Поэтому бабушка все сделала заблаговременно, детально расписала все в своем завещании. И адвокат, который помог ей разобраться с усадьбой Эдвина, должен будет помочь и Джулии.
Энн Хейли похоронили рядом с Эдвином, как она и завещала. Она даже выбрала слова и шрифт надписи, которую следовало выбить на их общей могильной плите.
Имение бабушки становилось собственностью Джулии. Дом, все его содержимое и деньги. Очень много денег. Бабушка всегда говорила ей, что у них много денег, гораздо больше, чем они способны потратить. Бабушка всегда говорила, что Джулия может иметь все, что ее душа желает.
Но Джулия имела все, что она хотела, и они жили экономно, ибо по натуре были бережливы.
Больничные счета за Уинни оплачивались быстро и с выражением признательности. Когда обсуждался вопрос о хирургической операции Уинни, о деньгах вообще не упоминали. Однако ни одна операция не продлила бы жизнь Уинни. Они могли носить чисто косметический характер и сопровождались бы продолжительной госпитализацией и послеоперационными болями.
Уинни не подвергалась хирургическому вмешательству. А что было бы, если бы подверглась? Если бы перенесла болезненные дорогостоящие процедуры, которые может предложить современная медицина? Стоимость их была бы без труда оплачена бабушкой из своего кармана или из кармана Уинни.
Джулия узнала о богатстве Уинни лишь после смерти бабушки. По ее настоянию и по договоренности с матерью Уинни, их общей матерью, ежемесячно вносились вклады на счет Уинни — Эдвины Энн. Это был своего рода шантаж, компенсация за обещание бабушки молчать в отношении отцовства Уинни. Но этот шантаж носил скорее эмоциональный, а не денежный характер. Бабушка искренне верила, что мать, бросившая дочь-калеку, будет постоянно, ежемесячно, вспоминать об этом.
Жизнь после смерти бабушки могла бы быть спокойной и обеспеченной, если бы Джулия этого захотела. Бабушка сделала все от нее зависящее. Но эта убийственная пустота… Эта невыносимая потеря!..
Именно Гейлен поняла, что требуется Уинни. Им всем требовалось новое Рождество, хотя с момента предыдущего Рождества прошло всего две недели. Именно Гейлен объяснила Уинни, что отсутствующая ныне «ба» была сейчас «анги», ее любимым ангелом из «Кентерфилдза», который держал в алебастровых руках бледно-розовую свечу с золотистым пламенем.
— Видишь? — спросила Гейлен, поднося Уинни поближе к кентерфилдзскому ангелу, чтобы она могла к нему прикоснуться. — Вот твоя ба, Уинни.
«Мы выживем, — сказала себе Джулия. — Благодаря Гейлен».
Однако спустя два месяца после смерти бабушки Гейлен вынуждена была уйти — уйти ради Джулии и Уинни, чтобы защитить их от Марка, любовника матери Гейлен; он был полицейским и получал садистское удовольствие, постоянно приставая к Гейлен и унижая ее. Об их тайных стычках Гейлен могла рассказать только Джулии.
Марк узнал о тесных отношениях Гейлен с Джулией и Уинни вскоре после смерти бабушки. Когда Гейлен исчезла без объяснений, Джулия поняла, что это из-за Марка. Вероятно, Гейлен пригрозила предать гласности его домогательства, на что Марк наверняка также ответил угрозой.
Если бы Гейлен разоблачила его, Марк отыгрался бы на них, ее друзьях, упек бы Эдвину Энн Хейли в своем садистском полицейском раже в заведение, где, несмотря на все заботы опекунов, она не смогла бы выжить.
Джулия не дерзнула подтвердить свои подозрения. Не посмела спровоцировать Марка. Она лишь надеялась и молилась, молилась о том, чтобы Гейлен по крайней мере осталась живой и невредимой.
Оставшись без бабушки и Гейлен, Джулия заставила себя дрожащими пальцами связать нового ангела для рождественской елки Уинни — с огненного цвета волосами и бирюзовыми крыльями. Это должна была быть «Галя».
«Мы выживем, — снова поклялась себе Джулия. — Уинни и я выживем».
В тот декабрь, когда мир праздновал Рождество и пришло время Рождества также для Уинни, Джулия повезла свою сестренку на Сентрал-авеню, чтобы показать ей сверкающую огнями елку.
Уинни так понравилось это рождественское путешествие, что Джулия свозила ее затем в Топику, а однажды даже и в Канзас-Сити.
Сестры Хейли вышли из машины сначала в Топике, а затем в Канзас-Сити, смешались с праздничной толпой, бродили по праздничным улицам и делали покупки в украшенных к празднику магазинах…
— В этом не было ничего плохого, правда же?
Джейс не сразу понял, что этот вопрос был адресован ему. Джулия разговаривала с голубой елкой да еще со снежными хлопьями, как будто делилась с ними своими воспоминаниями.
Джейс слушал в полном молчании, искренне сострадая ей. Но сейчас Джулия задала вопрос ему, повернувшись к нему лицом.
