Виконт, вы – мой секундант, и поправьте меня, прошу вас, если я не прав!
Оливье д'Аршиак с достоинством кивнул, открывая небольшой резной ящичек с двумя пистолетами.
Гагарин, покосившись на Пьера, изобразил бурный протест, умудряясь при этом тайком демонстрировать своему другу нежные ямочки. Тот выглядел так, как будто приехал развлекаться, и уставился на Дантеса с неизменной наглой ухмылкой на разрумянившемся от мороза лице. В его прозрачных, почти напрочь лишенных выражения глазах отражалось лишь застывшее, холодное февральское небо. Жорж, стоя без шапки под ледяным пронизывающим ветром, ждал команды д'Аршиака. На Долгорукого он больше не взглянул, как будто вовсе передумал стреляться, и лишь рассеянно и грустно оглядывал покрытые ледяной коркой сугробы позади него.
– Целься… Пли!
Дантес, вмиг очнувшись, поднял руку, выстрелил вверх и картинно распахнул шинель, вызывающе глядя на растерявшегося Хромоножку.
– Испугались, Дантес? – выкрикнул тот, поднимая пистолет. Прищурив глаз, он целился бесконечно долго, наблюдая за реакцией своего противника, и по команде «пли!» резко выстрелил через плечо себе за спину, поскольку там не было никого и ничего, кроме голой заснеженной равнины. Гагарин принужденно рассмеялся, фамильярно хлопнув Жоржа по плечу, и сказал:
– Молодец – а я думал, струсите, барон…
– Может, поедем в кондитерскую на Невский и отметим счастливый исход дуэли? Кофейку с пирожными, шампанского… а, Дантес? Виконт? Что скажете? – с самым невинным видом предложил Хромоножка, как будто они были лучшими друзьями. – А то я даже не успел позавтракать – проспал, представьте!
Кудрявый Ванечка прыснул и отвернулся. Жорж, брезгливо поморщившись, пробормотал: «Без меня», и, стремительно развернувшись, зашагал в сторону города.

Глава 4
Фраки и мундиры

Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты.
В сомненьи кипит еще спор,
Но, слиты незримой четою,
Одною живем и мечтою,
Мечтою разлуки с тех пор.
Лишь полога ночи немой
Порой отразит колыханье
Мое и другое дыханье,
Бой сердца и мой и не мой…
И в мутном круженьи годин
Все чаще вопрос меня мучит:
Когда наконец нас разлучат,
Каким же я буду один?
И. Анненский

Карета Николая I весело катила по стремительно тающему Петербургу. Весна обещала быть ранней и дружной, грачи уже начинали вить гнезда на тополях и березах, талая вода в Адмиралтейском канале растекалась веселыми, искрящимися на солнце лужицами, и высокие купола церквей на фоне синего весеннего неба до слез слепили глаза свежей, яркой позолотой. Государь Николай I и шеф жандармского корпуса Александр Христофорович Бенкендорф вели неспешную беседу, свойственную давно знающим друг друга людям. Александр Христофорович, впрочем, ни на секунду не забывал об истинном величии сидящего рядом с ним человека, и его высказывания, казавшиеся порой небрежными, на самом деле были привычно отфильтрованы и взвешены, многократно и привычно просеяны через мелкое сито придворно-дворцовых условностей. За долгие годы знакомства, почти дружбы, с государем императором Бенкендорф научился мгновенно и адекватно реагировать на тончайшие оттенки изменений настроения государя, и полная, не особенно, впрочем, сложная гамма его эмоций всегда находила свое отражение, как в волшебном зеркале, в словах и делах Александра Христофоровича.
Вот и сейчас его натренированный мозг привычно улавливал ход мыслей и оттенки чувств государя, пока они подъезжали к строящемуся Исаакиевскому собору.
– …один из моих любимых батальных живописцев, редкий умница, этот француз Ладюрнер, – говорил Николай. – Я разрешил ему пользоваться студией в Эрмитаже, а здесь он пишет свои батальные полотна да еще подновляет старые. Немцы-то, как я погляжу, похуже его, а этот – рисовальщик отменный, тонкий. Кто еще так во всех деталях передаст парад на Марсовом поле или смену караула лейб-гвардейского полка, не говоря уж о том, как лошадок выписывать умеет! Загляденье! – Государь улыбнулся и прикрыл рукой бледно-голубые, чуть навыкате, глаза, щурясь на ярком солнце. – Теперь вот, говорят, увлекся еще рисованием миниатюрных портретов… знаешь, таких, которые в медальоны вставляют. – Бенкендорф согласно закивал, улыбаясь, что было расценено как знакомство с творчеством художника. – Я рад, друг мой, что тебе тоже нравятся его картины. Подарить могу, если хочешь – и супруге твоей, глядишь, приятно будет, не все ж акварельки с цветочками по стенам развешивать. Ладюрнер-то тут скучает, друзей у него маловато, говорят… Французик один из гвардейцев, впрочем, захаживает к нему – этот, как его…
– Жорж Дантес, ваше величество, – быстро отреагировал Бенкендорф, слегка навострив уши. Разговор принимал нужный оборот, и стоило сосредоточиться, чтобы не пропустить главного.
