Она вышла замуж за правильного человека. Брак хороший, но несчастливый. Она поняла, что беременна, когда у нее с мужем уже шли переговоры о разводе. Тем не менее беременность нужно было скрыть — она сочла необходимым отложить принятие решений до рождения ребенка.
— Из-за того, что под вопросом было отцовство?
— Да. В ее понимании было чрезвычайно важно знать, чей это ребенок. Если ее мужа — то в этом случае ценовой ярлык на ее разводе будет выше. А если любовника — женатого политика, — то для него дитя любви станет сущим бедствием. Ни один из этих мужчин не знал о ее беременности. Она просто сказала, что ей нужно на какое-то время удалиться и хорошенько обдумать ситуацию. На несколько месяцев. Она полагала, что группа крови младенца даст ей необходимую информацию. У нее была группа крови О, как и у ее мужа, а у конгрессмена — А. Она рассудила, что О — означает наследника, А — усыновление. Конечно, ее рассуждения были ошибочными, это знали мы с бабушкой. Мы вместе с ней читали как раз в тот самый год о биологических тестах. Мы знали, что каждый мужчина может произвести ребенка типа О. Но мы не сказали об этом матери. Она выглядела настоящей развалиной в физическом и эмоциональном отношении. Ей нужно было место, где она могла отдохнуть, поправиться, исцелиться.
— Это требовалось и младенцу.
— Да, — пробормотала Джулия. — Но для Уинни было уже слишком поздно. Вред ей уже был нанесен.
Глава 8
— Вред, — тихо повторил Джейс.
И явственно увидел тень на ее лице, черноту в тех местах, где только что были радуги, как будто искусственные снежные хлопья, которые никогда не тают, перестали отбрасывать свет.
Джейс почувствовал горечь в голосе Джулии.
— Аномалии скелета, — проговорила она, обращаясь к кристаллику глухим, отрешенным голосом. — И повреждение некоторых внутренних органов. Это не были наследственные пороки. Просто результат ее жизни в утробе. До приезда в Тирней диета моей матери включала в себя алкоголь, сигареты и прописанные ей лекарства.
— Комбинация всех этих факторов, — тихо произнес Джейс, — могла стать причиной.
— Да. А может быть, — прошептала Джулия, глядя на снежные хлопья, — мать вовсе и не виновата в пороках Уинни.
Горечь в ее голосе пропала, как и темные тени на ее прозрачном лице. От того, что на лицо вновь легли отблески кристалликов? Нет. Тени, как и облачка в ее глазах, были побеждены неким внутренним свечением — чистым и золотистым.
Чисто золотым.
О чем свидетельствовал этот внутренний свет? О ее благородстве? О желании быть доброжелательной к матери, несмотря ни на что?
Вероятно, в какой-то мере.
Но в основном, подумал Джейс, этот свет предназначался Уинни, родившейся с физическими недостатками маленькой сестренке.
— Доктора считали, что она проживет всего несколько дней.
— Но она прожила.
— О да! Она была борцом, наша крошка Уин! Она хотела жить, хотела быть с нами.
— С вами и вашей бабушкой?
— Да. С нами…
Мать, которая родила ребенка-калеку, хотела отделаться от него. Куда-нибудь отправить. Были люди, которые усыновляли подобных несчастных, и были заведения, в которых содержались такие дети. Теперь вопрос о том, чей это ребенок, уже не имел значения.
Бабушка и Джулия хотят содержать калеку? Прекрасно. Лишь бы никому не рассказали правды.
Бабушка и Джулия знали только одну правду. Была маленькая девочка, которая в них нуждалась. Они назвали ее Эдвина — по имени дедушки, второе имя и фамилия у нее были как у бабушки, и когда Эдвина Энн Хейли выписывалась из больницы на десятый день своей жизни, доктора осторожно предупредили, что дома она может почувствовать себя плохо. Очень плохо. Бабушка и Джулия должны без колебаний в любой момент отвезти ее снова в больницу.
Назад в больницу. Умирать.
Доктора даже не заговаривали о том, что ребенок никогда не сможет ползать, а тем более ходить. Физические нарушения малышки были слишком очевидны, и не было оснований верить в то, что она доживет до этого возраста.
Лечащие девочку врачи выражали обеспокоенность, что она не будет ни видеть, ни слышать. Это означало, объясняли они Джулии и бабушке, что Уинни не будет реагировать на окружение… и на них.
Однако Уинни все-таки слышала голоса любящих ее людей, которые с ней разговаривали. Бабушка и Джулия были в этом уверены. И она реагировала. Искалеченными ручонками она гладила их рты, издававшие звуки, в которых ощущалась беспредельная любовь, а когда Джулия брала Уинни на руки, малышка запускала пальцы в ее длинные черные волосы, как будто таким способом обнимала старшую сестру.
Однако Уинни ничего не видела, хотя ее голубые глазенки закрывались лишь тогда, когда она спала. Когда она бодрствовала, они были широко открыты, словно пытались что-то разглядеть за темнотой.