Джейс знал ответ на этот вопрос. Ничего из того, что она делала, не могло быть плохим. Никогда. Он не мог понять лишь одного — почему она задала этот вопрос?
— А что здесь может быть плохого, Джулия?
— То, что я вывезла Уинни в Рождество на публику. Ведь она имела на это право, разве не так? Право на радость. Пусть она и выглядела… не так, как другие…
— Да. Конечно, имела право. Вы обе имели право. — Джейс посмотрел на Джулию, похожую на балерину, такую хрупкую и такую сильную. — Вы носили ее на руках, Джулия? По празднично освещенным улицам и по магазинам?
— Поначалу — да. Так было лучше для нее, ей было легче рассмотреть то, что она хотела, чем если бы она была в своем кресле-каталке. Поэтому мы так поначалу и делали.
— И что же?
— Больше не повторялось того, что произошло в бакалее в Тирнее. Мать Коуди оказалась исключением, а не правилом. И может, это произошло для того, чтобы я познакомилась с Гейлен, а затем Гейлен показала Уинни рождественскую елку на Сентрал-авеню — и Уинни стала видеть.
Джулия пожала плечами, как будто хотела сказать, что в жизни есть тайны, которые не поддаются объяснению. Жестокие и чудесные.
— Разумеется, люди испытывали некоторое смущение при виде Уинни. Смущение, а не осуждение. И по этой причине они постоянно обходили нас стороной. Они сходили с тротуара при нашем приближении, словно каталку Уинни окружала некая невидимая аура, в радиус действия которой они боялись попасть. Никто не пытался понять, что Уинни — такая же, как любая другая девочка в праздник Рождества. Она скатывалась бы вниз по скользким горкам, если бы могла. И в душе она скатывалась и проказничала. Люди могли бы улыбаться ей, как улыбалась бы она при виде скатывающихся вниз девчонок. У нее такая светлая улыбка. Такая зажигательная. И если бы какой-то незнакомец сказал ей: «Веселого Рождества тебе!» — Уинни ответила бы: «Село Роства». Но никто этого не делал, и я молилась о том, чтобы моя милая малышка Уинни никогда не почувствовала, какой дискомфорт испытывают люди, когда ее видят.
Джейс стоял возле окна, Джулия — возле елки. Он шагнул к ней и слегка дотронулся до ее руки.
— Уинни понимала главное, Джулия, — вашу любовь к ней.
Такая любовь была. И Джулии даже начало казаться, что маленькая девочка, которая, по мнению врачей, не должна выжить, выживет и будет жить долго.
Но этому не суждено было свершиться. Уинни убил ее рост.
Сердечко у Уинни было слишком маленькое и, по мере того как она подрастала, уже не могло справляться с нагрузкой, и Джулия была тут бессильна.
Косточки ее грудной клетки врастали внутрь, еще сильнее сдавливая слабенькое сердце. Рано или поздно, но неизбежно ее сердце должно было дать сбой. Как и ее маленькие легкие, тоже сжатые и заполненные жидкостью.
Она не могла дышать.
Она хватала воздух ртом и задыхалась.
И это ее страшно пугало.
Уинни не понимала, что с ней происходит. Не понимала, почему она задыхается.
Срочно вызванные врачи спасали Уинни от удушья подачей кислорода через специальную маску. Когда кризис проходил, они придумывали для девочки новый режим и каждый раз напоминали Джулии о необходимости соблюдать бессолевую диету.
В то же время врачи говорили любящей сестре Уинни — об этом просила сама Джулия, и это было справедливо, — что, несмотря на все меры и на самые строгие диеты, Уинни не продержится долго. Всего лишь дни. Или недели. Возможно, месяц. С каждым прожитым ею днем она все больше росла, а это приближало ее смерть.
Приступы желудочковой тахикардии у нее уже случались. Уинни привыкла к внезапным припадкам, и теперь это ее не пугало.
Джулия научилась готовить бессолевую еду для Уинни, заталкивать эту еду в искривленный, сопротивляющийся ротик малышки.
Эти деликатные попытки сопровождались нежными словами: «Ты должна это есть, Уинни. Я знаю, что это невкусно, но это полезно для тебя. Ты почувствуешь себя лучше, любовь моя. Лучше и сильнее».
Джулия знала, что это ложь. Уинни никогда не станет сильнее, она никогда не станет здоровее. Улучшение убьет ее, оно уже убивает, и Уинни была в смятении от того, что с ней происходит, ее это озадачивало и пугало.
Спустя два дня после той кошмарной ночи, когда Уинни пережила приступы удушья и ее отвезли в больницу, Джулия снова взяла сестренку домой. Доктора, которые лечили девочку в течение семи лет, правильно поняли решение Джулии. Поняли и одобрили. И пообещали, что будут к ее услугам в любое время суток.
Когда сестры Хейли приехали домой в последний день августа, который стал также последним днем для Уинни, Джулия приготовила для сестренки пудинг из тапиоки. И когда Уинни насытилась и размягчилась от нежности и любви, было устроено последнее Рождество.