– Да, тот самый, за которого просил голландский посланник фон Геккерн. А признайся, Христофорыч – этот хитрый дипломатический лис у тебя поди тоже в ногах валялся? «Ваше величество, он мне как сын, не за себя прошу – за мальчика, потому как служить будет вашему величеству верой и правдой…» С чего бы, а? Вроде он ему не сын и даже не родственник… Просто интересно… Глазки такие умоляющие делал, чуть до слез не довел!..
Бенкендорф опустил глаза, сделав вид, что протирает висящий на шее Георгиевский крест. Я-то все равно знаю больше тебя, подумал он, за то ты мне, царь-батюшка, и деньги платишь немалые…
На самом деле любое слово государя немедленно становилось руководством к действию, и упомянутый «лис» уже за одно это слово заслуживал вызова в Третье отделение и «разговора по душам», на которые тонкий психолог генерал-адъютант Бенкендорф был признанный мастер. Первое знакомство с еще совсем молодым Геккерном состоялось у Бенкендорфа лет десять назад, когда он за определенные «услуги» дипломатического свойства «закрыл глаза» на неоднократные попытки голландца провезти в Россию контрабандные товары – вино и антиквариат. М-да… Молодые кавалергарды дорого стоят… Теперь вот, стало быть, придется разбираться с его юным протеже…
Бенкендорф усмехнулся в усы, вспомнив тот предрождественский разговор с Геккерном у Нессельроде, когда после ужина и виста посланник осторожно начал рассказывать ему о своем новом знакомом… «Ах, граф, я не останусь в долгу, вы же понимаете… Он мне как сын… Он усиленно занимается… Да-да, нельзя ли сразу офицером… все же военное училище он почти закончил…»
Ну, готовься, хитрая бестия… Отработаешь ты у меня осведомителем по полной программе, голландская каналья, сведения будешь давать обо всех своих приятелях во всех иностранных миссиях. Вот хоть с Брея начнем… А твои порочные пристрастия, родной, нам давно известны, и мальчишку твоего к рукам приберем – не все коту масленица, дай только срок…
– А как же, ваше величество, заметил сразу же – как за сына просил, а ведь, говорят, сам-то он бездетный. И жены нет, кажется… А Дантес-то этот и правда старается, я проверял, ваше величество… – несколько месяцев в гвардии, ни одного взыскания не имел, и Александр Михалыч им доволен, – после легкой заминки ответил Бенкендорф, испугавшись, что Николай заметит его задумчивость. Но государь, рассеянно улыбаясь, смотрел в окно экипажа.
– Да? – равнодушно спросил Николай, не отрывая глаз от куполов Исаакия. – А что, девчонки наши ему не нравятся? Или прекрасная Idalie, гхм… не успела еще до него добраться? – Государь хихикнул, видимо, намекая на полную невозможность такого поворота дела. – А впрочем, Бог с ним, друг мой, – альковные дела, кажется, по вашей части… Приехали, батенька, вылезайте…
…Ладюрнер вытер кисти о сухую тряпочку и отошел на несколько шагов назад, критически разглядывая картину, на которой были изображены несколько бравых гвардейских офицеров на фоне казарм. Жорж Дантес, с которым незадолго до того познакомился Ладюрнер, служил моделью для одного из них, и теперь, страшно польщенный, разглядывал себя на полотне и всячески вышучивал художника.
– А что это у него усищи такие длинные? Я такие не ношу! – хохотал Жорж. – Это ты, дорогой мой, никак с самого Полетики писал! А рожа хитрющая какая, сразу видно – каналья! Слушай – а дай мне карандаш, я тебе сейчас тоже картиночку на память нарисую… А ты ее рядом со своей повесишь…
– Хрена тебе, а не карандаш! – орал развеселившийся толстяк Ладюрнер, прицеливаясь в неуемного гвардейца самой толстой кистью. – А шедевры свои в казарме развешивай – пускай господа офицеры оценят твои художества, Леонардо доморощенный! Видал я, какие ты рожи малюешь – это ж, стыдно сказать, издевательство над лицом, а не портрет! Хотя смешно, конечно… А Полетикин портрет в голом виде, дорогой Жорж, ежели кто увидит – ох и дадут тебе, ей-богу, в морду твою бесстыжую!.. Ну и срамник же ты, черт бы тебя драл, а с виду – приличный мальчик, из хорошей семьи… Да и кто ж жопу-то до полу рисует, а пузо и вовсе причинное место закрыло… хе-хе…
– Готов брать уроки, дорогой мэтр, – заявил Жорж, раскланиваясь перед художником на манер мушкетеров и размахивая шляпой. – Обязуюсь расписать все присутственные места в Санкт-Петербурге, включая Третье отделение!..
Что-то, по-видимому, произошло за спиной Дантеса, потому что внезапно онемевший художник выронил кисть, а все звуки из просто громких сразу же превратились в громогласные. Дантес, не разобрав, что происходит, на всякий случай отошел на два шага в тень невысокой ширмы, отделявшей мастерскую от запасника.