Глаза Уинни были в постоянном движении. Нистагм — так называется ритмическое подергивание глаз, которое невозможно ни вылечить, ни остановить.
В течение шести месяцев Уинни чувствовала себя хорошо — нельзя сказать, что очень хорошо, но вполне прилично и, уж во всяком случае, гораздо лучше, чем предсказывали доктора. Вообще сам факт, что она выжила, стал настоящей сенсацией.
Затем наступил тот декабрьский день — за три недели до Рождества, когда, проснувшись, бабушка почувствовала себя «отвратительно». Это всего лишь вирус, уверяла она, ничего более. И конечно же, не прелюдия к новому удару.
Вирус, который может заставить отказаться от любимого десерта бабушки?
Пудинг из тапиоки был главным продуктом в доме на Уиллоу-роуд в течение всей жизни Джулии. Это было любимое блюдо бабушки, Джулии и Уинни. Что и объясняло, почему они собрались в дорогу. Джулия планировала пополнить запасы любимого продукта в понедельник, то есть на три дня раньше, чем обычно. Пудинг из тапиоки значился в самом начале списка закупаемых продуктов.
Для первого выхода на улицу Джулия одела потеплее Уинни, поскольку до бакалеи было довольно далеко. На всем пути Джулия рассказывала сестренке то, что видела сама и чего не могла видеть малышка.
Джулия рассказывала ей о снеге, который ласкают солнечные лучи, о лазурном небе, о предрождественских украшениях, которые появились повсюду. Вот венок из остролиста. Вот семейство пластиковых оленей, разрывающих снег, а вот нарисованные сани, Санта-Клаус, снеговик, эльф.
А рядом с церковью с белоснежной крышей, на ухоженном кладбище, в могиле под раскидистым деревом, покоится Эдвин.
Джулия шепотом рассказала Уинни об Эдвине, именем которого была названа малышка, и пообещала, что его могилку они навестят весной, когда будет теплее, хотя он и сейчас вместе с ними. Потом Джулия поведала Уинни о фигурах возле церкви, выполненных в натуральный рост, — о Марии, пастухе и агнце.
И о Младенце.
— А вот и сам божественный младенец, — нашептывала Джулия. — Как и ты, моя драгоценная малышка Уин.
Когда они дошли до бакалеи, Джулия продолжила свой тихий рассказ.
— Вот здесь я делаю все наши покупки, — объяснила она шестимесячной малышке, которая слышала голос старшей сестры, любила его, но, по-видимому, не понимала. — Я всегда до этого оставляла тебя дома с бабушкой, чтобы у меня руки были свободны для покупок. Но сегодня у меня ты, и это очень здорово. Нам нужно купить только один продукт. Он там, в том проходе.
— Посмотри! — Это восклицание издала женщина, которую Джулия не знала. Она и бабушка не знали никого. Эта женщина была матерью. Рядом с ней стоял ее сын, которому было года три. — Видишь, Коуди, это малышка. Можно нам посмотреть на нее?
— Конечно, — улыбнулась Джулия, шепча про себя слова, которые произнесла недавно: «Драгоценный младенец, он такой же, как и ты, моя драгоценная Уин». Джулия отцепила искалеченные ручки Уинни от своих волос и объяснила: — Вот маленький мальчик, Уинни, который хочет познакомиться с тобой! Его зовут Коуди. Коуди, а это Уинни. Эдвина Энн…
— Как вы смеете? — Этот возмущенный крик издала мать Коуди.
— Что? — Сердце у Джулии заныло, заболело, облилось кровью.
Женщина продолжала визжать, убегая от них.
— Как вы посмели принести эту вещь сюда? Ведь здесь бывают дети! Это отвратительно, непорядочно! Вам должно быть стыдно!
Стыдиться Уинни? Ее чуть вмятого черепа и дрожащих глаз? Разве она монстр, а не любимая маленькая девочка?
Джулия прижала свою драгоценную малышку к себе и безуспешно попыталась остановить поток слез. Она целовала ее в милую головку, в те места, куда падали ее слезы, стараясь скрыть от Уинни свою душевную боль.
Джулия пыталась сдержать дрожь. Однако это было очень трудно, ей было очень холодно.
И вдруг стало тепло. Она оказалась в объятиях теплоты, которая шла откуда-то извне.
Джулия почувствовала, что ее обнимает — их обнимает — незнакомая высокая длиннорукая рыжеволосая девочка-подросток.
— Меня зовут Гейлен, — произнесла девочка, выпуская Джулию из физических, но не из эмоциональных объятий. — Привет!
— Привет! Я Джулия.
— А это… — длинные пальцы Гейлен мягко прикоснулись к влажным волосикам Уинни, — это Уинни. Эдвина Энн. Можно мне подержать ее? Она не станет возражать?
— Нет, — ответила Джулия. — Она не будет возражать.
Вероятно, это была правда. Время от времени Уинни брали на руки врачи и сестры в больнице, которая находилась в двадцати милях отсюда. Малышка не выражала при этом протеста. Возможно, она не могла протестовать, а может быть, для нее это было не столь важно.
