– Ну, не так… Я же недавно здесь. Может, не привык.
– Конечно, – упрекнула Ксана. – Будешь все время ездить – и нигде ни к чему не привыкнешь.
– А я больше не буду ездить, – неожиданно заявил Димка.
Ксана оторвала кусочек изъеденной жучками коры от пня.
– Учиться поедешь.
– А может, не поеду… Может, работать пойду, – сказал Димка.
Ксана покосилась на него.
И вот, когда их взгляды встретились, что-то случилось между ними. Потому что разгозор сразу прервался, и они просидели допоздна, немножко напряженные, немножко встревоженные из-за того, что оба не могли понять, что такое случилось.
Пруд на глазах у них умер, обнажив свое ничуть не таинственное, даже слишком грязное дно. Лишь у противоположного края дамбы, возле шлюза, осталась узенькая полоска воды, где, очевидно, в незапамятные времена и текла своим природным путем речка.
Народу было еще много на пруду. Но стихия умерла, и уже ни криков, ни веселого говора: с головы до пят в грязи и водорослях, все по-деловому торопливо выхватывали из образовавшегося болота карасей, красноперок покрупнее и, наполнив рубаху или сумку, мешок, бежали домой, чтобы успеть вернуться к дамбе с новой, более вместительной тарой, пока не опустились на землю сумерки.
– А знаешь, сумерки вовсе не опускаются… – вдруг невесело сказала Ксана. – Они, наоборот, поднимаются от земли. От самого низу…
Димка поглядел на траву под кустами. Сумерки просачивались между корнями деревьев и медленно растекались по траве. Только потом они запутаются в листве над головой, заволокут небо. Раньше Димка никогда не замечал этого.
– Мне пора, – куда-то в сторону сказала Ксана. Блеклое солнце повисло в ветвях липы, и ветви ее горели.
– Пойдем завтра на поляну? – спросил Димка.
Ксана встала.
– Мама завтра во вторую… – Потеребив косу, бросила ее за спину. – Только ты скажешь, чтоб Валерка тоже… Ладно?
Димка проводил ее до тропинки, что вела к домикам.
А над прудом еще много дней потом нестерпимо пахло рыбой.
По очереди: туда и обратно – Валерка, туда и обратно – Димка, гоняли по просеке на велосипеде. Ксана, подложив на раму Валеркин пиджак, прокатилась два раза с Валеркой, два раза с Димкой.
Много ли, мало ли правды в том, что худа без добра не бывает, но пусть недавний дождь загнал всех почти на три дня в дома, под крыши, пусть из-за него погиб накануне таинственный пруд у дамбы, – и лес, и степь, что вдоль опушки, и случайные лужайки среди колючего вереска будто заново омолодились после дождя. Высокие травы и прижолкли, и словно поредели, но от земли, у их корней, поднялась новая ярко-зеленая поросль; а деревья, отряхнув самые слабые, самые нежизнестойкие листья, лишь отдали осени первую, не слишком щедрую дань и, в избытке напоенные влагой, под еще жарким солнцем стали приветливей, радостней, ярче.
Грунт в колеях старой, заброшенной просеки за несколько суток после дождя просох, затвердел, и, когда Димка ехал с Ксаной во второй раз, он так разогнал машину, что на повороте едва не врезался в дерево, и не соскочил, а скорее слетел на землю, подхватывая одной рукой велосипед, другой – Ксану. Испугался он при этом, пожалуй, больше, чем она.
– Ну вот! – сказала Ксана. – Я так и знала, что обязательно уронишь меня! Говорила?
– Но ведь не упали? – оправдался Димка.
Ксана засмеялась.
– Ты не упал, а я упала на тебя. – И отказалась возвращаться к Валерке на велосипеде. Пришлось уговаривать.
Но поехали теперь до того медленно, что Ксана опять тихонько засмеялась и глянула на Димку почему-то красная от смущения.
– Испугался?
