Книгохранилище тускло сияло под слоем снега. Нельсон огляделся по сторонам и, словно ненароком, поднял глаза к часовой башне. Циферблат лунным диском висел в небе, только что разошедшиеся стрелки вырисовывались четкими силуэтами. Над часами чернели зубцы. Никто не смотрел на него с башни.
– Нельсон! – произнес голос за спиной.
Он развернулся так стремительно, что чуть не упал. Джилиан приближалась, она была уже в нескольких шагах, цепочка ее следов вела за деревья. Она казалась исполинской в черном пальто и пушистых белых наушниках. Палец вспыхнул. Не рассуждая, Нельсон поднял правую руку и заткнул ей рот.
– Не двигайтесь, – сказал он. – Молчите.
Джилиан зашаталась, боком упала на снег. И замерла, как поверженная статуя, хрипло дыша. Глаза ее горели ненавистью.
Раздался протяжный далекий вой. Нельсон, съежившись, взглянул на библиотечную башню. Там никого не было, но вой перешел в визг, и Нельсон стремительно обернулся. Виктория Викторинис выплыла из мрака между старой библиотекой и книгохранилищем. Ее длинное белое пальто спадало до щиколоток; казалось, женщина парит над снегом, не оставляя следов.
– Прислушайтесь, – сказала она голосом холодным и аристократическим. – Дети ночи.
Сердце у Нельсона колотилось, палец горел. Визг смолк, и только сейчас Нельсон понял, что это было: в снежную ночь какой-то кретин, перегруженный пивом и тестостероном, газовал на чистом куске асфальта. Нельсон вздохнул, выпрямился и поднял ладонь.
– Ближе не подходите, – сказал он, с трудом сдерживая дрожь.
Викторинис замерла, руки в карманах – белый конус, увенчанный непокрытой, коротко стриженной головой. Она указала подбородком на Джилиан.
– Поднимите ее, Нельсон. – Голос у Виктории был холоден и чист, как ночной воздух. – Она замерзнет.
Лицо ее белело, словно высеченное изо льда; она была без очков, и серые глаза по-волчьи поблескивали, не зло, но с любопытством, как будто она набрела в лесу на что-то потенциально съедобное.
Нельсон взглянул на Джилиан. Аспирантка дрожала на снегу, сопя и шевеля губами.
– Стойте, где стоите, – сказал он Викторинис и, нагнувшись к Джилиан, просунул пальцы под свитер над перчаткой. Запястье у нее оказалось неожиданно теплым.
– Встаньте. – Палец разрядился.
Джилиан поднялась на удивление легко, как будто он потянул ее за руку. Она выпрямилась, яростно сверкая глазами, и Нельсон указал на дальний конец площади.
– Встаньте там и не двигайтесь. Молчите. Вы ничего не слышите.
Он отпустил ее руку. Джилиан, нехотя оторвав от него злобный взгляд, побрела по снегу. И встала в центре площади, откуда могла видеть и Нельсона, и Викторинис.
Нельсон одернул пиджак. Холода он не чувствовал.
– Полагаю, вы хотели поговорить со мной об этом. – Он вытащил из кармана письмо.
Викторинис неподвижно стояла в двадцати шагах от него и, казалось, висела в дюйме над снегом. Послышалось шипящее дыхание; Нельсон с дрожью осознал, что она смеется.
– Вы даже не представляете, Нельсон, до какой степени мне безразличны эти письма. Они своей цели достигли. Уберите.
Нельсон озадаченно сунул письмо в карман. Что значит «они своей цели достигли»? Он взглянул на Джилиан. Все трое участников сцены стояли на белой площади точно в вершинах равностороннего треугольника.
– Так зачем вы хотели меня видеть? – спросил Нельсон.
– Я хочу знать, что вам нужно. – Викторинис улыбнулась, блеснув длинными зубами. – Прежде я никогда не задавалась этим вопросом. Вероятно, то, что я теперь спрашиваю, – ваша заслуга.
