жар даже змей и ящериц заставил искать укрытия где-нибудь в тени. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило листву и не разгоняло густой удушающий дым десятков костров.
В самой середине небольшой долины, среди высоких неприступных гор Чисо, под обжигающим полуденным солнцем стояла привязанная к высокому кедровому столбу бледная, объятая ужасом женщина: таким образом ее выставили на всеобщее обозрение для всего племени апачей-мескалеро, обитающих в этой деревне.
Эми чувствовала, как солнечные лучи жгут ее лицо и голые руки. Ее запястья, стянутые за спиной и привязанные к столбу, были покрыты царапинами и порезами. Руки давно затекли и онемели. Лодыжки были стерты в кровь; левую ступню как будто кололи миллионы игл, а она не имела даже возможности поднять ногу, чтобы потопать по земле и унять боль.
Губы пересохли, покрылись коркой и потрескались, лицо обгорело, так что кожа чуть не лопалась. Боль стучала в висках; горло было содрано настолько, что даже глотать было трудно. Грудь разрывалась от приступов кашля, накатывающих на нее из-за необходимости дышать едким дымом. Желудок содрогался в спазмах, протестуя против жирного недоваренного мяса, которым ее попотчевали на завтрак.
Ее привезли в поселение индейцев-мескалеро утром, и с тех пор она, словно какой-нибудь ценный охотничий трофей, диковинное животное, угодившее в капкан, была выставлена напоказ, чтобы все желающие ее осмотреть получили такую возможность. Когда похитители притащили ее сюда, поглазеть на нее сбежались все — мужчины, женщины, дети.
Все глаза были прикованы к ней.
Тот, который ее вез, так и лучился гордостью. Подняв грязную руку, он откинул с лица Эми длинные растрепавшиеся волосы, чтобы соплеменникам ничто не мешало разглядеть его добычу. Сначала поднялся тихий неуверенный гул, потом пошли задумчивые кивки, возгласы одобрения, и наконец ее окружило море улыбающихся медных лиц.
Через несколько минут она уже была привязана ремнями к кедровому столбу, а индейцы разводили костры и возбужденно сновали вокруг, как будто им предстояло участие в каком-то важном собрании племени.
Многие из зрителей-мужчин, разглядывая ее и смеясь, указывали пальцами то на нее, то на едва видную верхушку хижины из шкур животных, стоящей в некотором отдалении от прочих хижин — на небольшом пригорке среди деревьев.
Эми подняла глаза, чтобы проследить, куда это они тычут пальцами. Их языка она не понимала, но было очевидно, что речь идет о ней. Она предположила, что в этой хижине, стоящей особняком, они собираются ее держать. Если это так, то, как она надеялась, ее вскоре туда отведут. После трех дней, проведенных в пути, когда похитители с нее глаз не спускали и ни на минуту не позволяли остаться одной, перспектива даже такого жалкого подобия уединения казалась невероятно привлекательной.
Эми пришлось отвлечься от беседующих мужчин и от отдаленной хижины: кто-то дернул ее за юбку. Нахмурившись, Эми посмотрела на приземистую тучную особу, которая вцепилась в подол ее перепачканной в земле синей хлопковой юбки. Эми издала какой-то каркающий звук, который должен был выразить ее недовольство, и в это время женщина подсунула руку к ней под подол и оторвала полоску кружева от перепачканной белой нижней юбки.
Толстушка была явно довольна собой: ее тело тряслось от смеха, а блестящие глазки скрылись за складками медно-красной кожи. Она отвернулась от Эми и высоко подняла руку с кружевом, горделиво размахивая им, словно флагом.
Могло показаться, что этот жест послужил сигналом для прочих женщин. Все они подтянулись поближе. Вперед выступила высокая молодая девица. Она взглянула Эми в глаза с нескрываемой ненавистью. Протянув руку, она принялась дергать широкий синий рукав и дергала его до тех пор, пока он не оторвался и не соскользнул вниз по руке Эми до самого запястья.