– А если бы спрыгнуть не успел? – вопросом на вопрос, не признаваясь и не отрицая, ответил Димка.
– Ну и пусть! – сказала Ксана. – Что я, не падала никогда? Я раз даже с крыши падала!
– Ну тебя! – сказал Димка и нажал на педали.
Велосипед оставили и занялись пополнением Ксаниного гербария. Причем Димка, узнав систему, по которой она классифицирует свои находки, решил совместить полезное с приятным, и, в то время как Валерка и Ксана выискивали разные корешки внизу, он взбирался на деревья, чтобы сорвать два-три листочка с самой верхушки дерева.
В собственном представлении Димка был какой-то несобранной личностью. Ему понятны были и Валеркины мечты о красивой, по-книжному правильной жизни, и вот эта девчоночья кропотливость Ксаны, что помогала ей собирать гербарий, у которого нет границ, ее бережность по отношению к окружающим мелочам, но Димке при этом необходимы были и смена впечатлений, движение – потому, наверное, он уходил с головой то в одно дело, то в другое. Хотя всегда завидовал чужому постоянству.
Страсть к движению едва не подвела его на этот раз.
Он уже сорвал несколько листьев с маковки длинной, гибкой осины и бросил их вниз, когда вниманием его завладело соседнее дерево. Его вершина казалась такой близкой, что стоило качнуться разок…
– Тебе осиновые листья еще нужны? – поинтересовался Димка.
– Смотря какие, – ответила Ксана. – Потом выберу: они же обрезаны все по-разному.
Получив какое-то обоснование своему замыслу, Димка качнулся раз, другой, третий… И услышал сначала негодующее: «Что ты делаешь?!» Потом одновременно треск и вскрик: «А-ай!»
О возможных последствиях треска он не успел подумать, ибо уже раскачивался на другой осине. Но торжествовать ему не пришлось.
Валерка, тот хоть неуверенно улыбался в ответ на его выходку, Ксана не улыбалась совсем, и глаза ее были холодными. Димка еще на дамбе заметил, что есть у нее такой взгляд – неожиданный и нехороший: всегда открытые, спокойные глаза ее становятся вдруг будто изо льда… Или как стекло. Наверное, в каждом человеке можно и хорошее и плохое найти, но, когда на тебя смотрят так, сам в себе одно плохое видишь. И становится не до веселья.
– Сейчас же слезай, – негромко проговорила Ксана.
– Ну, я сорву пару веток…
– Не надо мне больше твоих веток! – сказала Ксана.
И Димка в молчании спустился на землю.
– Я же знал, что перепрыгну… – с натянутой небрежностью объяснил он.
Продолжая нервно тискать косу, она выронила на землю трехлистый кустик молочая. Нагнулась за ним.
Валерка тоже что-то ковырнул в земле.
– Ксана, честное слово, больше не буду, – сказал Димка.
Она подобрала молочай, выпрямилась. Напряжение спало с ее лица… а глаза были мокрыми.
– Я же правда хотел ветку сорвать…
– Он для дела, Ксан, – поддержал Валерка.
Брови ее дрогнули. Махнув рукой, она засмеялась вдруг и, резко отвернувшись от них, тыльной стороной ладошки смахнула слезу.
– Если вы еще что-нибудь такое, я никогда больше, никогда в жизни с вами не пойду!
Димка и не предполагал, что можно чувствовать себя таким счастливым, когда ты вдруг прощен.
– Пусть я следующий раз лучше даже голову сверну или совсем воткнусь в землю, если стану прыгать! – заявил Димка.
Но Ксана уже сидела на корточках спиной к нему и что-то выискивала в траве на порядочном от друзей расстоянии.
– А ведь она сломалась где-то, – сказал Валерка, с любопытством разглядывая злосчастную осину.
Димка бы не прочь выяснить, где она треснула, но на сегодня ему было достаточно одного урока. И, воспользовавшись минутой, когда Валерка побежал за велосипедом, спросил:
– Не сердишься, Ксана?..
