Качественный магазин Водолей ру 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Джулия отошла к дивану, пока Джейс изучал акварели. Может быть, ей нужно было сесть, этой страшно усталой балерине, может, ему нужно было остаться стоять вдали от нее, а может, им нужно было танцевать, но только танец слов.
— Не все деревья Уинни были только фуксией, — сделал вывод Джейс, разглядывая лес, завораживающий колдовскими яркими красками, под зеленым — цвета нефрита — небом с лавандовым солнцем.
Солнце Уинни было в точности таким по цвету, как и глаза ее сестры. Понимала ли Джулия, что Уинни поместила этот цвет, эту негасимую любовь в самом центре ее вселенной?
Вероятно, нет, подумал он.
— Да, — кивнула Джулия. — Только рождественская елка была фуксией. А ее дубы весной были сиреневые, ее клены — пурпурные и кремовые, березы — индиговые и золотые. Осенью все осенние листья приобретали ее любимый цвет…
— Бирюзовый.
— Да.
Бирюзовый цвет всех мыслимых и немыслимых оттенков был ее любимым цветом. Совершая путешествие по сказочному миру Уинни, Джейс обнаружил также ее любимый рождественский орнамент. Ангелы. И олени. Всевозможных тонов и оттенков.
Джейс уже знал, что ангелы были единственным украшением, которое выбрал умирающий ангел для своей последней елки. А теперь он видел их во множестве, они пели и парили на белоснежной странице. И все они были изображены с большой любовью. Но двое в центре, Джейс это знал, были самыми дорогими.
Джейс сразу понял, кто были эти ангелы. Вот тот, весь в кремовых, розовых и золотистых тонах, был бабушкой, а другой, в развевающемся бирюзовом платье, с рыжими волосами, — Гейлен.
Джейс ничего не говорил, разглядывая ангелов. Просто не мог.
Но Джулия, хорошо знавшая ту страницу альбома, которая заставила его замолчать, заговорила сама:
— Уинни любила своих ангелов. И оленей. На следующей странице вы увидите целое оленье стадо.
Да, это была парящая девятка Санта-Клауса, каждый из оленей отличался по цвету и характеру, с подписями Джулии внизу.
— Нос у Рудольфа красный.
Джулия улыбнулась:
— Красный цвет Уинни хорошо видела.
— А в остальном он… какого цвета?
— Гиацинтового, я думаю, с примесью серебристого.
— А Дэшер?
— Абрикосового, с толикой извести.
Купидон был цвета ноготков, Блитуен — цвета гвоздики и сливы. Джейс попросил Джулию назвать все тона и оттенки этой оленьей радуги. Она с такой готовностью называла их — начиная от цвета колокольчиков и жасмина и кончая лимонным и апельсиновым, что Джейсу хотелось, чтобы это магическое перечисление никогда не кончалось.
Однако же оно завершилось. И с ним закончились восемнадцать портретов счастья и радости.
— О чем будут две оставшиеся акварели?
— Церковь в день Рождества Христова — это я сделаю завтра. А послезавтра я нарисую Флоппи.
— И какого цвета будет Флоппи?
— Цвета Флоппи. Цвета желтых нарциссов. Таким был Флоппи, когда был новый. Уинни видела Флоппи таким, каким он был. Флоппи часто купали при ее жизни, — любовно проговорила Джулия. — Он был самым чистым кроликом. Но сейчас он не такой желтый и не такой пушистый.
— Его любили.
— О да!
Это было сказано с такой нежностью, что Джейсу сразу вспомнилось: Флоппи на коленях Джулии во время полета из О'Хэйр, и в такси из Хитроу, и Флоппи на пушистом шерстяном шарфе на кровати Джулии. Флоппи был любим малышкой Уинни, и до сих пор любим Джулией, и…
— И его будет любить ваша дочь.
Лавандовые глаза Джулии встретились с его взглядом.
— У меня никогда не будет дочери, Джейс. Это невозможно.
Ее негромко произнесенные слова были как бы акцентированы тихим отдаленным хлопком. Была ли это рождественская петарда? Или божественный сигнал о смерти и утрате?
Нет. Этот звук, хотя и шел с неба, был реальным. Знакомым. И вполне ожидаемым, учитывая свинцовую тяжесть неба и наличие моросящего тумана. Сейчас небо перестало быть свинцовым, оно сделалось аспидным. И рыдающим.
— Гром, — пробормотала Джулия, пожимая плечами и как будто признавая, что прозвучал он не случайно, а для того, чтобы подтвердить ею сказанное, как звучат в ответственный момент цимбалы в готической опере. — И сверкает молния.
— И впечатляющая масса дождя, — подхватил Джейс.
— Ливень.
— Ливень. — Джейс дождался, когда она отвела взгляд от окна и посмотрела на него, и очень тихо спросил: — Невозможно, Джулия? Или не хотите?
— И то и другое, — призналась она. — Эмоционально я не могу и не хочу себе это представить. Даже если бы могла. Но поскольку я не могу физически, то это уже не важно.