– Ба! – сказал Нельсон. – Как приятно.
– Я не хочу вас принижать. – Улыбка ее исчезла, глаза сверкали. – Обещаю, Нельсон, что не повторю этой ошибки.
– Вам не за что меня ненавидеть, Виктория.
– Я не питаю к вам ненависти. До последнего времени вы вообще не занимали мои мысли.
– Вы меня уволили, – сказал он чуть более зло, чем собирался.
– Вас уволил факультет. Я просто об этом сообщила.
– Но вам это доставило удовольствие.
Нельсону самому не понравилось, как визгливо прозвучал его голос, однако все затмевала адская боль в пальце.
– Что мне доставляет удовольствие, – спокойно ответила Викторинис, – вашему разумению недоступно.
Нельсон отвел глаза. Джилиан злобно смотрела на него со своего места; она умоляюще взглянула на Викторинис, словно говоря: «Спасите меня». Пар из ее рта клубился в морозном воздухе.
– Не сочтите за личный выпад, Нельсон, но вы для Мидвеста не годитесь. – Викторинис помолчала. – Я уволила вас, потому что вы слишком мелки. Хороший учитель – возможно. Однако ваши научные труды неоригинальны, в них нет полета.
Нельсон подумал: что, если я брошусь на нее прямо сейчас? допрыгну ли?
Викторинис, словно прочтя его мысли, вынула из карманов узкие бледные ладони.
– Вам стоит разговаривать со мной уважительнее, – сказал Нельсон. Он согнул пальцы – они все занемели, кроме одного.
На долгое мгновение взгляды их встретились. Боль в пальце требовала немедленных действий. Лицо у Викторинис напряглось, кулаки были сжаты; оба продолжали стоять не шелохнувшись. Наконец Викторинис сунула руки в карманы, словно зачехлила оружие.
– Вы все еще не ответили на мой вопрос, Нельсон.
– Вы назначили мне встречу, – парировал он. – Чего, по-вашему, я хочу?
– Бессрочный контракт для Виты Деонне? – Викторинис вздохнула почти печально. – Что вы рассчитываете с этого получить?
– Что вы против нее имеете?
– Ничего. Просто не вижу за ней необходимых достоинств.
– Бросьте, – сказал Нельсон. – Ее труды…
Как их охарактеризовать? Трансгрессивны? Революционны? Контргегемонистичны? Или просто будоражат?
– Вполне вписываются в литературоведческий мейнстрим, – закончил Нельсон.
Смех Виктории рассыпался приглушенным ледяным колокольчиком.
– Думаю, мне лучше судить, что такое литературоведческий мейнстрим.
– Так или иначе, – Нельсон вздохнул, – Вита вас боится.
– Вита боится всех.
– Особенно вас, Виктория. Хоть убейте, не понимаю, почему. Мне казалось, что вы с ней принадлежите к одному… лагерю, уж простите за указание. Теоретически говоря, вы сестры.
– Никогда не думала, что вы так пристально интересуетесь феминистской теорией, – ледяным голосом ответила Викторинис.
– Никогда не думал, что меня уволит лесбиянка. – Нельсон пожал плечами. – Век живи, век учись.
К его удивлению, Викторинис вздрогнула, как от пощечины.
– Простите, что задел за живое, – сказал он, довольный своим успехом. – Я всего лишь… как это называется?… говорю правду властям предержащим.
– Вы считаете, что я обладаю властью? – Глаза Викторинис сузились.
– Бросьте.
Виктория сделала несколько шагов вперед. Лицо ее оставалось непроницаемой маской.
– Давайте я расскажу вам про власть, Нельсон. – Голос звучал глухо, как стон. – В радиусе пятнадцати миль от этого места живут тысячи добропорядочных теплокровных обывателей, таких же, как вы. Они работают, любят своих детей, платят налоги и не обидят собаку – и почти каждый из них охотно сжег бы меня на костре, вырвал сердце и закопал мой обезглавленный труп на перекрестке дорог. Они никогда не признают меня человеком, тем более – «нормальной».
