— Спасибо, я с удовольствием приеду, — сказал аббат спокойно.
Он смотрел на человека, сидящего возле него. Его массивные плечи и большая голова четко вырисовывались на фоне окна. Он подумал о том, что доктор потратил на него уйму своего драгоценного времени за недели его болезни. Аббат постоянно ощущал его присутствие, в течение долгих часов, иногда на протяжении всей ночи, его мощная фигура источала силу духа… Но к утру его могучие плечи были устало сгорблены.
— Боюсь, что вы не могли уделять достаточно времени другим своим пациентам, — сказал аббат виновато.
— Они все теперь в таком состоянии, что невнимание пойдет им только на пользу, — ответил доктор. — Некоторые из них могут, конечно, на меня сердиться, но в определенных ситуациях это чувство бывает хорошим стимулятором. У меня были пациенты, которым я нарочно не уделял достаточно внимания, и это пошло им только на пользу.
— А ваши больные никогда от вас не отказывались? — сухо спросил аббат.
— Достаточно часто.
— Наверное, это были люди, которые были недостаточно сильно больны, чтобы бороться за свою жизнь, как это было со мной.
Доктор улыбнулся:
— Именно они.
— Временами у меня возникает вопрос, почему вы так яростно боролись с моим недугом? — спросил аббат.
— Доктора по своей натуре бойцы. Признаюсь вам, что для хорошей драки мне достаточно присутствие достойного противника — смерти. В данном случае большое значение имел фактор нашей дружбы. Вы тоже боролись изо всех сил. Почему? Вы не произвели на меня впечатление человека, чье прошлое могло бы вселить такую любовь к жизни.
— Причина та же. Наша с вами дружба, — аббат замолчал. — Были еще две причины, но я думаю, наша дружба была все же основной, и я это четко понимал. Мы, христиане, не можем просто так уйти из жизни, какой бы проигранной она не казалась. Возможно даже, что именно в этом случае мы цепляемся за нее крепче всего, — он сделал нетерпеливое движение руками. — Я не могу уйти из этой жизни, пока не восстановлю контакт со своими собратьями.
Доктор кивнул.
— А у вас он когда-нибудь был?
— Я думаю, что да. В молодости я был весьма общительным человеком.
— Только в среде себе подобных, — сказал доктор, как бы утверждая факт и не задавая вопроса. — Но не с грязными, необразованными, больными людьми или ворами, которые на поверку, при близком рассмотрении, часто оказываются лучшими из нас.
На гордом и благородном лице аббата появилось выражение ужаса и презрения.
— Вам предстоит еще долгий путь. Я рад, что спас вашу жизнь во имя вашей бессмертной души.
Доктор обескураживающе улыбнулся своему взбешенному пациенту.
— Кесарю кесарево, — сказал он бодро.
Глава VI

1
Аббат приехал на Гентианский холм за неделю до Рождества в состоянии ледяного молчания, которое могло бы обморозить любых менее теплосердечных людей, чем доктор и Том Пирс. Прошло много времени с тех пор, когда он в последний раз гостил в чужом доме, и он был настолько застенчив, что его вежливость, хоть и не полностью, была на время им забыта. Он был глубоко удручен слабостью своего интеллекта, немощью тела и депрессивным состоянием духа, которые имели место во время его болезни. В общем и целом он чувствовал себя несчастным и жалел, что приехал туда.
Доктор и Том Пирс знали об этом, но не показывали вида. Они принимали его у себя ради восстановления его физического состояния, а не ради собственного удовольствия. Они, конечно, надеялись, что за восстановлением одного последует и исправление другого, но, будучи весьма целенаправленными людьми, делали все по порядку, начиная с главного. Том Пирс готовил аббату великолепную пищу, приносил дрова для очага и больше ничем его не беспокоил. Доктор в достатке снабжал пациента легким чтивом и тоже старался не беспокоить.
Оставшись наедине с собой, аббат почувствовал, что напряжение его спало. Правила вежливости подсказывали, что ему следует принимать пищу и сидеть у огня, что в силу своего аскетизма он никогда бы себе не позволил, если бы мог распоряжаться собой. Он читал пустяковые книги, хотя и считал это оскорбительным для своего интеллекта. В результате к нему пришло расслабление, моральное, духовное и нервное, которое сперва пугало его и о котором он в конце концов забыл, когда в нем возродился интерес к окружающей жизни.
Девонский климат выкинул одну из своих долгожданных шуток, и на смену долгим дням холодной и сырой погоды пришла наполненная целительным теплом почти весенняя погода. Запели птицы, и у дома доктора зацвел жасмин. Аббат совершал небольшие прогулки по деревне и обнаружил, к своему удовольствию, что снова может испытывать возвышенное блаженство от общения с солнцем и ветром, как это было в тот день, когда он пришел с визитом к миссис Лорейн.