Уинни сидела в бабушкином кресле — она всегда занимала это кресло в Рождество, умиротворенно наблюдая за тем, как Джулия открывала ящики и собирала елку. Тельце Уинни казалось совсем маленьким на фоне широкого кресла, она сидела чуть склонившись набок. Но ей было удобно в этом знакомом плюшевом кресле. На коленях у нее, как всегда, лежал Флоппи.
Джулия установила елку, опоясала ее гирляндой со сверкающими огоньками, после чего пришло время решать, какими игрушками ее украсить.
Игрушек было много, и выбор их был настоящим праздником, приносил подлинную радость. Как приглашение самых дорогих друзей. Каких друзей предпочтет Уинни в свое последнее Рождество, 31 августа? Своих ангелов. Только своих ангелов. Всех своих ангелов.
Ангелы Уинни, которых она так любила, выглядели замечательно среди разноцветных огней. Когда они заняли там свое место, Джулия присоединилась к Уинни и Флоппи.
Джулия взяла обоих любимцев к себе на колени, и они все вместе, сестры и Флоппи, стали любоваться великолепием сверкающей елки.
Джулия верила, что пока они смотрят на светящихся ангелов, ее Уинни не умрет. И они могут обе смотреть на них вечно.
Но именно Уинни первой отвела взор от ангелов. И повернулась к сестре. Маленькими деформированными ручонками она взяла с колен своего любимого желтого кролика и протянула сестре.
— Тебе, — прошептала она. — Тебе, Джу-Джу. Тебе…
И улыбнулась ясной, светлой улыбкой, отдавая сестре свое самое дорогое сокровище. И еще теплыми, но уже остывающими губами поцеловала сестру, которую горячо любила.
Затем Уинни еще теснее прижалась к Джулии, и они снова устремили свои взоры на мерцающих ангелов. Уинни продолжала улыбаться и тогда, когда ее сердечко начало трепыхаться — беспощадная аритмия, обещающая мир и покой.
Мир, а не удушье. Мир, а не страх.
Джулия ощутила трепет крыльев ангела в груди Уинни, ощутила тот момент, когда Эдвина Энн Хейли превратилась в ангела и, продолжая улыбаться, улетела в вечность.
Глава 9
Джейсу захотелось прижать к груди этого далекого ангела с аритмией сердца.
Но история на этом не закончилась. Джулия нуждалась в том, чтобы рассказать ее до конца.
Он тоже в этом нуждался, он тоже хотел услышать ее до конца.
— И что потом, Джулия? — «Милая Джулия».
Похоже, этот вопрос привел ее в смятение. А может, ее смутила его деликатность? Нежность? Заинтересованность?
— Она умерла, Джейс. Уинни умерла.
— Я понимаю, — мягко произнес Джейс. — Я имею в виду, что было с вами.
— Со мной?
— Да, с вами, Джулия. С вами, Джу-Джу.
Первые несколько дней были заполнены делами, связанными с похоронами.
Бабушка распорядилась не только в отношении себя, но также и в отношении Уинни. Эдвина Энн Хейли будет спать вечным сном на кладбище позади церкви с белой крышей. И она не будет там в одиночестве. Приют, где нашли свое упокоение бабушка и Эдвин, должна разделить с ними Уинни, и ее имя должно быть выбито на мраморной плите вместе с их именами, а всеми юридическими аспектами будет заниматься добрейший и опытный адвокат в Канзас-Сити.
Занятая делами, Джулия первые дни была как-то поразительно спокойна. Но затем все хлопоты закончились. Уинни была похоронена вместе с Эдвином и бабушкой, все документы были оформлены и подписаны, и в доме на Уиллоу-роуд остались осиротевшие Джулия Энн Хейли и Флоппи. Джулии необходимо было чем-то заняться, чтобы не думать. Она принялась убирать, доводить до полного блеска опустевший молчаливый дом. Хотела ли она, чтобы он блестел и сверкал для нее? Нет. Она делала это для Уинни и бабушки… чтобы все блестело и сверкало, когда они придут домой.
Джулия пыталась бороться с мучительными воспоминаниями, сосредотачиваясь на каком-то конкретном деле. Она набрасывалась на каждое пятнышко грязи, на малейшие следы пыли или ржавчины.
Джулия вела поистине свирепую войну с беспорядком, но делала это без системы. У нее не было плана, каким образом обуздать это свое сумасшествие. Она начинала делать что-то одно, потом хваталась за другое, не закончив первого дела.
Она боялась, отчаянно боялась, что все дела будут переделаны.
Спустя двенадцать дней после смерти Уинни Джулия совершила экскурсию в подвал их дома. Это была разведывательная миссия, поиск нового фронта работ, возможности занять себя уборкой в течение многих месяцев.
Подвал встретил ее тишиной и покоем, паутиной, сыростью, ржавчиной, грязью. И еще картонными коробками. Что это — сувениры в память о совместной жизни бабушки и Эдвина? В недоумении Джулия приблизилась к массивной, заваленной коробками стене. Еще сувениры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29