Не может физически. Что означают эти слова? Беременность опасна для Джулии? Создаст угрозу новой утраты того, кого она любит, еще одной маленькой девочки? Если так, то в чем заключается физическая опасность? Правда, Джулия хрупка. Миниатюрна. В прошлые века женщина столь деликатного сложения могла бы умереть во время родов, ее таз мог бы не выдержать, когда ребенок, более крепкий, чем она сама, предпринял бы решительную попытку выйти на свет.
Смертельные исходы подобного рода еще встречаются в тех местах, где нет акушерского ухода и где питание оставляет желать лучшего. Но подобные трагедии не могут и не должны случаться в Канзасе. Или в Эмералд-Сити. А какие еще угрозы здоровью матери могут иметь место? Существенный риск способны создать скрытые болезни. Да, Джулия Энн Хейли была худой. Хрупкой и маленькой. И сильной.
— Почему нет?
Вопрос Джейса, такой же тихий, как и отдаленный удар грома, вызвал реакцию, которая удивила их обоих: внезапный румянец на бледных щеках Джулии.
— Простите меня, Джулия. Я не хотел ставить вас в неловкое положение.
— Да нет же, Джейс, все нормально, — возразила она, хотя щеки ее продолжали полыхать.
Она была-таки смущена. Но почему? Она поделилась с ним такими интимными подробностями, поведала даже не слишком приятную правду. Джейс уже знал и о томящей ее печали, и о ее пристрастии в прошлом к спиртному, и о том, какую одинокую жизнь она ведет с тех пор.
Она во многом исповедалась перед Джейсом, словно парение на высоте нескольких миль над землей все еще продолжается, словно они все еще там, где он дотронулся до ее сухих искусанных губ и посмотрел на нее, как ни один мужчина никогда не смотрел… и смотрит сейчас — вопрошающе, заинтересованно и кротко.
Джулия заставила себя встряхнуться. После смерти бабушки она привыкла к тому, что ей приходилось обсуждать с полной откровенностью состояние и болезни людей — как мужчин, так и женщин, которые звонили ей во время ночных дежурств. Эти мужчины и женщины говорили ей о симптомах, тревогах, интимных подробностях своих болезней, которые она добросовестно и точно передавала дежурному врачу.
И этому мужчине, этому доктору Джулия дала честный и откровенный ответ:
— У меня нет овуляций. Вероятно, они были у меня до смерти Уинни. Тогда менструации у меня происходили вполне регулярно. После смерти Уинни все прекратилось. Для меня это было не важно. Я едва заметила это. Перед тем как я начала работать дежурной на телефоне, мне провели медицинское обследование. Меня направили к одному из специалистов-гинекологов центра. Мы вместе с ней решили, что нарушения в моем организме вызваны смертью Уинни и моим злоупотреблением алкоголем, а также плохим питанием. Менструации со временем вернутся, говорила врач. Но они не вернулись. Ни через год, ни через два. Впоследствии гинеколог настаивала на более глубоком исследовании. Но я не прошла назначенных тестов. Для меня не имел значения окончательный ответ. Но, основываясь на имеющихся данных, врач сделала вывод, что у меня прекратились овуляции.
— Овуляционный цикл поддается лечению.
— Да, я знаю. Но именно здесь «не могу» превращается в «не хочу». — Нужно ли ей объяснять свое «не хочу»? Нет. Перед ней находился человек, который определил, что беременность Алексис — это чистый обман, потому что мнимая будущая мать забыла о существовании такой важнейшей составляющей, как страх на фоне радости.
Снова прозвучал гром, теперь уже ближе — этакий зловещий раскат, свирепое ворчание, которое они оба встретили улыбками.
Джейс заговорил вполне серьезно, без улыбки, и слова его прозвучали в тот момент, когда вспышка молнии осветила темное небо:
— Я думаю, Джулия, что вы на редкость бесстрашны.
— Нет, Джейс. Может быть, я и кажусь такой. Если судить по моим планам, которые я составляла на месяцы вперед. Но сейчас, когда я здесь…
— Я буду счастлив доказать мою точку зрения. Сопроводив вас до «Кентерфиддза».
— В самом деле?
— Конечно.
— Я… Что ж, спасибо. Это поможет мне ощутить себя в безопасности.
«Ах, Джулия Энн Хейли, ты вовсе не в безопасности, находясь со мной».
Глава 11
Больше не было необходимости бродить по праздничным улицам Мейфэра и Найтсбриджа. Воспоминания о том, как она гуляла по таким улицам с Уинни, уже пробудились в ней. Кроме того, этот унылый лондонский день не ассоциировался у нее с праздником. Рождественские поездки в Топику и Канзас-Сити совершались лишь тогда, когда погода была благоприятна для прогулок и когда, даже если свежевыпавший лиловый снег покрывал землю, небо светилось ярко-изумрудным светом и на нем сияло лавандовое солнце.
Никто не гулял по Лондону в этот промозглый день. А редкие прохожие спешили побыстрее преодолеть свой путь, защищаясь зонтиками от моросящего дождя и ветра.
Джейс и Джулия наблюдали за происходящими внизу баталиями с непогодой, проходя по галерее, которая вела из отеля в «Кентерфилдз».