По пути ему встречались розовощекие деревенские дети, и он улыбался им. В ответ он получал их несмелые улыбки и уважительные поклоны. Аббат посетил церковь, и хотя он сожалел о быстром росте протестантства, захлестнувшем католические структуры, он наслаждался ее великолепием и не считал для себя зазорным молиться там. Ему нравились старые ели в церковном саду и, как ему показалось, старые геральдические надписи на двух старых надгробиях. Мужчины, женщины и дети приходили и уходили в надежде на помощь доктора, и хотя аббат редко сталкивался с ними, он с величайшим почтением стал относиться к силе человека, чья доброжелательность не была ограничена какими-то классовыми или идеологическими соображениями.
Однажды вечером к ним зашел отец Эш, как он это обычно делал, для того чтобы выкурить трубку и выпить рюмку бренди с доктором, и два священника, сидя по разные стороны камина, с озадаченным доктором между ними, с любопытством разглядывая друг друга, вежливо пытаясь выстроить мост над разделявшей их пропастью. Но им это не удалось. Прекрасные доводы одного не находили понимания у другого, и наконец доктор, потерев слипающиеся от усталости глаза, снова наполнил стакан пастора и перевел разговор на тему охоты, а аббат вежливо извинился и пошел спать.
Спустя несколько дней аббат расслабился и почувствовал себя счастливым. По вечерам они просиживали долгие часы у камина за беседой. Иногда они говорили о Стелле и Захарии. Стелла не приходила к доктору с момента появления там аббата. Она была поглощена приготовлением к Рождеству на ферме, однако сам факт ее близкого присутствия согревал аббата в эти дни. Он вспоминал ее заботу в долгие дни и ночи его болезни. Она приходила к нему в его снах, а шкатулку миссис Лорейн он привез с собой на Гентианский холм. Доктор считал, что Рождество будет трудным временем для Стеллы, так как возвращавшиеся из Трафальгара корабли привезли письмо от Захарии, в котором он сообщал, что с ним все в порядке, но его фрегат все еще остается в Средиземном море. Стелла же, естественно, надеялась, что он вернется к Рождеству домой.
— Это беспокоит вас и, конечно же, Стеллу, — сказал аббат.
— Так будет лучше для него, — заметил доктор. — Болезненный процесс превращения мальчика в мужчину иногда проходит гораздо быстрее, если его не прерывать.
Он много с гордостью и восхищением рассказывал о своем приемном сыне, но редко говорил о Стелле, так как считал, что аббата вряд ли могли интересовать заботы девочки.
Однако в канун Рождества, когда погода была еще хорошая, а его пациент быстро шел на поправку, доктор сам предложил навестить хутор Викаборо.
— Все порядочные фермы Девона держат дома открытыми в канун Рождества, — пояснил он, — люди устраивают святочное хождение по домам с пением рождественских песен, сжигают большое полено и угощают праздничным хлебом. Если вы чувствуете себя достаточно хорошо для поездки, я думаю, вам будет интересно. Здесь, в самом сердце страны, сказочный мир еще сохранился. Вы знаете, возможно, глубоко в душах людей языческие традиции засели гораздо крепче, чем христианская вера. Боюсь, что в настоящий момент в Англии, если вы захотите увидеть настоящий рождественский праздник, вам надо обратиться к последователям Джона Весли, а не к канонической церкви.
— Я уже убедился в этом, — сказал аббат сухо.
Доктор улыбнулся.
— И все же в тесном переплетении ярких красок сказочного фольклора вы можете наблюдать золотые нити, доставшиеся нам от старой католической веры. Там будут ряженые. Большие традиционные песнопения. Если все это исчезнет, это будет непоправимая потеря для Англии. Так хотите поехать со мной?
Он ожидал получить холодный, но вежливый отказ, но, к его удивлению, аббат без колебаний ответил:
— Конечно, я поеду. Я не противник народных обычаев, и у меня есть рождественский подарок для Стеллы.
В ясный искристый полдень они выехали на бричке. Том Пирс стоял на облучке.
— Сейчас еще рано, — сказал доктор, — но мы проедем на вершину холма, и вы сможете насладиться панорамой сверху.
Дорога, которая вела к холму, шла дальше к хутору Викаборо, и когда они подъезжали, аббат не смог скрыть своего восхищения красотой старого дома.
— Я всегда думал, что наши французские замки, которые еще сохранились кое-где, самые прекрасные строения в мире. Но теперь я вижу, что английские фермы и замки им не уступают, — сказал он. — Этот дом вполне достоин быть пристанищем этого сказочного ребенка — Стеллы.
Эскулап перешел с рыси на шаг, когда они подъехали к подъему, ведущему к вершине холма.