Однако Эдвина Энн Хейли определенно знала, когда ее брали на руки Джулия и бабушка, которые ее очень любили, потому что она в ответ дотрагивалась до них, хватала их за волосы.
Уинни так же схватила за волосы и Гейлен. Ее крошечные пальчики сначала дотронулись до рта, который поприветствовал ее: «Здравствуй, Уинни!» — а затем решительно скользнули к длинным рыжим волосам.
— Она любит тебя, — прошептала Джулия, смахивая слезы.
— А я люблю ее. — Гейлен улыбнулась. — Давай я подержу ее, пока ты сделаешь покупки.
Джулия купила пудинг из тапиоки, и, выходя из бакалейной лавки, они сообщили друг другу некоторые подробности из своей жизни. Выяснилось, что их дома стояли на самом далеком расстоянии друг от друга, насколько это возможно в Тирнее, что Гейлен было шестнадцать лет, а Джулии пятнадцать, а причина того, что они никогда не встречались в школе, заключается в том, что Джулию обучает бабушка дома.
Гейлен держала Уинни на руках, и малышка все так же не выпускала ее волосы, пока они шли к дому Джулии на Уиллоу-роуд. Гейлен выбрала путь по Сентрал-авеню, а не по боковым улочкам, по которым добиралась до лавки Джулия с Уинни.
Выбрала ли Джулия такой малолюдный маршрут из-за Уинни? Из-за того, что знала — люди захотят посмотреть на малышку, а затем станут кричать, ахать и возмущаться?
Нет. Джулия даже не думала о подобной жестокости. Она просто шла своим обычным маршрутом мимо домов, украшенных к Рождеству, мимо церкви с белой крышей.
Сентрал-авеню тоже была украшена, она блистала и сверкала, а по мере наступления сумерек на ней зажигались огни.
Гейлен прижимала Уинни к груди, как это делала и Джулия, словно защищая ее. Но когда они подошли к празднично освещенной елке, Гейлен повернула Уинни так, чтобы та могла ее видеть.
— Посмотри, Уинни! Посмотри на эту прекрасную елку.
— Гейлен, она… не может видеть.
Однако эти тихие слова внезапно повисли в спокойном сумеречном воздухе. Потому что они больше не соответствовали действительности. Ее маленькая сестра видела рождественскую елку! Она потянулась своими крохотными ручонками к сверкающим огонькам, словно пытаясь дотронуться до них, а губы сложились так, словно она улыбалась.
Случилось также кое-что еще, что доктора Уинни не могли объяснить, да и не пытались это делать. Нистагм Уинни исчез окончательно и бесповоротно.
К Рождеству? По случаю Рождества?
Вероятно. Было такое впечатление, что все это время Уинни была лишь зародышем, который прикасался и цеплялся ручками, но еще не сформировался окончательно.
Вплоть до Рождества. А затем она пробудилась, родилась, потянувшись к рождественской елке, подобно тому как нежный весенний цветок тянется к солнцу.
Можно ли предполагать, что ее разбудили мерцающие огоньки? Или причиной стал сам рождественский настрой, празднование всего доброго, чистого, истинного?
Они не знали. И никогда не узнают. Несмотря на то что именно Рождество сделало глаза Уинни зрячими, вложило звук в ее улыбающиеся губы. Звук, а со временем и речь.
Эдвина Энн Хейли никогда не сможет свободно болтать. Ее поврежденные нервы не позволят этого сделать. Но ее слова были вполне понятны. «Онь» — это олень. «Анги» — ангел. «Джу-Джу» — Джулия. А также Галя, Флоппи, Роство и ба.
Джу-Джу, Галя и ба знали, сколько раз их малышка Уинни встретит Роство. Но Уинни могла иметь — и имела — Рождество каждые несколько месяцев. Это было необходимо.
Для Уинни это было огромной радостью. Это означало обновление украшений, которые она так любила, была так счастлива их видеть снова — все эти сверкающие огоньки, знакомую елку, мерцающие стеклянные снежинки.
А рождественские подарки? Уинни могла бы иметь их множество. Джулия, бабушка и Гейлен отдали бы ей все, что имели.
Но для Уинни главным подарком было Рождество. Это был единственный подарок, который она хотела. И после нескольких недель каждого нового Рождества Уинни говорила:
— Бай-бай, Роство.
Рождество сворачивали, когда начинали чувствовать, что пора организовать новое Рождество, потому что их славная малышка Уин начинала выглядеть какой-то потерянной, радость ее затухала, а некогда незрячие глаза напряженно вглядывались, как бы ища ангелов, оленей, елку.
Бабушка была ангелом, когда Уинни было три годика. Джулии было семнадцать, бабушке — почти восемьдесят два. Бабушка умерла во сне без предупреждения, с умиротворенным выражением лица.
Она не знала в тот мартовский вечер, что умрет. Но она понимала, что когда-то это случится. Она извлекла этот урок из неожиданной смерти своего незабвенного молодого (всего шестьдесят семь лет) Эдвина и знала, что справиться с утратой весьма трудно, если не приняты многие решения, которые сопутствуют смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29