В архитектурном отношении универмаг выглядел мрачновато — этакое степенное здание из камня и бетона. Традиционно английское. Надменное. Можно было ожидать, что внутри там так же темно, как в каком-нибудь древнем замке.
Однако внутри «Кентерфилдза» было тепло и светло, всюду сияли стеклянные витрины, и появлялось ощущение, будто находишься в призме высотой в восемь этажей. Прозрачные лифты, напоминающие бесшумные огни на рождественской елке, поднимали покупателей наверх. Атриум в центре был украшен золотыми гирляндами, гигантские канделябры испускали мерцающий свет.
Пианист играл рождественские гимны, был здесь также и арфист; с этажа на этаж переходили певцы, подобно менестрелям из далекого прошлого. Богатые покупатели, которых привлекло тепло универмага в этот ненастный день, также распевали гимны. Рождественские покупки уже давно сделаны, к праздничному столу все готово, и многие пришли сюда специально для того, чтобы попеть, попраздновать и порадоваться.
Джейс и Джулия поднялись на эскалаторе на восьмой этаж. Джейс почувствовал, как Джулия собралась с силами, готовясь к тому, что увидит. Мышцы ее напряглись, ладони невольно сжались в кулаки от страха, и она принялась безжалостно кусать губы.
Джейс тоже сжал кулаки, чтобы не дать себе сделать то, что ему так хотелось, — прикоснуться к ее губам. Он велел себе не делать ничего такого, что могло отвлечь ее, и шел сзади, а не рядом, чтобы она могла идти туда, куда ей подскажет сердце.
Джулия вела, и Джейс следовал за ней, словно неотступная, легкая, осторожная тень.
Словно пастух.
Его стадо, состоявшее из одной женщины, было незрячим поначалу, как была незрячей Уинни до ее первого Рождества. Но Джулия должна увидеть. Она дала себе эту пугающую и столь бесстрашную клятву.
Джейс, ее тень и ее пастух, почувствовал момент, когда она вынуждена была сфокусировать взгляд. Увидеть. Хрустальные ясли, призму внутри призмы, коей был «Кентерфилдз», сверкающую, испускающую ясный и чистый свет.
И какова была реакция Джулии на увиденное? Кулаки ее разжались, мышцы расслабились, и когда Джейс шагнул вперед, чтобы увидеть ее лицо, он обнаружил на нем след солнечного сияния — слабый, но явственный на фоне лавандовых облаков.
Она перестала покусывать губы и мягко, нежно улыбнулась. Адресуя улыбку Уинни, понял он.
Уинни была здесь, в объятиях своей сестры, которая убаюкивала ее. Губы Джулии слабо задвигались, словно в этой тишине она шепотом рассказывала своей Уин о величии Мадонны, об агнце.
И о Младенце.
Они долго стояли перед сверкающими яслями. Джулия и Уинни. И тень-пастух в лице Джейса. Наконец они двинулись к месту, которое было домом для ангелов. Они летали. Они парили. Они пели. Играли на лютнях и флейтах. И на золотых арфах. У некоторых из них в руках были голуби либо розы, либо свечи, либо ленты, либо колокольчики. Они дорожили своими сокровищами, так же как Джулия дорожила своим.
Джулия обнимала Уинни. И Уинни обнимала Джулию. Ее крохотные пальчики вцепились в волосы Джулии, которые снова были длинные и пышные. «Смотри, Уинни, смотри», — шептала она в тишине.
И они видели так много. Весь декор «Кентерфилдза», который так нравился Уинни, и новые украшения, в том числе сверкающий луч с несущимися оленями. Олени, как и ангелы, были сделаны из фарфора, хрусталя, материи. Некоторые олени из волшебного стада Санта-Клауса были из дерева или из камня.
Конечно, необходимо внести кое-какие изменения в эти летящие создания. Можно нарисовать Рудольфа в гиацинтовых, с серебристым оттенком, тонах, за исключением, конечно, его ярко-красного носа. Джулия нарисует Рудольфа и всю его волшебную компанию в полете. Она счастливо поклялась в этом, легонько шевеля губами.
За лучами с оленями открылись другие сокровища. Они подошли к алькову, где по ниткам-паутинкам скользили снежные хлопья с потолка, который был таким же золотистым, как и ночное небо Эдвины Энн Хейли.
В этом золотистом небе не блистали розовато-лиловые звезды. Не сияла аквамариновая луна. Просто с неба летели снежные хлопья. И они не пробуждали ни воспоминаний, ни страха, ибо на рождественской елке Уинни вообще не было хлопьев.
И руки Джулии, как и там, в номере «Иден-Найтсбриджа», перемещались от одной снежинки к другой, и в ее глазах светились удивление, благодарность и…
Внезапно она резко отдернула пальцы от хрустальных снежинок, словно соприкоснувшись с чем-то потусторонним. Свет погас в ее глазах. Лавандовое солнце подернулось облаками. Взгляд ее сделался серым. Диким. Тревожным.
Глаза ее стали подергиваться, как подергивались глаза Уинни, страдающей нистагмом, пока это не прошло само собой в то знаменательное Рождество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29


А-П

П-Я