Она не взглянула на него. Но поколебалась немного и тряхнула головой: «Нет!»
– Не сердись! – обрадованно попросил Димка. – Я же чуть не уронил тебя, а тут – сам. Теперь квиты!
– Смешной ты! – сказала Ксана. – Ведь меня, я знала, что ты не уронишь, а тут… – И покачала головой. – Как маленький!
Домой возвращались, чтобы не проходить мимо домиков, сначала дорогой на Холмогоры, потом луговиной близ речки – в сторону дамбы.
Валерка вчера тоже был здесь, когда прорвало шлюз. Но рыбу, как и Димка, не собирал. Для него, старого рыбака, не имели вкуса эти красноперки, взятые голыми руками.
У дамбы распрощались: Ксана пошла домой, а Димка – на Маслозаводскую, к Валерке. И, когда прощались, почувствовали все, что благодаря приключению поход их оказался особенно хорошим. Ведь то бы все было просто хорошо, а теперь получилось втройне хорошо, потому что Димка не разбился и потому что чуть не поссорились, но тут же помирились.
А на Маслозаводской Валерку и Димку ждала неприятность.
Вопреки их расчетам, тетя Вера была не на работе. Сломался какой-то электромотор в цехе, и, пока налаживали его, всю смену отпустили по домам.
– Сана была у меня, – перемешивая ложкой мясной фарш с рисом для голубцов, сообщила тетя Вера. – Тебя спрашивала чтой-то.
– Чего ей до меня? – насторожился Валерка.
– А де ты? Я сказала: за травой побег небось… Вот-вот ушла токо.
Тетя Вера хотела сказать еще что-то, Валерка упредил ее:
– Я сейчас, мам!
Выхватив из шкафа случайную книгу (ею оказался единственный в доме том Малой советской энциклопедии с подплесневевшей обложкой, неизвестно какими путями попавший к Валерке еще до его сознательного возраста) и увлекая за собой Димку, он выскочил на крыльцо.
– Ты иди домой… – сказал Валерка. – Или подожди меня, я сейчас! – и побежал с книгой под мышкой в сторону домиков.
Димка, мрачный, остался на крыльце забавлять Шерхана.
Вернулся Валерка минут через сорок. Пошел немного проводить Димку по Маслозаводской улице. Сообщил, что у Ксаны все более или менее нормально, и замолчал. А подойдя к Долгой, не повернул назад, чтобы отпробовать материных голубцов.
Подобрал какую-то хворостину на дороге.
– Димк… Ты не обижай ее, а?.. Ладно?
– Ты что?.. – в замешательстве уставился на него Димка.
А тот шагов десять молчал, сбивая хворостиной облетевшие головки одуванчиков на обочине дороги.
– Она, Дим, ни с кем не дружила… Раз с тобой – значит, с тобой…
Димка должен бы сказать, что и с ним, с Валеркой, она дружит, что ничего особенного у них нет… Но растерялся. И, когда Валерка остановился пожать ему руку, покраснел.
Глаза у Валерки девчоночьи, рука тоже: маленькая, слабая.
– Ты, Димк, не подумай чего там… Но она впечатлительная… – Он был смущен не меньше Димки.
– Я, Валер… ты знаешь… – Хотел поклясться, что готов хоть сейчас в огонь и в воду… Но мало ли в чем ты хочешь поклясться, если попросту не умеешь выразить свою мысль и пытаешься бубнить ерунду.
– Я побегу! – сказал Валерка. – А то мать все окна проглядела.
Сана в последние дни становилась все подозрительней, и Валерка знал это. Кое о чем он догадывался из разговоров с Ксаной, кое-что слышал от своей матери. Поэтому не случайно он, схватив энциклопедию, поторопился к домикам. И успел вовремя. Сана только начинала расспрашивать дочь.