Она взглянула за деревья на смутные университетские корпуса, на голые, озаренные фонарями ветки, на площадь под снежным саваном.
– Этот университетский мирок должен был стать моим Ковентри. Сюда такие, как вы, помещают таких, как я, чтобы все мы были в одном месте и под приглядом. Здесь вы притворяетесь, будто относитесь к нам, как к равным, а я должна притворяться, будто могу быть собой, не дрожа за свою жизнь.
Она снова подняла на него древний, непроницаемый взгляд.
– Вы можете оставить Гамильтон-гровз и жить где угодно, не оглядываясь поминутно через плечо. Я – нет. Так скажите. Нельсон, у кого из нас больше власти?
– Помилуйте. – Палец жег железом. – Вы будете рассказывать мне про обиды после того, как чуть меня не уволили… С моей кочки, леди, вам живется очень даже неплохо.
Викторинис заговорила было, но Нельсон поднял горящий палец.
– Нет! Все идеологические распри, вся межфракционная грызня, все культурные войны – вы могли бы положить им конец, Виктория! Завтра, если захотели бы, если бы не в ваших интересах было их разжигать!
Он помолчал.
– Вы могли бы примирить всех, если бы захотели.
– Никто так не романтизирует Другого, как виновный белый мужчина, а, Нельсон? – Виктория злобно усмехнулась, скаля длинные зубы. – При всем своем страхе и ненависти вы считаете, что я должна быть лучше вас. Чище, благороднее, добрее. Что я должна установить согласие, сгладить противоречие, отослать всех домой довольными и накормленными. Я должна быть Матерью.
– А почему нет?! – вскричал Нельсон. – Почему не быть лучше, чем… чем…
Кто? Он внезапно смутился. Гетеросексуалы? Мужчины? Я?
– Кто, по-вашему, научил меня всему этому? – Виктория скользнула чуть ближе. – Кто показал мне правила игры, как не те, кто хотел меня уничтожить? Приличные мужчины вроде вас, Нельсон.
Оба тряслись от ярости, разделенные меньше чем десятком шагов. Джилиан дрожала поодаль, переводя взгляд с Нельсона на Викторинис.
– Кто бы вас ни обидел, Виктория, – голос у Нельсона вибрировал, – это был не я. Вам никогда не приходило в голову, что я не враг, что я не желаю вам зла, что я, возможно, даже на вашей стороне?
Викторинис закрыла глаза и мотнула головой.
– Меньше всего я доверяю вашему расположению, Нельсон. Я и подобные мне терпели худшие зверства от рук благонамеренных.
– Это нечестно, – сказал он, но Викторинис остановила его взмахом руки.
– Вы никогда не задумывались, что я существенна для вашего самовосприятия? Вы определяете себя через то, чем не являетесь. Вы определяете себя, исключая Другого из ваших представлений о «нормальном», «нравственном», «приличном». А из всех «Других» я – наиболее «Другая». Поскольку право лепить ярлыки монополизировано благонамеренными людьми вроде вас, мне остается лишь определять себя через мою инаковость. И я принимаю ее, я горжусь ею, потому что у меня нет достойной альтернативы. Я не мечтаю влиться в ваш мир, потому что он может существовать, лишь исключая меня. Это не «теория», Нельсон. Это опыт.
Викторинис стояла неподвижно, как говорящая статуя.
– Чему я завидую, – продолжала она, – это вашей безмятежности. Той блаженной самонеосознанности, которая ваша по праву рождения. Я мечтаю, чтобы мне не напоминали ежесекундно, что я – «Другая». Я мечтаю о вашей буквально бездумной самоидентификации, Нельсон, вашей способности быть собой, не давая себе труда об этом подумать.
Нельсон заставлял себя не шевелиться. Слышно было, как падает с веток снег.
– Вита, с другой стороны, – продолжала Викторинис, – хочет разрушить вашу блаженную гетеросексуальную самонеосознанность. Хочет, чтобы вы жили в той же пугающей расплывчатости, что и я.