То был полдень — начало долгого знойного дня, дня нескончаемой пытки для связанной Эми. Женщины, смеясь, набрасывались на нее, отрывали куски от ее одежды и больно дергали за длинные волосы. Час за часом они хватали ее руками, и рвали одежду, и мучили, и в конце концов на Эми уже мало что осталось.
Синее платье и пышная нижняя юбка были растерзаны в клочья. Все пуговицы сорваны. В сорочке с кружевной каймой зияла прореха до самого пояса, открывая взглядам даже груди пленницы. Под лохмотьями, оставшимися от платья и нижней юбки, виднелись ее голые ноги и бедра.
Никому здесь и в голову не приходило посчитаться с ее достоинством и стыдливостью, и женщины продолжали тянуть к себе клочки ее разорванной одежды. Эми уже не сомневалась: они не прекратят издевательств, пока не оставят ее нагишом. В отчаянии она подняла к небу покрасневшие глаза, а потом закрыла их, не желая видеть ни женщин, ни жестокого солнца. Наконец день подошел к концу, но пытка не прекратилась. На закате хихикающая женщина с длинными черными косами ухватилась за кружевную оборку панталон Эми и дернула эту оборку к себе. Тонкое кружево тут же оторвалось от атласной штанины. Широкая полоска кружева соскользнула с бедра Эми, миновав колено и икру левой ноги, и повисла над связанной лодыжкой.
Женщина с косами уставилась на застрявшее кружево, встряхнула головой и снова протянула руку. Эми застонала от отчаяния, когда женщина вцепилась в левую штанину атласных панталон.
Именно в тот момент, когда блестящая ткань начала разрываться, какой-то мужской голос перекрыл гвалт, царящий вокруг, и бесстыжая мучительница немедленно выпустила атласную штанину.
Эми наблюдала за ее отступлением, одновременно испытывая и облегчение, и опасливое недоумение.
Внезапное безмолвие упало на становище, всякая суета прекратилась в одно мгновение.
Женщины, толпившиеся вокруг Эми, словно растаяли, оставив Эми у столба в одиночестве. Кроваво-красная вечерняя заря окрашивала зловещим цветом стоявшую у столба пленницу. Эми испуганно огляделась и за рассыпавшейся стайкой женщин увидела группу одетых в короткие штаны воинов, мерным шагом приближающихся к ней.
Они также сохраняли безмолвие. Когда между ними и Эми осталось ярдов двадцать, они как один остановились и воззрились на нее.
Тишина стояла мертвая. Дети прекратили беготню и возбужденные вопли, смолкли самые голосистые младенцы. Более того, оборвалось даже постоянное тявканье собак.
В полнейшей растерянности Эми осторожно огляделась. Она понятия не имела, что происходит, почему женщины столь внезапно отошли от нее и почему все голоса смолкли.
По прошествии бесконечных минут, когда уже могло показаться, что все племя навсегда замерло в неподвижности, фаланга воинов расступилась, образовав посредине проход, который вел к спрятанной за деревьями хижине.
Все взгляды обратились к этому проходу, не исключая и взгляда Эми.
Некоторое время ничего не происходило, а потом в этот проход вступил высокий худощавый мужчина в одежде из оленьей кожи; его голова заметно возвышалась над толпой. Он двинулся по проходу. У Эми кровь застыла в жилах.
Высоченный вождь остановился и выждал несколько мгновений. Он стоял, широко расставив ноги и обводя ее жадным взглядом с головы до ног, и у Эми по спине побежали мурашки.
Лицо у этого человека было самым отвратительно-уродливым из всех виденных ею лиц.
Маслянистым блеском отливали крошечные глазки-бусинки, посаженные слишком близко к переносице. Бесформенный ком носа выглядел неправдоподобно огромным на узком лице, так же как и рот, являющий собою по-шутовски растянутую щель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50