– Здрасте, теть Сана! – выдохнул запыхавшийся Валерка и протянул книгу Ксане: – На, а то я опять забуду! Что в лес идти – не забыл, а это из головы вышибло!
– Спасибо, – сказала Ксана, напрягая всю волю, чтобы не выдать своей растерянности. Листнула энциклопедию.
– Какой еще лес? – недоверчиво переспросила Сана.
– А обыкновенный! – весело ответил Валерка, отдышавшись.
Сана поглядела на дочь.
– Вы что, вместе ходили?
– Ну да! – ответил за Ксану Валерка. – Я еще руки не вымыл! – Он продемонстрировал свои руки и заговорил как ни в чем не бывало, стараясь уйти от второстепенных вопросов: был ли кто еще с ними, во сколько ушли и так далее – это пусть Ксана сама решает, ему надо было соврать в главном: доказать, что именно он инициатор похода. – Меня ж, тетя Сана, кролики замучили, травы жрут – пропасть! Я и говорю Ксанке: «Пойдем! Тебе гербарий надо, а мне все равно, откуда траву тащить». Ну, и уговорил. А чего?
– Да ничего… – буркнула тетка Сана, уходя в кухню.
– Так я побегу! – сказал Валерка. – Мать голубцы готовит, а я подумал – опять забуду с этой книгой.
Только теперь Ксана смутилась.
Валерка исчез, крикнув через открытую кухонную дверь «до свиданья». Ксана прошла в свою комнату и, подперев голову руками, несколько минут сидела за столом не двигаясь.
Потом открыла Валеркину энциклопедию на первой странице и стала читать подряд: «Катамаран…»
Мать что-то еще тихонько ворчала на кухне. Она долго ждала Ксану дома, потом у тети Веры. Валерка все рассчитал правильно, и запал ее угас, не получив разрядки.
А Ксана подумала ни с того ни с сего: отнесла мать пальто и румынки дяде Мите или куда-нибудь спрятала их?..
В пятницу, перед занятиями, Димка наткнулся в Ермолаевке на Хорька и наконец разглядел его при дневном свете. Удивительно, до чего соответствовала прозвищу внешность соседа: развернутые мочками вперед уши, остренький нос, острый подбородок и колючие, в прищуре глаза.
– Мотнем до сельпо? – предложил Хорек. – Сообразим что-нибудь. Плюнь ты на это! – Он ткнул кулаком в Димкину сумку. А когда тот отказался, благодушно разрешил: – Ну, как знаешь… – И вспомнил, уже отходя: – Позавчера видел тебя!
– Где? – спросил Димка.
– А на дамбе. С девкой. Твоя?
Димка неопределенно мыкнул в ответ.
Хорек вернулся, хлопнул его по плечу:
– Не робей! Девка что надо! Законная девка. Понял?
Димка то ли кивнул, то ли нет. Ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то в случайном разговоре поминал Ксану.
* * *
Школу Димка любил. Лишь принято говорить: «скорей бы десятый класс», «скорей бы закончились уроки», а достаточно проболтаться, к примеру, два дня, как сразу начинаешь понимать, что без школы жить скучно. И бывает, ничего нового не произойдет, ничего особенного не услышишь, но каждое утро перед школой чего-то ждешь от нее.
Так было всегда. А теперь Димку влекло сюда еще и совершенно определенное желание увидеть Ксану. Редко случалось, что они перебрасывались на перемене одним-двумя словами, но Димка постоянно видел ее перед собой, и его не оставляла убежденность, что Ксана тоже чувствует его присутствие… Эта связь между ними не обрывалась и после школы.
Димка выпросил-таки у отца бинокль. Это была память о его погибшем фронтовом друге. Завернутый в гимнастерку бинокль хранился на дне материнского сундука, лишь от случая к случаю Димке разрешалось поиграть с ним на глазах у взрослых. Но теперь Димка сам стал взрослым, и, вручая ему бинокль, отец напомнил об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25