Она взглянула на Джилиан – глаза у аспирантки по-собачьи просветлели от внимания, – потом снова на Нельсона.
– Вита не просто уничтожает понятие тендера, Нельсон, а стремится разнести по кирпичику самовосприятие как таковое. И в этом проблема. Она хочет обнажить зияющую пустоту не только в центре вашего самовосприятия, но и в центре моего. Она хочет, чтобы мы пребывали в свободном падении и падали, падали, падали бесконечно.
Внезапный порыв ветра закачал деревья, в снопах света заискрился снег. Ледяная крупа колола лицо. Нельсон отвернулся, Викторинис только закрыла глаза. Когда шуршание снега затихла, она открыла их снова.
– Но вы взяли Биту на работу, – сказал Нельсон.
– Более того, я предложила ей узы сестринства. Я предложила ей шанс стать такой, как я.
– Мне казалось, что она и раньше была такой.
– Вита сама не знает, какая она. – Глаза у Викторинис блеснули. – Я, с другой стороны, всегда знала, кто я. У меня никогда не было и малейших сомнений. Тендер, ориентация – не распутье; вы не выбираете дорогу, чтобы увидеть, куда она приведет.
Она вынула из карманов бледные длинные пальцы и поднесла их к лицу, словно изучая.
– Все от Природы, верно? Все на небесах, на земле и под землей живет и действует, как заповедано от Природы Все от Природы, верно? Все на небесах, на земле и под землей живет и действует, как заповедано от Природы – Лефану, «Кармилла», глава 4.

. – Викторинис улыбнулась, словно только ей одной понятной шутке, и убрала руки в карманы. – Мы просто бедные, раздвоенные существа, как и вы, Нельсон, только у нас на один отросток меньше. Мы тщеславны, сластолюбивы, алчны, суетны, лицемерны, эгоистичны, заносчивы, ревнивы и подвержены злобе. Когда нас загоняют в угол, мы отбиваемся зубами и когтями. Мы не берем пленных, не жалеем слабых. – Она улыбнулась, показывая длинные зубы. – Мы приплясываем, мы припрыгиваем и щебечем. Патриархат дал нам одно лицо, мы сделали себе другое Мы приплясываем, мы припрыгиваем и щебечем. Патриархат дал нам одно лицо, мы сделали себе другое – измененная цитата из «Гамлета» (3,1): Бог дал вам одно лицо, а вы делаете себе другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете и щебечете… (пер. М. Лозинского).

.
– И в этих выражениях вы предложили Вите узы сестринства? – Нельсон закусил губу. – Вам стоит поработать над рекламой.
Викторинис запрокинула голову и рассмеялась.
– Вы и не представляете, как это смешно. – Внезапно женщина сорвалась с места и пошла на Нельсона. Он попятился, дрожа и увязая в снегу. Викторинис словно нависла над ним; ее лицо белело, как циферблат на башне.
– Стойте! – Крик, как в вату, ушел в снег. Нельсон съежился и вскинул руку, готовый, если надо, обороняться.
– Я предложила Вите рай! – вскричала Викторинис. – Я предложила ей сообщество страстных подруг, теснее которого не сыскать! Сообщества, где нет мужей и отцов, где каждая – мать, дочь и сестра разом, где материнство возникает из взаимного проникновения, взаимного касания, где мы обмениваемся лишь кровью, доверием и любовью!
Нельсон втянул голову в плечи.
– Не романтической любовью, – продолжала Викторинис, устремляя на него горящий взгляд, – а телесной, чувственной, в которой нет подавления и ненависти, любовью, в которой мы не плодим детей, но созидаем подруг, в которой в миг перерождения ты моя сестра, возлюбленная, ровня, в которой соблазнительница отдает свое могущество соблазненной…
Голос ее сорвался на рыдания, она повернулась спиной и сжала пальцами худую бледную шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56