– Ну, здравствуй, Адольф Игнатьич, как двигается работа? – загремел под потолком низкий властный голос, который Жорж узнал бы из тысячи. – Красиво, а похоже как! А молодцы-то наши как живые просто! Александр Христофорович, вот взгляни-ка – я тебе говорил…
– Старайтесь, господин художник, и радуйте нас вашими талантами. Талант вы, конечно, несомненный… – вкрадчиво вторил государю генерал-адъютант тоном несомненного одобрения. – А лошадки ваши – просто чудо как хороши! Как настоящие – вот сейчас хлестнет ее этот вот, справа, – и понесется она вскачь…
Разомлевший от похвал Ладюрнер не знал, куда девать руки, и, схватив карандаш, теперь мял его в горячих и потных пальцах. Он не ожидал увидеть государя, да еще и в сопровождении шефа жандармов, и теперь думал, как лучше представить своего приятеля, все еще смущенно мявшегося за ширмой.
– А это кто рисовал? – Николай в изумлении разглядывал портрет самого Ладюрнера, нарисованный в новомодном карикатурном стиле. – Ой, забавно… Тоже ты? – Николай и Бенкендорф, от души веселясь, склонились над портретом.
– Да нет, ваше величество, один из гвардейцев ваших, Жорж Дантес… Он сейчас, кстати, у меня в гостях – да вот и он…
Незаметно появившийся в мастерской Жорж вытянулся по стойке «смирно» и гаркнул:
– Здравия желаю, ваше величество!
– Вольно, – милостиво сказал Николай, пристально разглядывая красивого белокурого гвардейца. – А ты, кажется, недавно служишь в полку ее величества? И как тебе? Тяжело в учении – легко в бою…
Бенкендорф молча следил за императором, не встревая в разговор. Интересно, подумал он, что ты за фрукт, барон Дантес?..
– Для меня большая честь служить вам, ваше величество, – с достоинством произнес Жорж, – и я не мыслил себе другой службы, кроме военной. Поэтому жаловаться не имею намерения – а лишь хотел воспользоваться случаем и поблагодарить вас за вашу исключительную доброту по отношению ко мне, что взяли на службу офицером.
– Постарайся ничем не запятнать звания гвардейского офицера, голубчик, и оправдать мое доверие. Капитан Полетика доволен тобой… значит, и мне не за что тебя упрекать.
Дантес щелкнул каблуками и замер, с восторгом глядя на русского государя. «А он вблизи совсем не так суров, как на своих портретах, – подумалось ему. – Глаза добрые, голубые…»
– А картиночку ты малевал, сознавайся, хитрец! – вдруг вспомнил Николай.
– Я, ваше величество…
– А вот бумагу марать тебе Господь не дал, – смеясь, заявил государь. – Так что время зря не трать… А ты как считаешь, Александр Христофорович?
Бенкендорф для виду снова уставился на карикатуру. Ухмыляющийся во весь рот Ладюрнер с зажатой в зубах огромной кистью выглядел на рисунке и вправду смешно.
– Заниматься каждый своим делом должен, господин барон, – назидательно произнес Бенкендорф. – Я вот, может, хотел бы стишки пописывать – а вместо этого доносы ваши нудные читаю…
Раскатистый смех государя был настолько заразителен, что смеялись теперь уже все четверо.
– Ай, Христофорыч, насмешил! – хохотал Николай, вытирая глаза белоснежным платком с царским вензелем. – Пойдем, батенька! Не будем вас больше задерживать, господа.
Дантес и Ладюрнер почтительно поклонились, и августейшая особа величественно удалилась в сопровождении шефа тайной полиции. Жорж вздохнул с облегчением, но пожилой, грузный Ладюрнер смотрел в сторону, будто задумавшись.
– А кто был с государем? – спросил Жорж, ни разу раньше не встречавший шефа жандармов.
– Генерал-адъютант Бенкендорф… начальник Третьего отделения. М-да-а… что-то мне не верится в эти сказки – просто мимо ехали, просто зашли… Будь осторожен, друг мой…
Любимым занятием Хромоножки с детства было подглядывание. Еще совсем маленьким он, круглый сирота, которого воспитывала престарелая бабушка, обожал шпионить за своими пятнадцатилетними кузинами и высматривал подчас нечто, что заставило бы покраснеть и взрослого. Например, он хорошо помнил то чудесное летнее утро на даче на Островах, когда обе девушки занялись «вышиванием». То есть они, конечно, сперва вышивали, но потом решили играть в «бал» и стали танцевать вальс, подпевая себе, а напоследок решили поиграть в «дам и кавалеров» и вдруг начали целоваться, да как! Маленький Петя, проковырявший перочинным ножичком круглую дырку в стене, отделявшей его комнату от террасы, которую сестры предусмотрительно заперли на ключ, долго не мог оторваться от восхитительного, манящего и столь откровенно порочного зрелища…
Одна из этих юных красавиц несколько лет спустя стала позволять себе странные выходки в его адрес, а однажды, сделав вид, что не заметила его, принялась расстегивать корсет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34