Доктор и Том Пирс соскочили с повозки и пошли рядом. Наконец они остановились у ворот, ведущих в поле, и привязали Эскулапа к ограде. Затем трое мужчин прошли немного вперед и вверх по зеленому склону и оказались на вершине. Холм имел две вершины, одна из которых заросла утесником. Возле них примостилась сторожка смотрителя. При появлении неприятеля в море зажигался костер. В него добавляли торф, чтобы долго не потухал. Таким образом, эта новость, перепрыгивая с холма на холм, вскоре облетит всю страну.
— Ты здесь, Исак? — крикнул доктор, заглядывая в деревянную дверь сторожки, но старик, который был сегодня на дежурстве, крепко спал.
— Это не важно, — улыбнулся доктор, — С двадцать первого ноября у нас нет необходимости следить за морем с вершин холмов, благодарение Богу.
— И адмиралу Нельсону, да успокоит Боже его душу, — воинственно подхватил Том Пирс.
Аббат отрешенно перекрестился, но вряд ли он внимал беседе. Он был захвачен зрелищем Англии, раскинувшейся у его ног. Лишь очень маленькой части, одной гранью страны со многими гранями, но для него сейчас, в это мгновенье, — всей Англии.
Они стояли на вершине холма. Не совсем холма — настолько он был высок по сравнению с круглыми зелеными холмиками под ним, что казалось, вздымает их очень высоко в небо. Аббат взглянул на запад, за холмы, туда, где как раз садилось позади багряных складок вересковых пустошей солнце, а потом на восток, на спокойное море. Цвета зимних лесов, полей и пашен были нежными и восхитительными в мерцающем свете — то тут, то там над редкими фермами и хижинами вился дымок и на отдаленных склонах овцы и коровы казались игрушками, расставленными для детской игры.
Несколько припозднившихся чаек летели домой к морю, и на высоких вязах кричали грачи.
Здесь не было и намека на дикую природу, на страх — никакой резкости контраста или очертаний. В этот миг было трудно осознать, что за узкой полоской моря располагается Франция, где ему пришлось столько вынести. А здесь все это время овцы спокойно щипали траву и дым очагов лениво струился в неподвижном голубом мареве.
— Должно быть, это кажется вам излишне опрятным, — проницательно заметил доктор. — Слишком ухоженным. Слишком процветающим. Вероятно, несколько самодовольным. И в глазах беженцев из Европы жители Англии, должно быть, предстают такими же.
Аббат улыбнулся:
— Видимо, да. И тем не менее, если вы и кажетесь нам иногда подобными детям, играющим в игры на своем маленьком безопасном островке, то все же добрыми, гостеприимными детьми. И хотя большинство из вас никогда не поймут сломленных взрослых, приковылявших к вам из-за моря, вы никогда не захлопните перед нами свою дверь. И у вас есть сила, к которой трудно подступиться, но она есть. Полагаю, что если бы сюда нагрянула буря, вы все повзрослели бы за одну ночь. Местами на это намекает даже пейзаж. Взгляните вон на то дерево и на те древние седые камни.
Как раз ниже находился Беверли-Хилл. Старое дерево выглядело окоченевшим и черным на фоне нежного неба, а тяжелые камни по контрасту с движущимися фигурами пасущихся овец, казалось, с непреодолимой силой впечатывались в траву.
— Мы вернемся тем путем, — предложил доктор, — пока Том спустится на бричке по дороге.
Они сошли по зеленому склону и поравнялись с тисовым деревом. Аббат ничего не сказал, но постоял минутку, внимая очарованию этого места; его лицо было отрешенным, словно он прислушивался к отдаленному призыву охотничьего рога или барабанному бою. Доктор улыбнулся — для него это всегда было всего лишь барабанным боем.
— Наши тисы достигают приличного возраста, — пояснил он. — Хотя думаю, что этому исполнилось не более пары веков. И они всегда были священными. Сначала для друидов, а затем и для христиан.
— И везде эта геральдическая лилия, — рассеянно сказал аббат, наклонившись. — В часовне Св. Михаила, на могилах церковного двора, и здесь, на этом камне.
— Вы очень наблюдательны, — восхитился доктор. — Я впервые заметил этот знак лишь на днях. Но разве это геральдическая лилия? Я думал, что это распускающаяся гентианская… Вы опять прислушиваетесь. Вы это слышите?
— Да, — сказал аббат.
2
А тем временем Стелла и Ходж сидели возле старины Сола в уголке, у очага на кухне Викаборо. И Стелла занималась вышиванием по канве. Теперь Сол больше никогда не покидал этого уголка, разве только когда ложился спать. Во время недавней холодной мокрой погоды он вдруг быстро и окончательно поддался своей немощи — старость свалила его, как буря валит старое искривленное дерево. Он не мог ни подняться, ни сесть без посторонней помощи, и отец Спригг переносил его наверх, в постель, на руках, как ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61